И от удара в спину Шишко был застрахован тоже. Вы ведь не забыли, что мы витаем в облаках? Отсюда очень хорошо видно, как по мостовым Данцига маршируют отряды самообороны, состоящие, разумеется, сплошь из немцев – поляки при таком взрыве патриотизма немецкого населения носа из дому не кажут. А те настроены очень воинственно. Ходят со знамёнами под барабанный бой и распевают во все глотки:
Есть город на янтарном берегу
в лесов вечнозелёном обрамлении.
Дома его величия полны,
свои фронтоны тянут прямо к свету.
И если мне захочется веселья,
найду его я в Данциге моем!
На крепостных стенах их Шишко, разумеется, не ждёт, но за свои тылы он в надёже.
Если всё так не плохо, то о чём сейчас беседует Шишко с начальником армейской разведки? Срочно с небес на землю, чтобы услышать хотя бы последнюю фразу этого разговора.
- Что хочешь делай, но эти пушки не должны выстрелить ни разу!
Вы поняли, о каких орудиях идёт речь? Я так да!
* * *
Начальник армейской разведки был отнюдь не глуп, ждал от командующего такого приказа, потому его бойцы излазили станцию загодя вдоль и поперёк. И план операции был уже готов, так что этой ночью действовали быстро и слаженно.
"Особый штрафной" последние несколько дней муштровали по полной программе. А сегодня слегка погоняли с утреца, на обед сытно накормили и оставили в покое. Кому-то от такого стало весело. Тогда Тухачевский сказал громко и чётко, чтобы слышали все:
- Если кто не понимает – это конец. До утра мы точно не доживём. Теперь веселитесь, коли охота не пропала! - улёгся на тюфяк и отвернулся. Вскоре все последовали его примеру: каждому было о чём подумать перед смертью.
Ужин был очень лёгкий. Потом их погрузили в закрытую машину и куда-то повезли. Выгрузили во дворе, окружённом каменными стенами. Потом был спуск в подземелье и долгое путешествие по глухим коридорам. На поверхность вышли, как догадался Тухачевский, уже за линией польских окопов. Потом был марш-бросок в ночи до железнодорожной станции. Там со всеми предосторожностями пробрались в какой-то пакгауз. Здесь их оставили одних. Перед тем как раствориться в темноте полковник протянул Тухачевскому часы.
- Покомандуй напоследок. Вон в том углу, - полковник посветил в нужном направлении фонарём, - ящики со всем вам необходимым. Вооружайтесь, занимайте оборону. Ровно через полчаса завяжете бой. Постарайтесь продержаться как можно дольше. Прощайте!
Полковник вместе с охраной пропал, а смертники стали открывать указанные ящики. В них оказались винтовки, пистолеты и три ручных пулемёта, а также патроны и гранаты. В пакгаузе были ещё какие-то ящики, уложенные штабелями. Их проверять не стали: времени нет, да и неинтересно. Когда Тухачевский расставил всех по местам до времени "Ч" осталось ровно пять минут.
- А что будет, если мы просрочим время? - спросил Дыбенко.
Тухачевский усмехнулся.
- Давай проверим!
Через оконца пакгауза, которые превратились теперь в амбразуры, были видны польские часовые, которые, судя по их поведению, не ведали, что творится на охраняемом объекте. Секундная стрелка не дотянула до нужной отметки двух делений, как часовые один за другим повалились на землю.
- А ты думал, они это пустят на самотёк? - спросил Тухачевский у Дыбенко.
Тот только смачно сматерился, а когда в зоне поражения оказались первые польские солдаты, выпустил в их сторону длинную очередь из пулемёта.
Бой в районе пакгауза шёл уже около получаса. Когда в том направлении пробежала чуть ли не рота солдат, командир разведывательно-диверсионной группы отдал приказ:
- Пора!
В районе сортировочной горки развернулась основная фаза операции. Пока одни разведчики, захватив маневровый паровоз, подгоняли его к составу с боеприпасами, другие минировали у того же состава ближние к горке вагоны. За сортировочной горкой, у стрелок, ведущих на пути, где стояли платформы с гигантскими орудиями, произошла смена часовых, правда, без их согласия. А к стрелкам уже гнали путейцев, чтобы те расшили остряки, сняли навесные замки и убрали закладки. А паровоз уже затолкал на горку первые вагоны. Путейцев, которые сделали своё дело, отпустили, и те стали разбегаться, кто куда. Теперь возню на сортировочной горке заметили, но было поздно. Вагоны со снарядами катились вниз. Одни разведчики, переводя стрелки, направляли их по нужным маршрутам, другие метким огнём с горки прикрывали действия товарищей. Большая часть станционной охраны была отвлечена боем у пакгауза, потому затея с горкой удалась. Когда вагоны покатились прямо на платформы с орудиями, кто-то крикнул: "Лови их на башмаки!" Один из солдат, бросив винтовку, схватил тормозной башмак и попытался приладить на рельс перед катящимся вагоном. Но ему не повезло, башмак "отстрелило", и он, выскочив из-под колеса, отлетел прямо в смельчака, убив того наповал. Тех, кто по его примеру ухватился было за башмаки, это привело в замешательство, и вагоны со снарядами стали таранить платформы. А потом загремели мощные взрывы. Платформы корёжило. Орудийные стволы срывало с лафетов и сбрасывало на соседние пути. Осадная артиллерия поляков, так и не сделав ни одного выстрела, перестала существовать. А горку уже окутала дымовая завеса, под прикрытием которой, прихватив своих раненых и убитых, разведчики покинули станцию.
