Генацаревский и Жуков были вооружены пиками и большим пенным огнетушителем, который взяли со склада строительных материалов. Вначале Бастрыкин хотел дать им свой пистолет АПС, а потом передумал. Ну что с ними может произойти? – решил он, вглядываясь в сумерки необъятной пещеры. Разве что налетят какие-нибудь экзотические летучие мыши. Сойдет и эта бандура, как с презрением он называл пенный огнетушитель марки ОВП-8. Если что, отобьются пиками. А когда обследуют местность, мы глядишь, и передвинемся на другой рубеж, окопаемся, снова пошлём разведку. В общем, полковник Бастрыкин действовал очень и очень осторожно.
Генацаревский и Жуков нехотя выступили в поход. Они уже сообразили, что с полковником каши не сваришь, и его неуверенность передалась им.
Нельзя сказать, что они были очень напуганы, но после того, как они стали свидетелями разговора полковника с Мамиконовым, будущее не сулило им никаких радостей. Переться в темноту пещеры казалось верхом безумия. А так как полковник не счёл нужным поставить их в известность о гипотетическом наличие города, крикунов, цукубы и прочих таинствах, то они, что называется, шли в никуда, и здорово трусили.
– Я надеюсь на вас, – бодро сказал Бастрыкин. – И возвращайтесь трезвыми! А то здесь всякое случается!
Жора Генацаревский с недоумением посмотрел на полковника, но промолчал. Он понял, что предыдущая экспедиция нашла-таки Пашку и устроила грандиозную попойку. Жора незаметно подтолкнул Вовку Жукова. Вовка Жуков показал Мишке Кораллову жест, понятный всем пьяницам мира – щелчок по горлу, то бишь по стеклу скафандра. Мишка Кораллов понимающе заржал. Заржал и Есеня Цугаев. Только Денис Бурко из первой бригады, которого взяли на подмогу, ни шиша не сообразил и завертел головой. Полковник Бастрыкин сделал вид, что ничего не заметил. Он уже понял, что над ним тихо издеваются, но поделать ничего не мог. Погодите, вернёмся базу, я вам всем устрою козью морду, злорадно подумал он, не веря самому себе. Для этого надо было ещё попасть на поверхность.
Чернаков грозно пошевелил своими усами, но команды подтянуть дисциплину не было, и он промолчал. Он только незаметно для полковника показал Цугаеву и Бурко кулак – всё-таки это были его люди, и в любом случае он за них отвечал.
Генацаревский и Жаков покинули пределы лагеря и двинули в глубь пещеры, потолок которой вначале сделался высоким, потом – очень высоким, а потом вообще пропал в сумраке, царившим вокруг. Видимым оставались два круга света от фонарей скафандров. Стены раздвинулись и тоже исчезли.
– Я вообще-то не боюсь… – признался Вовка Жуков, но на всякий случай схватился за раструб шланга и держал его перед собой, как ствол ружья.
Генацаревскому стало смешно. Он вообще считал, что из пещеры они не вернутся. Было у него такое дурное предчувствие. Ведь не вернулся ни Пашка, ни Гоша, ни остальные. Значит, здесь что-то не то и полковник хитрит. А что ему ещё остается делать? – рассуждал Жора. Только и остается что хитрить и нас, дураков, гнать вперёд.
Они миновали бугры, где четыре дня назад Сергей Бабура отбивался от серокожих аборигенов, похожих на гоблинов. Дорога стала круче. Появились скалы, тропинка то ныряла меж камнями, то карабкалась вверх.
Непривычные к ходьбе, они быстро устали. Сказывалось и отсутствие магнитного поля. Поговаривали, что без земного магнитного поля люди просто звереют, хотя члены экспедиции ещё не достигла критической точки "психопараболы". Зато со следующими ракетами должны прибыть специальные генераторы для создания магнитного поля на станциях.
Вдруг в глубине пещеры что-то утробно ухнуло и в километрах трёх появилось оранжевое пятно. Генацаревский, как положено, доложил полковнику:
– Видим движущийся объект.
