- Чонгкуна убила девчонка. Жаль, не я ее обескровил. - Китаец нахмурился, как будто гибель близнеца действительно причиняла ему боль. - Если б это сделал ты, мы бы с тобой тут не беседовали.
- Пошли уже за столик, - буркнул я.
Всеобщее внимание начинало напрягать. И как с этим фриком расследование проводить? Единственное, чего мне хотелось, - всадить ему серебряную пулю в башку. Я в который раз дал себе слово, что обязательно это сделаю - как только представится такая возможность.
Едва уселись за столик, к нам подбежал шустрый официант-китаец. Я покосился на него - вроде на упыря не похож. Интуиция тоже молчала. Тогда я мысленно прочел молитву и прислушался к себе. Шрам на шее не заболел. Значит, точно не упырь: печать Ван Хельсинга - лучший индикатор вампиров. Это порадовало: не хотелось, чтобы еду подавала дохлятина.
Я сделал заказ. Чонг отрицательно помотал головой, вытащил пачку сигарет, закурил, сказал, посерьезнев:
- Мастер Чжан просил передать. Обещает любую поддержку в расследовании. Все, что может. А может он многое.
Принесли свинину в кисло-сладком соусе. Чонг, докуривая вторую уже сигарету, внимательно наблюдал, как я жую. Тяжелый упыриный взгляд несколько отвлекал от еды, поэтому я грубо сказал:
- Хватит мне в тарелку заглядывать. Лучше закажи себе что-нибудь, чтоб не выделяться.
Гребаный клоун картинно затянулся и нагло выпустил клуб дыма прямо мне в лицо:
- Ты ж, Ванюська, знаешь: у нас желудки не приспособлены для твердой пищи, да и вкуса я не чувствую. Неохота потом все это дело выблевывать.
Подлая тварь делала все возможное, чтобы испортить мне обед. Я в ответ только усмехнулся:
- Тогда зачем ты куришь? Все равно ведь дохлый.
- Дохлый, зато от рака легких не сдохнет, - философски заметил Чонг, вытаскивая из пачки очередную сигарету.
Наш диалог становился все более бессмысленным.
- Мастер Чжан приказал тебе делиться любой информацией? - уточнил я.
Азиат неохотно кивнул.
- Тогда объясни, как вы узнали, что найденный зверь - именно Джанджи? Ведь пропало несколько ваших, а в этой твари вроде опознать кого-то невозможно.
- Особые приметы. - Чонг выпустил через нос две струи дыма. - Почти у всех киан-ши есть татуировки. Вот и у Джанджи была на ноге. Сохранилась под шерстью.
Я кивнул. Больше вопросов пока не было. Отодвинул тарелку. Китаец тут же затушил в ней бычок.
В кармане зазвонил айфон. Номер незнакомый. Я ответил и тут же пожалел об этом.
- Иван Сергеевич, здравствуйте. Вы меня помните?
Ну конечно, я ее помнил. Таких не забывают. Жена свежепропавшего бизнесмена Катынина.
- Вы должны мне помочь! - снова заладила дамочка. - Умоляю!
- Откуда вам известен этот номер? - вместо ответа спросил я.
- Большие деньги означают большие возможности, - неожиданно четко ответила Катынина. - Ваш номер нашли довольно быстро.
- Вот теперь пусть те же люди найдут вашего мужа, - парировал я и отключился.
- Соломенная вдовушка? - закуривая, хихикнул Чонг. - А, Ванюська? Тайные страсти, безумный секс, грязные мысли, непристойные позы, э?
- А тебе зачем? - ухмыльнулся я. - Все равно ж импотент с тысячелетним стажем.
Дым начинал меня доставать. Вырвав у азиата из пальцев сигарету, затушил прямо об его лоб, не обращая внимания на испуганные взгляды посетителей ресторанчика. Китаец навесил на лоб длинную прядь волос, подождал, пока ожог затянется. Потом состроил плаксивую физиономию, запричитал:
- Нет-нет, не ревнуй, милый, я люблю только тебя…
Хренов шут.