В пакгаузе из тех, кто мог ещё держать оружие, оставалось двое: Тухачевский и Крыленко. Но был ещё и третий. Негодяев, который в самом начале боя притворился мёртвым, решил, что пришла пора привести в исполнение приказ полковника: никто из смертников не должен попасть в плен ни живым, ни мёртвым. Негодяев хладнокровно расстрелял в спину Тухачевского и Крыленко, после чего метнулся в дальний угол пакгауза. В противоположном углу строения уже слышалась польская речь, когда Негодяев подпалил бикфордов шнур, проложенный к ящикам со взрывчаткой, а сам нырнул в лаз, пролез под стенкой пакгауза и помчался прочь. Взрывная волна настигла его и швырнула на землю.
Полковник перевернул тело. Негодяев пришёл в себя и улыбнулся.
- Ваш приказ выполнен, - чуть слышно произнёс он.
- Молодец, - похвалил его полковник, распрямился и всадил пулю прямо в лоб лежащему у ног человеку. Жалости к мерзавцу он не испытывал.
Полковник отвёл взгляд от стекленеющих глаз, посмотрел на жарко полыхающие развалины пакгауза и поспешил прочь к ожидавшим его разведчикам.
Варшава
Резиденция премьер-министра
Этой ночью Нарутовичу поспать не удалось. Когда он собирался лечь в постель, пришло сообщение о том, что русские, совершив двойной фланговый охват, окружили польские войска в районе Сидельце. "Сведения требуют проверки, - думал Нарутович, спешно одеваясь. - Но если они подтвердятся, то путь на Варшаву для русских армий открыт. Теперь всё зависит от того, кто успеет раньше: мы возьмём Гданьск или русские осадят Варшаву". Нарутович прошёл к телефону и связался с генералом Холлером.
- Генерал, вы немедленно должны отдать приказ о начале штурма! - без обиняков объявил Нарутович, как только на том конце провода взяли рубку. Потом он довёл до генерала причину спешки. Холлер выслушал его молча, потом произнёс:
- Я немедленно отдам приказ, пан премьер!
Военный и политик были если не друзьями, то хорошими знакомыми точно. Нарутович уловил в голосе Холлера тревожные нотки, потому спросил:
- Что не так, Станислав?
- Полчаса назад русские диверсанты уничтожили наши осадные орудия, - тусклым голосом доложил генерал.
Нарутович побледнел. Если до того штурм Данцига представлялся крайне рискованным мероприятием с непредсказуемым исходом, то теперь он выглядел вовсе авантюрой. Трудно сказать, как бы поступил Нарутович, если бы его не позвали к другому телефону. Попросив Холлера не уходить от аппарата, Нарутович перешёл к другой трубке. Собеседник говорил по-русски.
- Я разговариваю с премьер-министром Польши господином Нарутовичем?
- Да. Кто вы? Представьтесь!
- С вами говорит специальный представитель Совета Народных Комиссаров Бокий. От имени советского правительства я приглашаю вас на переговоры!
- Как на переговоры? - растерялся Нарутович. - Откуда вы говорите?
- Из Праги!
У премьера похолодело сердце. Русские в предместье Варшавы!
- Если вам требуется время для принятия решения, я могу перезвонить через полчаса, - предложил Бокий. - Больше времени дать не могу. Если через полчаса вы не дадите вразумительного ответа, мы войдём в Варшаву!
Эти слова подействовали на Нарутовича отрезвляюще.
- Нет! - воскликнул он. - Я выезжаю.
Премьер подошёл к отложенной трубке и сообщил ожидавшему его Холлеру:
- Русские войска заняли Прагу. Меня вызывают на переговоры. Отложи штурм до моего возвращения.
События минувшей ночи и утра обсуждали по всей Варшаве.