– Обследуйте, но не приближайтесь, – отдал приказ Бастрыкин и краем глаза уловил тревожные взгляды сержантов Кораллова и Цугаева.
Денис Бурко находился на противоположном конце укрытия и не слышал разговора. Капитан Чернаков глядел на полковника, как верный пёс, и ничего не соображал. Соображал он только в том, что хорошо умел делать – рыть туннели, а в тактике ничего не понимал. Наступило тягостное молчание. Через пару минут Генацаревский доложил:
– Видим оранжевый объект, похожий на дирижабль.
– Какой дирижабль?! – страшно удивился полковник. – Ну ничего толком поручить нельзя! Какой ещё дирижабль может быть в пещере?!
– Откуда я знаю! – едва не ляпнул Генацаревский. – Огромный, метров тридцать длиной, – объяснил он.
Полковник, всё ещё не веря услышанному, решил пойти на хитрость:
– А надписи на нём какие-нибудь есть?
Если скажут, что есть надписи или реклама, я их сгною на самых тяжелых работах, решил он. Самые страшные предположения теснились у него в голове. Например, что пещера издает ультразвук и все сходят с ума, и он в том числе.
– Нет ни надписей, ни рекламы, – бодро доложил Генацаревский. – Дырки какие-то есть. А из дырок что-то вылетает.
– Что вылетает?
– А чёрт его знает. Какие-то насекомые.
– Возвращайтесь назад! – приказал полковник, сам не осознавая того, что таким образом попытался спасти жизни старшему сержанту Генацаревскому и сержанту Жукову.
– Солнце здесь ещё какое-то… – внезапно доложил Генацаревский.
– Отставить солнце! – повторил приказ полковник. Инстинкт разведчика подсказал ему единственно правильный выход: – Возвращайтесь назад!
На позициях стало светлее. Откуда здесь солнце? – рассуждал полковник. Ведь солнце – это внешний источник света. Он не может быть внутри пещеры. Неочевидные факты никак не укладывались в его сознании. И вдруг он понял, что это искусственное солнце, что он читал о таком в детстве у знаменитых Стругацких. Правда, не помню, в каком романе. Не суть важно. А важно то, что там тоже оно зажигалось ровно в семь утра. А сколько сейчас? И сейчас семь! Только это совершенно случайное совпадение, в действительности не имеющее к происходящему никакого отношения, показалось ему игрой здравого смысла, и он уцепился за неё, чтобы осознать реальность.
Вот с этого момента он и перетрухнул, потому что понял, что всё то, о чём ему сообщали сержанты Мамиконов и Бабура, и есть самая что ни на есть настоящая правда. А это коренным образом меняло картину бытия. Полковник понял, что попал впросак. И по крупному. И что неочевидные факты стали очевидными и что от них отмахнуться просто так уже нельзя – не получится. Он даже беспомощно оглянулся, не заметил ли кто-то из подчиненных, как пылают от стыда его щёки.
Он ещё раз проверил свои выводы: не может быть, чтобы оба подразделения сообщали об одном и том же. Не может! Это азбучная истина, помнил Бастрыкин ещё по армии. Несмотря на то, что он абсолютно не доверял контингенту из стройбата и считал их моральные качества абсолютно никчемными, напиться за такой короткий срок ни Генацаревский, ни Жуков не могли. Это противоречило всем физическим и логическим законам. Вот это и удручало. Лучше бы они напились, со злостью подумал полковник и заорал:
– Всем стоять по местам, наблюдать за местность. Своих не подстрелите! А вы капитан, следите за подчиненными!
Только чем стрелять?! – опомнился он. Ой, дурак! Ой, дурак! Полковник всерьез запаниковал. Он не паниковал так со времен перевала Харами на границе с Ингушетией. То же самое чувство беспомощности охватило его. Он боялся одного – скомандовать что-то не то и погубить людей. У него было слишком мало информации, а очевидное он отвергал.