Я рассчитался, встал:
- Ладно, уже поздно. На сегодня хватит с меня плодотворного сотрудничества.
- Не, так не пойдет. - Чонг тоже поднялся. - По договору мы должны все время находиться в поле зрения друг друга. Чтобы не было возможности утаивать информацию.
Большего бреда я в жизни не слышал. Пришлось звонить отцу Константину, уточнять. Батюшка подтвердил. Я даже не удивился уже, привык к тому, что накал безумия в этом деле достигает предела.
- Пошли тогда.
Возникла у меня одна мыслишка…
В машине Чонг снова попытался закурить.
- Вышвырну. Полетишь следом, - пригрозил я.
Китаец не рискнул связываться. Сидел смирно.
Подъехав в дому, я остановил машину перед воротами, нажал на кнопку пульта, вышел и широким жестом указал на дом:
- Входи, пожалуйста. Я приглашаю.
- Да щас, - отозвался проклятый, высовываясь из окна. - Можно подумать, мы не изучили объект. Это ж не дом, это сплошная ловушка для вампиров.
Не получилось. Ван, Хель и Синг, рванувшиеся было к китайцу, разочарованно взвыли.
- Ничего, ребята, - утешил я. - Будет еще и на вашей улице праздник, объявится залетный упырь. Сейчас каши дам. А ты, клоун, устраивайся как знаешь.
Чонг подождал, пока я запру собак, потом выбрался из машины. Когда за мной закрылись ворота, с независимым видом направился к деревьям, которые росли у забора.
Перед тем как лечь спать, я выглянул в окно, посмотреть, где там китаец. Чонг, как огромная летучая мышь, висел вниз головой на дереве.
Из истории рода Батори
Вена, дворец Хофбург, май 1577 года от Рождества Христова
Парадная зала сверкала огнями тысяч свечей, блеск которых растекался по шелку стен, касался многочисленных драгоценностей, рассыпаясь отраженными бликами.
Нарядные дамы и кавалеры замерли в жеманных позах, ожидая начала танца. Наконец заиграла музыка, и вереница пар потекла в плавном менуэте.
Первым, открывая празднество, шел император Священной Римской империи, король Венгрии Рудольф Второй с юной супругой графа Ференца Надашди. Семнадцатилетняя Эржебета была прелестна, ее необычная красота притягивала взгляды, не оставляя равнодушным никого. О ней говорил весь двор - от галантных кавалеров до старых сплетниц. Траур по Оршоле закончился, и наконец Ференц между двумя походами нашел время вывезти жену в столицу, представить ее ко двору.
Графиня лебедью плыла по зале, грациозно приседала в реверансах, покачивала тонким станом. Рудольф был очарован. Прямая осанка, гордая посадка головы, белоснежная кожа, оттененная алым шелком платья, пронзительный взгляд черных глаз делали Эржебету похожей на красавиц-испанок, по которым тосковал король, разлученный с любимой страной.
Дьёрдь Турзо, который тоже приехал в Вену, чтобы развеяться при дворе, не танцевал. Зато, стоя в толпе, глаз не сводил с графини, ловил взглядом каждое ее движение, каждый наклон головы, каждую холодноватую улыбку, обращенную, увы, не к нему. Красота Эржебеты доставляла ему наслаждение, невозможность обладать этой красотой приносила почти физическую боль. Не смотреть бы на нее, забыть, да сил не хватало. Не ради нее ли он примчался в столицу? Ради нее, признался себе Дьёрдь. Хотел увидеть.
Менуэт закончился. Но Рудольф, проводив свою даму, не отошел от нее. Между королем и графиней завязался оживленный разговор. Первые красавицы венского двора смотрели с завистью, перешептывались о том, что прекрасная венгерка наверняка станет новой пассией монарха.
Однако беседа, которая так увлекла Рудольфа и Эржебету, не имела ничего общего с любовным воркованием.
- Так вы полагаете, графиня, что для возгонки требуются две печи?
- Лучше четыре, ваше величество. И это не считая печи философов.
- А облицовку глиняных сосудов вы делаете…
- По Альберту Трисмегисту, ваше величество. Как же иначе?
