Время пролетело быстро, под крылом стариков он дожил до выпускного. Окончив одиннадцатый класс и получив результаты единого государственного, провожаемый строгими наказами и добрыми напутственными словами, снедаемый радужными перспективами, парень поехал в Хабаровск. Планов было море: как бы ни хаяли деревню и отсталость местечковых педагогов, многие забывают, что в старых школах преподают учителя советской закалки, которые могут и умеют преподносить, а если непонятно, то вдалбливать знания в головы учеников. Результаты ЕГЭ позволяли надеяться на бюджетное место в политехе или "железке". Сам Вадим окончательно не определился в выборе профессии. Можно было пойти в медицинский университет, но там требовалось знание химии, которого в Таежном, к сожалению, почти не дали. Сказались-таки отсталость деревенских общеобразовательных учреждений и нехватка преподавательского состава.
До краевого центра Белов-младший не доехал. ДТП, в которое угодил коммерческий микроавтобус в тридцати километрах от города, перечеркнуло мечты будущего студента. Через два месяца, проведенных в больнице, он, прихрамывая, вернулся домой.
Дед сдал. Вадим тогда до самой глубины души поразился произошедшим с родным стариком изменениям. Из крепкого столетнего дуба за какие-то два месяца Михаил Пантелеевич превратился в трухлявую, поеденную короедами развалину. Старик близко к сердцу принял беду внука, глубокие морщины проложили настоящие противотанковые рвы на его лице, кожа пожелтела, став похожей на древний пергамент. Вадим стоял у порога и судорожно сглатывал комок в горле, глядя в белесые, слезящиеся глаза деда. Баба Поля на фоне мужа выглядела огурчиком, но и ее беда не обошла стороной. Бабушка постоянно бросала на мужа полные боли и переживаний взгляды, она еще больше ссутулилась, выступающие вены на ее ногах стали синее, связавшись многочисленными узелками, пальцы натруженных рук обзавелись шишками на суставах.
- Приехал. Живой, слава богу! - проскрипел дед. - Проходи за стол, неча дверь-то подпирать, чай, не отвалится. Садись, Вадимка, поснедаем, чем бог послал, отметим выздоровление.
Вадим, перекрестившись на красный угол, прошел к столу, на который баба Поля наметала нехитрый обед, выставила салат из огурчиков и помидоров, подкрепив его нарезанной колбаской и запотевшей чекушкой водки. Обедали молча, дед не признавал разговоров за столом, свято блюдя принцип глухоты и немоты во время еды. Одолев с помощью внука и жены "беленькую", Михаил Пантелеевич дождался, пока они завершат трапезу, вытер руки рушником и вперил взгляд ставших подслеповатыми глаз в младшего члена семейства:
- Гуторь.
- О чем, деда?
- Ить, совсем нема слов? Куды таперь, в армию? Институты нонеча промуханы, да не твоя вина в том. Жди повестки.
Вадим покачал головой:
- Нет, не годен я к строевой - хромые армии без надобности. Был я в комиссариате, через месячишку за военником поеду.
- От оно как. Какие планы?
- Какие могут быть планы, дед? Планы отложены на следующий год, пока дома буду. Денег подзаработаю. Сено косил? Чувствую, что нет. Дед, ты извини, но работник из тебя сейчас никакой.
- Цыть! - Старческий кулак так стукнул по столу, что посуда, жалобно звякнув, подпрыгнула на месте. - Не твое собачье дело решать, работник я или нет!
- Не гоношись, пень старый, побереги себя. - Баба Поля сурово посмотрела на мужа, дед моментально сдулся. Спорить с Полиной в такие моменты было себе дороже. - Не слушай его, сынок. Хорошо, что тебя выписали. Я уже и не знала, за что хвататься…
Сено пришлось покупать, благо у Вадима оставалось больше половины взятых с собою средств, да старики не растрясли кубышку. Рулоны под навес пришлось перекатывать в одни руки. Как бы дед не ерничал и не хорохорился, уставал он быстро, к тому же у него появился нехороший кашель. Сено, комбикорм для скотины, картошка, все хозяйские дела, требующие силы, полностью легли на плечи внука. Вадим убрал и перетаскал в сараи созревший урожай, перекопал огород. Навоз - куда без него с коровой, бычком и двумя поросями, - также перекочевал на Вадимовы вилы. Стайки приходилось чистить каждый день, и как старики справлялись без его помощи?
После приезда внука дед вроде потихоньку пошел на поправку. Освобожденный Вадимом от тяжелой работы, он занялся пчелами и садом. Особое внимание старика привлекало деревце, выросшее рядом с облепихой. Михаил Пантелеевич лелеял мечту сделать весной несколько отводков, проверить, пустят ли они корни, уж больно ему понравилось неизвестное растение.