Между тем, Генацаревский и Жуков действительно отступали по всем правилам пехоты, то есть ползли, как улитки по склону. Громоздкий ОВП-8 тяжело бил Жукова по заду. Но подняться они не могли, потому что над ними барражировало стая из этих самых насекомых. Мало того, что вид у них был устрашающий – красно-оранжевый, они ещё и гудели, как огромный-огромный трансформатор – так, что Генацаревский и Жуков порой не слышали себя даже по связи. Сами насекомые, похожие на гигантских шершней, высовывали и прятали в желваках огромные иглы устрашающего вида.
Как ни старались Генацаревский и Жуков взобраться по тропинке и вернуться к лифту, им этого не удавалось. Стоило лишь приподняться, как от стаи шершней тут же отделялась пара особей и, как маятник, качались перед шлемами, словно соображая, кого же они повстречали и следует ли их покусать к чертям собачьим?
– Не двигайся… – шептал Генацаревский, покрываясь холодным потом и замирая, как египетская мумия.
Он даже думать перестал и закрыл глаза. Ему показалось, что он на своей любимом "Новомосковске", сидит в первом торпедном отсеке и томительно вслушивается, как погружается подлодка и как трещат обшивка и шпангоуты. Хорошо было на подлодке. Дружно и прочно, почти как в бригаде на Марсе, только с маленьким исключением – на Марсе местами казалось страшнее.
Жуков дышал так, словно побил мировой рекорд стометровки. Больше всего Генацаревский боялся, что у поэта, как он снисходительно называл Жукова, не выдержат нервы. Прошло томительно-долгих пятнадцать минут, в наушниках раздался встревоженный голос полковника:
– Почему молчите?! Доложите обстановку!
Какая, к чёрту, обстановка, подумал Генацаревский, не смея шевельнуть даже губами. Красно-оранжевые шершни висели над головой, словно на нитках. Их крылья жужжали, как пропеллеры. Фасетчатые глаза походили на крохотные шлемофоны. Они переливались всеми цветами радуги.
– Немедленно возвращайтесь! – приказал полковник.
Как? – зло подумал Генацаревский. Как? Нас сейчас заклюют, как мамонтов! И хотя скафандр мог выдержать удар пули, Жора почему-то рассудил, что от шершней надо держаться в стороне. Не было у него полной уверенности в надежности скафандра. Он вдруг вспомнил свои нехорошие предчувствия, и в душе у него поселилась ещё большая тревога. Надо обязательно вернуться, подумал он, обязательно! Хочу увидеть, каким станет Марс!
– Не шевелись… – попросил он Жукова шепотом, – ради бога, не шевелись…
– Чего вы там бормочите? – насторожился полковник Бастрыкин. Ох, этот стройбат, подумал он, ох, и стройбат, олухи царя небесного! – Доложите обстановку!
Обстановку, обстановку, зло думал Генацаревский, сползая со скал всё ниже и ниже. Где же я её тебе возьму – эту обстановку?!
Шершни наконец убрались восвояси. Вознеслись к стае. Но стая всё ещё висела над головой в метрах пятидесяти и, кажись, не собиралось прятаться в свою оранжевую матку-дирижабль, а жужжала по-прежнему настороженно и зло.
Они ползли долго и осторожно, используя каждую складочку местности – лишь бы быть незаметнее, лишь бы убраться побыстрее. Вымазались с головы до ног, стали рыжими, как часть пейзажа. На подлодке – там страшнее. Там если грохнет, то пиши, пропал, рассуждал, успокаивая себя Генацаревский. Второй попытки не предвидится. А здесь чего? Ползём себе и ползём – мирно, как черепашки-ниндзя. Прячемся от каких-то пчелок. Шансы примерно одинаковы. Если я на подлодке не утонул, то и на Марсе не пропаду.
Так примерно рассуждал Генацаревский, пока не уперся во что-то, что невозможно было обползти с первой попытки. Поползли они вправо – не нашли выхода, поползли влево – снова не нашли. Тогда они подняли головы и увидали, что уперли в самый что ни на есть настоящий домик с едва заметно светящимся окном.
– Откуда здесь дом? – заикаясь от страха зубами, спросил Жуков. – Мы же на Марсе! Ничего не понял.