Первый экзамен графиня выдержала. На лице короля расцвела довольная улыбка. Он был большим знатоком алхимии, недаром носил прозвище Германского Трисмегиста.
Умный, образованный Рудольф был великим мистиком и смелым ученым. Монаршие обязанности тяготили просвещенного короля, который мечтал лишь о том, чтобы посвятить себя науке. Однако он занял трон в тяжелое время, главными заботами его стали отпор еретическому учению и сопротивление Османской империи. То и другое, подобно чуме, стремительно распространялось по Европе.
Рудольф с трудом выкраивал время для своих увлечений. Но очень редко выдавались минуты, когда он мог еще и поговорить о них. Да и знатоков вокруг все не случалось. А эта милая девочка, Эржебета Надашди-Батори, проявляла удивительно глубокие познания в алхимии.
- Скажите, графиня, вы начинали уже Великое Делание? - вдруг спросил он.
Уголки алых губ приподнялись в тонкой улыбке.
- Я пробую, ваше величество.
- И как далеко вы продвинулись?
- До жидкой кристальной субстанции, ваше величество, как учит Альберт. Увы, она быстро разрушается, и я пока не могу добиться устойчивости.
- Мои попытки дальше закрепленной ртути не зашли! - завистливо воскликнул Рудольф. - Потом весь эксперимент идет прахом. Пойдемте в мою лабораторию, графиня. Быть может, осмотрев ее, вы подскажете, что я делаю не так?
Эржебета лишь молча склонила голову.
Лаборатория монарха была огромна. Возле одной стены в ряд выстроились шесть печей для возгонки, четыре - для перегонки, три обливных, две печи философов. На всех стояли сосуды, в которых дымили, бурлили, томились загадочные составы. Напротив тянулись длинные столы, на которых теснились колбы, реторты, тигли. Вокруг суетились помощники Рудольфа, что-то растирая, соединяя, помешивая…
Эржебета двинулась мимо печей, заглядывая в горшки и тигли, комментируя происходящие в них процессы. Все ее замечания и вопросы были дельными и показывали хорошее знание предмета.
- Так что вы скажете, графиня? - спросил Рудольф, когда все было осмотрено. - Почему я не могу достичь таких же успехов, как вы? Каков ваш вердикт?
Эржебета почтительно склонила голову:
- Вы великий алхимик, ваше величество, вас зовут Германским Трисмегистом. Кто я такая, чтобы оценивать вашу работу? Позвольте, однако, спросить: рассчитываете ли вы положение звезд, приступая к Деланию? Не всякий период бывает благоприятен.
Рудольф с восхищением посмотрел на прелестную женщину.
- Благодарю, графиня. Даже в "Малом своде" Альберта Трисмегиста не говорится об этом.
Эржебета прикусила нижнюю губу, что выдавало сомнение и беспокойство.
- Ваше величество, есть еще одно… - наконец решилась она. - То, чем вы мешаете в тиглях и котлах…
- Да-да, палочками из обливной глины.
- Боюсь, это не на пользу процессу. Нужно… - Эржебета подошла к монарху почти вплотную и что-то прошептала ему на ухо. - И в печь тоже.
Брови Рудольфа изумленно приподнялись.
- Неужели? Я тотчас же отдам приказ добыть! Благодарю вас, графиня, за то, что доверили мне такой важный секрет…
Вскоре король и Эржебета присоединились к танцующим. Позже, в беседе с Ференцем Надашди, монарх сказал:
- Ваша супруга обворожительна, дорогой граф. Но главное ее достоинство заключается в не по-женски остром уме.
Ференц благодарно поклонился, но не понял комплимента. Сам Надашди ценил в женщинах в первую очередь красоту и постельные умения. Впрочем, решил граф, что взять с чудака? Большинство аристократов Венгрии находили короля странным, а многие даже почитали за безумца.
Эржебета - отличная жена, думал Ференц. Красивая, заботливая, страстная. Верная - вон даже внимание монарха не вскружило ей голову, заговорила чудаку зубы наукой. Всем хороша баба, только вот детей родить не может.