Если быть точным, тонкий серебристый росток, проклюнувшийся посреди кучи прелой травы и листьев, которые специально складывали под колючие кусты, Вадим заметил еще в начале июня. Поначалу он хотел вырвать сорняк, но, принюхавшись к медовому аромату, идущему от нежных зеленых листиков ростка, решил повременить с кардинальным решением. Интересно, может, это и не сорняк вовсе? Дед, которому было указано на серебристого новосела, согласился с мнением внука. Если что, топор всегда под рукой, срубить никогда не поздно. Тем паче старый экспериментатор хотел посмотреть, как на медовый аромат будут реагировать пчелы, для чего съездил на пасеку и привез тройку ульев. "Мухи" к инициативе пчеловода отнеслись благосклонно. Им явно пришелся по вкусу нектар, выделяемый по утрам и вечерам листиками деревца с бархатной, серебристой корой, которое к середине июля вымахало до трех метров в высоту, выстрелив во все стороны множеством тонких веток и обзаведясь красивой зеленой шапкой.
Так, в домашних заботах и хлопотах, пролетели остаток августа и почти половина сентября. Победив огород, Вадим отправился в тайгу. Он не оставил планов на высшее образование, по-прежнему мечтая поступить, теперь он определился точно, в медуниверситет. А для поступления требовались деньги на репетитора. Зима впереди долгая, есть все условия, чтобы подтянуть знания по химии. Брать деньги у стариков не позволяла совесть, от матери помощи ждать бесполезно, значит, необходимо крутиться самому. А как крутятся таежники? Правильно - грибы, орехи, ягоды и дичь.
Тайга, как на горе, совсем не радовала в этом году груздями: приходилось часами ходить по грибным местам, чтобы нарезать пятиведерный короб. Лимонник тоже не уродился. Оставалась надежда на орехи - шишки на кедре было море, поэтому Вадим заранее сговорился с ватагой поселковых мужиков, приготовил молотилку с моторным приводом и сита. Молотилка была его персональной гордостью, как и привод, цепляемый к переделанному заднему колесу "Минска". Раньше шишковать он ходил и ездил с дедом. Но в связи с новыми обстоятельствами стоило скооперироваться с парой-тройкой надежных мужиков. Чревато соваться в лес и лазать по кедрам одному, были случаи, когда одиночек находили между ветками через два, а то и три года после пропажи. Зачастую муравьи успевали объесть незадачливых шишкарей до блестящих косточек. Да много ли возьмешь в одного? Гораздо легче разбить стан и работать группой. Чем шишку в одну харю палкой сбивать, лучше на толпу кедрину аккуратно, чтобы не сбить кору, обстучать колотом.
Планы-планы… сколько бы ты ни планировал, не стоит забывать, что на твои предположения всегда могут лечь чужие расположения. Бегая за груздями, Вадим не чурался резать жарешники. Белые, подберезовики, подосиновики и маслята неплохо дополняли ежедневный рацион. Хотя большая их часть попадала в банки - зима длинная, а маринованные грибочки в морозный день у теплой печи расходились влет. Иногда грибник заходил к соседке - бабке Ширшихе. На самом деле Пелагея Матвеевна носила фамилию Ширшова, но, как водится, за глаза ее звали именно так, иногда добавляя Ширшиха-ведьма. Вадим искренне не понимал такого отношения сельчан к одинокой бабусе. Она никому не отказывала в помощи и никогда ни с кого не брала денег. Стоило только медицине дать на ком-нибудь сбой, а врачам - беспомощно развести в стороны руками, как люди вспоминали о старой деревенской знахарке и шли на поклон к нелюбимой и нелюдимой односельчанке.
Никто не знал, сколько Пелагее Матвеевне лет, на памяти Вадима она всегда была сморщенной бабуськой невысокого росточка. Дед иногда говорил, что в молодости та была огонь-бабой и многие мужики старались добиться внимания красивой молодки. Но то было, когда он сам босиком носился по лужам, а в памяти сей факт отложился потому, что мать часто кричала на отца, чтобы тот не зарился на бесстыжую соседку. С тех пор утекло немало воды, Пелагея схоронила мужа и двоих детей, четверо младших сыновей и внуки уехали из поселка лет тридцать назад, после отъезда ни разу не навестив мать, правда, иногда отмечаясь редким письмом. Где и как они живут, никто не знал, а Ширшиха не говорила. Со знахаркой Вадим познакомился в семь лет. Случилось это после того, как он навернулся с груши и вывихнул правое плечо. Баба Поля не раздумывая повела хнычущего внука к соседке, справедливо рассудив, что в фельдшерском пункте, в котором два года как отсутствовал хирург, особой помощи не дождешься. Ширшиха осторожно пощупала тонкими пальцами отекшее плечо мальчика, что-то пошептала, велев бабе Поле налить в таз теплой воды и подать ей мыло. Намылив руки, она несколько минут водила ладонями по плечу Вадима, который с интересом следил за угрюмой соседкой, тут в ее руке будто сам собою возник киндер-сюрприз.