А-а-а… злорадно и одновременно растерянно подумал Генацаревский, страшно. Это тебе не стишки царапать. Проняло наконец до этих самых что ни на есть печёнок. Впрочем, меня тоже. Надо быть справедливым. Поэт – он хоть и слабак, но тоже человек!
– Сейчас спросим.
– У кого? – удивился Вовка Жуков.
– У того, кто внутри сидит.
– А кто внутри?
– Экий ты странный? Марсиане!
– Какие марсиане?.. – совсем струхнул Жуков.
Он в семье был один, и пока мать его вырастила, она много слез пролила, поэтому Вовка Жуков был человеком глубоко домашним, можно сказать – маменьким сынком. А на Марс он попал, желая доказать, обратное. В общем, по глупости. Его и брать-то не хотели, пока он не выкрал в штабе бланк и не подделал себе удостоверение на первый класс бульдозериста и компрессорщика.
– Эй… – осторожно окликнул их полковник Бастрыкин. – Что за самодеятельность?.. Что за марсиане?.. О чём вы там бормочите?..
– Гм-м-м… – прочистил горло Генацаревский. – Товарищ полковник, нам особенно разговаривать нельзя. За нами охотятся шершни.
Ему не хватило сообразительности отключить "длинную" связь, в тому же он был самым дисциплинированным солдатом первого марсианского стройбата.
– Какие шершни? – очень осторожно удивился полковник, который уже стал свыкаться с мыслью, что планета Марс, мягко сказать, ещё не совсем изучена, что на ней ещё до чёртиков этих самых белых пятен и что в этом вопросе надо проявить дальновидность и гибкость.
– Не могу знать… – промямлил Генацаревский, заметив, что как только они начали общаться по "длинной" связи, то снова привлекли к себе внимание шершней.
На этот раз стая разделилась на две части, и Генацаревский, и Жуков поняли, что это сигнал к атаке. Они, извиваясь, как гигантские червяки, живо оползли дом и, обнаружив, хлипкую дверь, юркнули внутрь настолько быстро, насколько позволяли компенсационные скафандры.
* * *
Сергей упал на что-то мягкое и ловко откатился в сторону. Не было никакого горизонта событий, за который он не успел заглянуть, и никакого чёрного облака типа Глобула. Была одна марсианская реальность, напичканная опасностью.
Сверху посыпались, как горох: Мамиконов – не хотел бы Сергей попасть под него, Толян Петров – тот оказался юрким, как теннисный мячик, капитан Парийский – шлепнулся грузновато, словно мокрый снеговик, и что самое удивительное – белый муран, Турес. Откуда он взялся? Этот запрыгал козликом. Благо, что копыта позволяли и, разумеется, удержавшись на ногах, скакнул, как блоха, на три метра вбок. И тут в дыру следом за всеми так стремительно, словно ураган, сунулась трехпалая лапа робота-монстра и загребла всё то, что лежало конусом на дне ямы. А лежали там с десяток трупов крикунов и куски перекрытия. Парийский едва увернулся. Точнее, его дёрнул Мамиконов и спас ему жизнь. Парийский ударился затылком. В голове у него вспыхнул разноцветный фейерверк. Он закричал и хотел лягнуть Мамиконов в подбиты глаз, но передумал, сообразив, что это не к месту, только заковыристо выругался, как капитан какого-нибудь ветхозаветного парусника. Мамиконов с усмешкой отпустил его из медвежьих объятий.
Но их перепалки никто уже не видел и не слушал, потому что все остальные неслись, что есть духа и куда глаза глядят, лишь бы подальше и побыстрее. А так как бежать, кроме как по единственному не очень широкому туннелю, было некуда, то мешали они друг другу изрядно, отпихиваясь локтями и копытами. К тому же в туннеле тянулись трубы разного диаметра и кабели разного цвета.
Сергей быстро нагнал Туреса, задев, правда, пару раз шлемом за трубы. Потом его оттеснил Мамиконов, который набрал такую скорость, что стал похож на ураганный ветер. Затем вперёд снова вырвались Турес, прихватив с собой Петрова, хотя Петров не мог, конечно, конкурировать с Туресом по части выносливости, зато он был в твердой убежденности, что его вот-вот схватят за причинное место, а этого оказалось вполне достаточно, чтобы побить все мыслимые и немыслимые рекорды перемещения по Марсу в паре с парнокопытным мураном.