То, что Бог не давал наследников, тревожило Ференца. Но он ни разу не упрекнул жену. Граф любил свою Эржебету, чувство это было крепким, грубым и простым - как он сам.
Почти до утра гремел дворцовый праздник. А через два дня в венский дом графов Надашди постучал вестовой с письмом из дворца. Рудольф собственноручно написал для Эржебеты приглашение в мастерскую его придворного художника Джузеппе Арчимбольдо. Тонкий знаток живописи и красоты, монарх пожелал иметь в своей коллекции портрет прекрасной графини.
Дом, служивший художнику обиталищем и местом работы, стоял в дворцовом парке. По богатой обстановке комнат, количеству прислуги и учеников сразу становилось понятно: король высоко ценит живописца.
- Приветствую вас, ваша светлость. - Джузеппе, крепкий седой миланец лет пятидесяти, согнулся в почтительном поклоне. - Счастлив возможности сохранить вашу сказочную красоту для потомков. Позвольте пригласить вас в мастерскую.
Гайдуки, охранявшие графиню, остались снаружи, служанки робко двинулись вслед и застыли у дверей просторной комнаты, в которой работал художник.
Сохранить красоту?.. Эржебета медленно двигалась между мольбертами, возле которых трудились ученики, отделывавшие наброски мастера.
Это были необычные картины. Лица на них складывались из изображений фруктов, овощей, трав и даже музыкальных инструментов. Несмотря на странное исполнение, они были узнаваемы и выразительны.
- Вам нравится, ваша светлость? - Джузеппе показал одну из картин, человек на которой был сделан из блюд, ложек, котлов и ножей. - Это придворный повар.
Эржебета смотрела на портреты. Важные вельможи. Смелые воины. Дамы - молодые и старые, красивые и не очень. Дети. Старики. Когда-нибудь тех, кто изображен на холсте, не станет. Но лица их по-прежнему будут смотреть с портретов, навсегда оставшись такими, какими увидены художником.
Но это ничего, смерть не пугает. Страшна старость. Безобразием своим страшна. Морщины, уродующие нежную кожу, тусклость глаз, беззубый рот, скрюченное тело… Разве будет Ференц любить такую Эржебету?
Она содрогнулась, как будто физически ощутила, что стареет с каждой минутой, с каждой секундой…
- Ваша светлость, - отвлек ее Арчимбольдо. - Прошу, сядьте сюда.
Он придвинул к окну кресло, усадил Эржебету, отошел, бесцеремонно рассматривая бледное лицо, длинную шею, упругую грудь… Вокруг столпились ученики, обменивались вполголоса впечатлениями.
- Здесь мы видим великолепный образчик молодой женской красоты, - говорил им Джузеппе. - Посмотрите, как сияет кожа дамы, как высока ее шея. А как посажена голова!
Эржебету не трогали эти взгляды, не задевали слова - художники всего лишь занимались своим ремеслом. Она сидела спокойно, не двигаясь - прекрасная и равнодушная.
Арчимбольдо лукаво спросил учеников:
- Что предлагаете взять за основу композиции?
- Жемчуг, только чистейший жемчуг! - воскликнул один.
- Или белые цветы, - сказал другой, любуясь кожей графини.
- Быть может, перья черной птицы, - добавил третий, указывая на волосы Эржебеты. - Вороновы перья. Черные алмазы - глаза.
- И кровь… - тихо уронил красивый юноша, восхищенно глядя на губы женщины.
- Спасибо, друзья. - Арчимбольдо хлопнул в ладоши. - Урок окончен, теперь возвращайтесь к своим мольбертам. Я решил, как буду писать вас, ваша светлость.
Две недели продолжались ее визиты в мастерскую живописца. Джузеппе усаживал графиню в кресло, вручал молитвенник, который Эржебета раскрывала на колене, и погружался в труды. Неготовый портрет миланец не показывал, после работы накрывая тканью и умоляя знатную посетительницу повременить, чтобы потом увидеть себя во всей красе.
- Сегодня последний день, ваша светлость, - наконец однажды сказал Арчимбольдо. - Я благодарю вас за поистине ангельское терпение, которое вы проявили к недостойному ремесленнику.