- Держи, - сказала знахарка. Вадим потянулся за лакомством левой рукой. - Нет-нет, другой ручкой, давай. - Она улыбнулась доброй открытой улыбкой, обнажив на изумление белые и крепкие зубы, что было удивительно для древней старухи. Не понимая, что делает, забыв о боли, он потянулся правой. В плече щелкнуло, резко стрельнуло болью, и тут же все прекратилось.
- Молодец, - сказала Ширшиха, потрепав "пациента" по голове, глядя, как тот снимает с шоколадного яйца обертку, вовсю пользуясь правой рукой. - Не болит ручка? Вот и ладненько, не падай больше.
С тех пор мальчишка стал захаживать к бабке: то грибов ей принесет, то ягод, иногда помогал по хозяйству - дров наколоть или забор поправить. Сплетницы судачили, мол, приворожила старая карга беловского внучка. Дед и баба, слушая досужие пересуды, поплевывали в сторону. Ходить к знахарке они не запрещали.
В тот день парень, набрав ведро молоденьких подберезовиков и маслят, решил проведать соседку, а то что-то долго она не показывалась на улице и в огороде. Не заболела ли, случаем?
Ширшиха, сжавшись в позу эмбриона, лежала на старом, продавленном диване, в доме было не топлено, в воздухе витал тяжелый дух ожидания смерти. Увидев Вадима, она с трудом разомкнула губы и протянула ему руку.
- Возьми, - прошептала она. В глазах старухи плескались неимоверная горечь, боль и тщательно скрываемая надежда. Вадим отступил на пару шагов назад. - Возьми, возьми, ВОЗЬМИ! - запричитала знахарка. - ВОЗЬМИ! Ты можешь, возьми!
Уже понимая, что еще не одну сотню раз пожалеет о необдуманном поступке, он шагнул вперед, протянул руку и коснулся маленькой старческой ладошки. Пальцы пронзило электрическим разрядом, лицо Ширшихи расслабилось, казалось, она помолодела на четверть века.
- Благословляю. Не греши, - тихо сказала знахарка, - деньги в верхней полке… Иду, Сема…
Бабка, лицо которой стало необыкновенно умиротворенным, повернулась на спину, сложила руки на груди и закрыла глаза. Грудь ее несколько раз поднялась, на пятом или шестом вдохе остановившись окончательно. Пелагея Матвеевна умерла…
- Матвеевна умерла, - огорошил Вадим деда, переступив порог дома.
- Царствие небесное, - набожно перекрестилась баба Поля.
- Я ей грибов хотел… а она…
Знахарку похоронили в дальнем, старом конце кладбища рядом с заброшенной, заросшей бурьяном могилкой, на медной табличке креста которой, поднапрягшись, еще можно было прочитать: "…Семен Аристархович Ширшов род. 07V…95…", дата смерти идентификации не поддавалась, как и эпитафия под ней. На новом деревянном кресте была приделана табличка с фамилией усопшей и датой смерти; когда Пелагея Матвеевна родилась, так и осталось тайной, ни паспорта, ни каких-либо метрик в доме не нашли. Документы как сквозь землю провалились. Вадим подозревал, что она ненамного моложе покойного мужа и давно перешагнула вековой юбилей. На почте он отбил несколько телеграмм на адреса, указанные на конвертах, обнаруженных в верхней полке комода рядом с похоронными деньгами. На похороны приехал младший сын с внуком. На вид сыну было далеко за шестьдесят, да и внучок разменял четвертый десяток - здоровенный мордатый детина за рулем крутого японского джипа.
Внук знахарки развил бурную деятельность: никто в поселке и моргнуть не успел, как старый, но крепкий дом покойной и обширный земельный участок с протекающим через него ручьем и подступающим сосновым бором перекочевали в собственность ушлого потомка. Дед осуждающе проскрипел, что некоторые алчные выродки умеют маскироваться под людей, но смерть предков расставляет все по своим местам: денег куры не клюют, а на достойный памятник копейку зажал. Дрянь человече…
В конце сентября случилось то, чего Вадим боялся больше всего на свете…
Не было ни предчувствия, ни пресловутых болей в сердце и душе, ничто не говорило, что должно что-то случиться. По привычке он проснулся в половине седьмого. В это время баба Поля обычно успевала подоить корову и похлопотать на кухне, но сегодня в доме было необычайно тихо. Прислушиваясь к натужному мычанию Зорьки, Вадим вышел на порог. Странно, свет в стайке не горел. Так-так… он прошел в летнюю кухню и наткнулся на полные бадьи запаренного с вечера комбикорма. Скотину никто не кормил. Похолодев, парень рванул в дом.