"Пан Казимир, вы слышали? Ночью русские танки ворвались в Прагу и уже готовились перейти Вислу, но Нарутович выехал им навстречу и остановил их!" – "Да, пани Ядвига, это великий подвиг! То, что совершил Нарутович, подобно чуду. Чуду на Висле!" В разговор вмешивается пан Янек: "А Пилсудский-то подал в отставку!" – "Было бы странно ему этого не сделать, - замечает пан Казимир. - Так подставить нацию!" Пани Ядвига согласно кивает головой, потом горестно вздыхает: "Матка Бозка, что теперь будет с Польшей?" – "Будем уповать на Нарутовича, - стараясь придать голосу уверенности, говорит пан Янек. - Раз он сумел остановить русских, может, сумеет с ними и договориться?" – "Дай-то Бог!" – крестится пани Ядвига.
Этот небольшой придорожный ресторанчик отныне будет приносить своему хозяину солидный постоянный доход. Ведь именно тут случилось "Чудо на Висле", а сказать проще, в нём состоялась беседа между Бокием и Нарутовичем.
То, как держится премьер-министр, импонировало Бокию, поэтому он старался говорить щадящим великопольское самолюбие тоном. Но как ни старался Бокий, его слова сыпались на Нарутовича, как удары кнута, тот от них разве что не вздрагивал.
- Как только командованию нашего Западного фронта стало известно, что ваша 5-я армия оставила позиции и отходит к Данцигу, наши части, двигающиеся в направлении Эльблонга, получили новый приказ, и форсированным маршем прибыли в район Седлице, где в течение нескольких часов совместно с находящимися там частями осуществили полное окружение вашей 6-й армии и присоединившихся к ней остатков 3-й и 4-й армий.
Нарутович слушал, прикрыв глаза. Его состояние выдавала лишь чрезмерная бледность да лёгкое подрагивание век.
- После этого наш бронетанковый корпус беспрепятственно достиг пригородов Варшавы, в чём вы, господин премьер-министр, смогли убедиться лично.
Левая щека Нарутовича нервно дёрнулась.
- Но даже не это главное, тем более что к началу наших переговоров всё это вам было в той или иной степени известно. Главная беда для Польши заключается в том, что не далее как вчера в Стокгольме завершились секретные переговоры между Россией и Великобританией.
Нарутович раскрыл глаза и уставился на Бокия напряжённым взглядом.
- Завершились подписанием ряда соглашений, которые обязывают страны-подписанты взять на себя ряд обязательств по отношению как друг к другу, так и к третьим странам.
Напряжение во взгляде Нарутовича возрастало с каждым словом.
- По так называемому "Польскому вопросу" стороны договорились о следующем. Правительство России не позднее 4 часов по варшавскому времени сегодняшнего дня предлагает польскому правительству начать переговоры по урегулированию возникшего между сторонами конфликта, что и было сделано. Теперь, думаю, самое время объявить о начале перемирия, пока на время переговоров.
- Я готов, - сказал Нарутович.
- Простите меня, - мягко, но настойчиво произнёс Бокий, - но я вынужден уточнить: на что именно вы готовы?
- Я готов, - твёрдо повторил Нарутович, - возглавить переговоры от имени польского правительства и объявить о начале перемирия!
- Но вы, насколько мне известно, не являетесь главой государства, - усомнился в возможностях Нарутовича Бокий. - Я предвижу осложнения со стороны господина Пилсудского.
- Пусть это вас не беспокоит, - скривил губы в лёгкой усмешке Нарутович, - если от указанной вами "стороны" и возникнут какие-либо проблемы – я их решу.
- Что ж, - поднялся с места Бокий, - будем считать, что начало переговоров было успешным. Однако советую поторопиться с передачей в войска приказа о прекращении всех боевых действий. Особенно это касается войск вашего Северного фронта, которые вот-вот начнут штурм Данцига.
- Не начнут, - так же поднявшись, произнёс Нарутович. - Перед тем, как отправиться сюда, я отдал соответствующее распоряжение.
Бокий посмотрел на польского премьера с уважением.
- Вы поступили очень мудро. Штурм Данцигского укрепрайона закончился бы крахом для польской армии.
- Вы в этом уверены? - надменно вскинул голову Нарутович.
- Абсолютно, - улыбнулся Бокий. - Одним из пунктов соглашения между Россией и Великобританией стал пункт о передаче мандата Лиги Наций по контролю за соблюдением прав Вольного города Данцига от Великобритании к России. Конечно, на это требуется одобрение самой Лиги Наций, но вы ведь понимаете – это всего лишь формальность. Потому английская эскадра уже освободила внешний рейд Нейфарвассера. Дальше, я думаю, можно не продолжать?
Нарутович посуровел лицом, коротко кивнул, повернулся и направился к выходу из ресторана.