- Потрет готов? - Эржебета поднялась с кресла, отложила молитвенник. - Хочу посмотреть.
Миланец поклонился:
- Если ваша светлость позволит, я хотел бы еще поработать над платьем, игрой теней на его ткани, и усилить фон. Быть может, ваша светлость потерпит до завтра? Очень хочется показать совершенно законченный портрет.
Поведение живописца граничило с наглостью, но Эржебета лишь кивнула. Ей нравились талантливые, увлеченные своим ремеслом люди. К тому же Джузеппе был так галантен, смотрел с таким восхищением, что это веселило графиню. И еще: Эржебета боялась сознаться в том даже самой себе, но Джузеппе казался ей кем-то вроде волшебника. Ведь он был способен сохранить молодость и красоту.
Она царственно проплыла к выходу, где ее дожидались гайдуки. Выйдя из дома Арчимбольдо, двинулась по аллее.
Из-за дерева к Эржебете шагнул молодой мужчина. Невысокий рост, богатая одежда. Тонкое лицо - крючковатый нос, узкие губы, странное выражение, в котором смешались мука и счастье. Взгляд беззащитный. Дьёрдь.
Гайдуки, узнав в человеке лучшего друга семьи Надашди, не спешили заслонять графиню. Она знаком приказала охранникам оставаться на месте.
- Эржебета… - выдохнул, словно милостыню просил.
Стоял перед нею, потерянный, как всегда, потрясенный ее невозможной, неправильной красотой. Клял себя: зачем пришел? Сказать о любви женщине друга? Что ж за подлец-то он такой?
Нет, не скажет. Но хоть в черные глаза посмотрит. На днях в поход, опять с турками биться. Вернется ли? Встретится ли с нею опять? Все в руках Божьих. Хоть бы один ласковый взгляд, доброе слово…
Но опять увидел лишь непонимание, холодное презрение.
- Вы больны, граф? Ступайте домой, вас лихорадит.
Обошла осторожно, глядя сверху вниз, придерживая подол - словно брезговала даже платьем коснуться.
- Прощайте, граф.
Этот мужчина немного пугал ее, хотя она и не хотела этого признавать. Он был непонятен. Эржебета сторонилась, отгораживалась холодностью. Знаться не хотела, словно чувствовала недоброе. Слабый какой-то. Вроде бы, говорят, и воин хороший, и командир толковый, и при дворе не последний человек. Но не было в нем такой грубой, надежной силы, как в Ференце. Мягкий, тихий, книжный. Как такой воевать умудряется?
Слабый… Чего пришел? И взгляд этот покорный, как у собаки… Эржебета передернула плечами.
Не обернулась, не взглянула. Ушла. Сам не зная зачем, Дьёрдь забрел в мастерскую Арчимбольдо. В просторной комнате было пусто - все ученики отправились обедать, ушел и мастер. Лишь один слуга возился в углу. Взглянул искоса, не посмел спрашивать, что нужно важному господину.
Дьёрдь прошелся по мастерской, разглядывая портреты. Он любил живопись, работы Арчимбольдо ему нравились своей необычностью. Взгляд упал на прикрытое тканью полотно, стоявшее посреди комнаты. Дьёрдь осторожно приподнял материю и замер: с картины на него смотрела Эржебета.
На этот раз художник не стал вырисовывать портрет из фруктов или цветов. Картина была написана в классической манере. Эржебета, в алом как кровь платье, сидела в кресле, держа на колене раскрытый молитвенник. Но она не смотрела на мелкие строчки, взгляд ее был устремлен вперед.
Правильный овал бледного лица, черные глаза с тяжелыми веками, брови вразлет, тонкий нос, капризные красные губы, нежная линия подбородка…
- Как живая, - прошептал Дьёрдь и отшатнулся.
Ему показалось, что даже с картины Эржебета смотрит презрительно холодно.
Он резко развернулся и вышел прочь. Теперь, когда и графиня, и ее портрет исчезли из его поля зрения, Дьёрдь разительно переменился. Во взгляде появилась уверенность, в движениях - сила.