– Стойте! Стойте! – вдруг заорал капитан Парийский.
Все тут же остановились, как вкопанные, полагая, что капитан хочет им сообщить что-то интересное, может быть, даже самое необходимое, что полагается сообщать в такие жизненно-важные моменты. Однако они услышали всего лишь:
– Я устал!..
– А-а-а… – Сергей, разочарованно привалившись в шершавой стене, сполз на пол и откинул шлем, жадно хватая воздух ртом.
Он тоже устал, кроме этого – хотел есть, а ещё – одновременно курить, пить и спать. Он вспомнил, что у него есть фляжка с водой и полез в карман. Мамиконов вообще шлёпнулся плашмя, словно снова загудела "зубанка". Лишь Петров и Турес, неутомимые, как джейраны, продолжили бег, но и они замерли невдалеке и послушно вернулись назад.
В глубине туннеля мелькали тени. Там, должно быть, прятались крикуны. Мамиконов прислушался и махнул рукой: хорошо хоть не обстреляли.
Пока разбирались, Сергей спросил у Туреса:
– Где шлялся?
– Где надо, – загадочно ответил Турес.
– Но тебя не было целый час!
– Ну и что?! Я что должен тебе докладывать? Отдай мою винтовку! – с этими словами он бесцеремонно забрал у Сергея лазерное оружие крикунов.
Ладно, подумал Сергей, всё равно от него мало толку, раз нельзя никого убить. И вдруг он понял, что изменилось в Туресе. Да он желтую маску смыл! Лицо у него от природы было бледным, как у привидения, без кровинки. Разве что за "гота" сойдет, подумал Сергей. Слава богу, наши женщины "готов" не любят, хотя кто его знает. В нём подспудно шевельнулась ревность. Морду набью, подумал он, если что, разукрашу по первое число. Тоже местный – бабник! Своих женщин мало.
– Ты почему морду смыл?
Турес нехотя ответил:
– У нас белый цвет лица считается признаком бедности…
– Вот тебе на! – удивился Сергей. – Выходит, мы все бедные?
– Выходит… – согласился Турес. – Поэтому за вами и не идут. Один я, как дурак. Мазаться надо жёлтой краской. Когда белый муран становится толстым и упитанным, он приобретает натуральный жёлтый цвет от жира. Это считается признаком достатка.
– Ага… – иронично согласился Сергей, – и губы красит.
– Зачем губы? – вполне серьёзно удивился Турес.
Да он ещё без чувства юмора, решил Сергей.
– Следует что-то придумать… – пояснил всем капитан, тяжело дыша и держась одновременно и за грудь, и опираясь руками о колени.
– А чего думать?! – тревожно спросил Петров, оглядываясь в ту сторону, откуда они прибежали. Там всё ещё в куче дерьма копался робот-монстр, заглядывая, как голубь, светящимся глазом в дыру.
Этот его единственный рубиновый глаз служил напоминанием о том, что опасность ещё не миновала. Но они уже привыкли к ней – особенно капитан Парийский и белый муран – Турес. Ну да, сообразил Сергей, за всю жизнь можно привыкнуть и не к такому.
– Думать надо всегда, – наставительно и очень умно отозвался Мамиконов, впрочем, в его голосе прозвучала и ирония.
– Думать так думать, – покорно согласился Турес, как необъезженная лошадь, всё ещё перебирая копытами.
– Вы же понимаете, что нас рано или поздно всех перебьют?! – сказал Парийский, болезненно морщась и потирая грудь.
В таком возрасте и до инфаркта недалеко, решил он.
– Понимаем, – уныло согласился Толян Петров. – А что делать?..
Как очень молодой человек, он не умел принимать сложных решений, вернее, он не знал, насколько они правильны. Он привык, когда за него думали другие: папа с мамой, любимая девушка, теперь – капитан Парийский, правда, он старый, но у него есть мозги. И всё равно Петров его инстинктивно презирал – наверное, за старость и за то, что он скоро умрёт.