Бокий буровил ему спину взглядом победителя. То, что Россия одержала ещё одну победу малой кровью, сомнений не было. Пусть сегодня при прощании обошлось без рукопожатия – обе стороны к этому пока не готовы. Впереди непростые переговоры, которые закончатся подписанием мирного договора, по которому Польша получит-таки выход к морю, но будет вынуждена признать Западно-Украинскую Народную Республику. Данциг останется вольным городом под присмотром России, которая сохранит протекторат над частью Западной и большей частью Восточной Пруссии.
Часть вторая
Кровь и песок
1921 год
МИХАИЛ
Пробуждение – промежуток между не-явью и явью, в течение которого сон рвётся в клочья и исчезает, как разгоняемый ветром туман – предсказуемо завершилось: я окончательно проснулся.
Вагон мерно покачивает. Под полом стучат колёса. Открываю глаза. За задёрнутыми занавесками мелькают в рассветном сумраке какие-то неясные тени. Дверь в туалет прямо из купе. Удобно. В коридор выхожу полностью прибранным. Напротив своего купе что-то выглядывает за окном Куропаткин.
Здороваемся. Тут же спрашивает:
- Вас тоже ишак разбудил?
Ишак?
- Какой ишак?
Старик пожимает плечами.
- Не знаю. Я пока пробуждался, поезд уже тронулся, и я не успел на него взглянуть. Но кричал за окном точно ишак. Вам, Михаил Макарович, доводилось слышать, как кричит ишак?
Доводилось ли мне? О да! Я ведь родился в Туркмении более полувека назад лет этак через сорок! Но сегодня я ничего не слышал. Проклятое снотворное! Нет, неверно! Зачем я ругаю лекарство, которое только и позволяет мне уснуть?
Старик Куропаткин, не дождавшись ответа, вопрос повторить не осмелился, пожевал губами и произнёс:
- Могу я предложить вам чаю с печеньем? Завтрак подадут ещё нескоро…
- Пожалуй! - принял я предложение, зная, что у Куропаткина в купе есть термос.
Попив чайку, мы решили скоротать время до завтрака за шахматной доской. Старик, хотя забаву эту любил, играл, между нами говоря, слабо. Что ж, есть время, не сильно тревожась о проигрыше, кое о чём поразмышлять…
* * *
"Восток – дело тонкое…" И от себя добавлю: место сказочное!
Жил некогда в Центральной Азии могучий богатырь Туран. Жил, как все богатыри живут: то он кого побьёт, то его кто поколотит. Когда пришла пора помирать, разделил Туран наследство между двумя сыновьями: Западным Туркестаном и Восточным Туркестаном. Про восточного брата умолчу, а вот Западный Туркестан – багатур, скажу я вам, на загляденье. Ноги в море-Каспии омывает, головой в Поднебесную упирается, левым плечом Иран, Афганистан, и Индию поддерживает, правым плечом Урал-камень да Сибирь подпирает. И кто мог такого молодца "мягким подбрюшьем России" окрестить? Мм-да… Впрочем, справедливости ради сказать, теперь, когда в такт движения поезда мерно звенят в затейливых подстаканниках пустые стаканы, а старик Куропаткин, обхватив седую голову руками, обдумывает очередной ход, ни о каком подбрюшье и речи не идёт. А Россия… Что ж, это не тайна. Прихватизировала (мне это слово нравится больше расхожего "колонизировала") Россия-матушка весь Западный Туркестан. Притом сравнительно недавно, в конце прошлого, то бишь 19-го века. Прихватизировать-то прихватизировала, а что со всем этим добром делать, так до сего времени толком и не решила. На наши головы заботу, стало быть, оставила. И я – заметьте, добровольно! - в эту арбу и впрягся, на радость родственникам того длинноухого, что разбудил давеча восторженным рёвом Куропаткина. А куда деваться, коли родился я на этой земле, пусть в ТОМ времени меня тут, как советского офицера, причислили к оккупантам.
Куропаткин сделал, наконец, ход, я небрежно ответил.
Оккупация – однозначно, дудки! Не была Россия в Туркестане оккупантом! Колонизация? Теплее, но и не более того. Какой из русского колонизатор, если он сам за туземца норовит всю тяжёлую работу переделать? Тогда что? Вернее, кто? Друг, освободитель? А как же Скобелев с его пушками? С другой стороны, уважали его туземцы, значит, было за что?
"Твёрдо, но с сердцем" – так ведёт себя в отношениях с иными народами человек, говорящий и думающий на великом и могучем. На том стоим, и стоять будем!
- Мат! - на лице Куропаткина восторг вперемешку с испугом.
Всё правильно. Когда Жехорский мыслит о великом – шахматист из него хреновый! Вежливо отклоняю предложение сыграть ещё одну партию – не о том думаю, ухожу к себе в купе, где вновь предаюсь размышлениям и воспоминаниям, никакими посторонними мыслями от них боле не отвлекаемый.