Дед и баба, обнявшись, лежали на кровати. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что они больше никогда не проснутся. Вадим тихо съехал на пол, уперевшись лбом в колени. Сбылась мечта старика, пусть он и умер не с газеткой в руках, сидючи на унитазе. Смерть пришла к нему во сне, забрав с собой и его и любимую супругу. Безносая поступила в высшей степени гуманно, взмахнув косой один раз на двоих, не мучая их старческими болячками и не вгоняя в маразм.
Вадим сидел в дверном проеме, безучастно смотря перед собой. Дед и баба ушли, а как же он? Что ему делать? Как бы его ни воспитывали, ни приучали к мысли о смертности родных и близких, ни напоминали, что Смерть может прийти в любой момент, она явилась, как всегда, неожиданно. Да, ее ждали, но не в этот день и не в этот момент. Он не дожидался, привыкнув, что за спиной есть кто-то, кто направит и посоветует, тот, на кого можно положиться и кому можно пожаловаться на превратности судьбы и несправедливость жизни. Они ушли… он остался, теперь ему одному противостоять проблемам и превратностям судьбы, не надеясь на помощь и доброе слово от родного человека. Теперь он один…
Вадим тяжело поднялся и, еле переставляя ноги, поплелся к соседке. В груди было непривычно пусто. Тетка Лариса моментально заподозрила неладное, услыхав новость, ахнула, прикрыв рот ладошкой. Благодаря ее помощи он как-то пережил первый, самый трудный день. Дальше не было легче - нет, просто на парня свалились все хлопоты по хозяйству, не дав горю захватить его полностью. Перемежая дойку и кормление, он носился "по инстанциям", прося, требуя, оформляя и оплачивая, отправляя телеграммы родственникам и пытаясь дозвониться матери. Вечером второго дня порог дома переступил представительный мужчина в осеннем плаще и костюме-тройке. Гость оказался нотариусом; оказывается, старики в августе месяце, за неделю до выписки внука из больницы, составили завещание, коим оставляли все Вадиму, признав его единственным наследником. В собственность парня переходили дом, земельный участок, коллекция серебряной, еще царских времен, утвари и старинные Библии, стоимость которых он даже не брался предположить - ясно, что много, и сто пятьдесят тысяч рублей, заблаговременно снятых с книжек.
"…Не то черви, сынок, что мы едим, а то черви, что нас едят… Предай нас огню… Прах к праху, лучше удобрить пеплом медовое дерево у облепихи, чем накрывать стол червям, обойдутся без меня, вот и Полина о том же глаголет… Перед Богом все равны…" Вадим читал последние строки эксцентричного дедовского наказа и не видел слов, слезы застилали глаза. Мужчины не плачут… - плачут и еще как, только тихо, в кулак, в глубь сгораемой юности…
На похороны не смог приехать только средний сын деда - дядька Валера. Валерий Михайлович жил в Питере, он обещался прилететь на девять дней, меж тем оформив денежный перевод на двадцать тысяч рублей. Виктор и Сергей Михайловичи приехали с женами, вечером третьего дня нарисовалась и мать. Одна. Ее благоверный никогда не пылал любовью к старшему Белову, ни при жизни, ни после смерти. Мать напомнила Вадиму мордатого внука Ширшихи, когда попыталась заикнуться о продаже дома и наложить лапу на столовое серебро, но ее корысть была жестоко обломана сыном. Из дедовского наследства он передал дядьям и матери по одной Библии и на этом закрыл тему. Мать манерно обиделась, на что Сергей Михайлович указал, что на обиженных воду возят; на этой ноте она прекратила всяческие поползновения отхватить куш. Строго следуя завещанию, Вадим пригласил священника и сложил в дальнем конце огорода громадный погребальный костер, на который ушло три машины дров.
Жаркое пламя облитых соляркой поленьев скрыло гробы. Красные языки проводили души на небеса. Сельские сударушки не преминули почесать языки про последние похороны - Беловы и живыми были не совсем от мира сего, стараясь выделиться из общей массы, и после смерти отличились. Все у них не как у людей: надо же устроить представление, показать, какие они особенные… Вадиму было плевать на кривотолки - потреплются и перестанут. Пепел погребального костра удобрил землю у медового дерева с серебристой корой, там же появились два аккуратных мраморных надгробия, извещавших - "родился… умер…", а сударушки пусть треплются…