Дождавшись окончания загрузки, я повернула к нему ноутбук и, извернувшись змеей, стала показывать всевозможные карты военных действий, сканы открытых государственных документов разных времен и фотографии политических деятелей.
Примерно через час после начала моей презентации в кабинет принесли листок с описанием пленки и фотокамеру. Видимо, это было последнее слово импортной техники, так как по виду оно сильно смахивало на бабушкин трофейный аппарат, которым она умудрялась снимать меня аж до начала восьмидесятых годов.
– Ну что ж… – Сталин привычно откинулся на высокую спинку стула. – Постарайтесь сфотографировать наиболее узнаваемые, но в то же время сильно изменившиеся места нашей столицы. Ну и, конечно, Дворец Советов.
– Это могу вам гарантировать! – закивала я, предвкушая его удивление, когда вместо неосуществленного дворца он увидит восстановленный храм Христа Спасителя.
– Итак, – показал он на ноутбук. – Можете выключить. На несколько дней это останется здесь. Моим специалистам будет полезно взглянуть на ваше доказательство собственными глазами.
– Нет, это невозможно! – взбунтовалась я. – Во-первых, он мне нужен для работы. А во-вторых, информация в нем предназначена только для вас.
В ответ на мои слова Сталин рассмеялся:
– Товарищ Санарова! Вы же у нас такая умная и просвещенная женщина. Все знаете о будущем, рассказываете мне о деталях моей жизни. И вдруг… Говорите мне "нет"? Это звучит довольно странно.
Я прикусила язык и, не зная, что сказать в свое оправдание, пробубнила:
– Он питается от напряжения 220 вольт. Вот шнур.
– Значит, договорились. А кстати, вы сказали, что он нужен вам для работы. Насколько я понимаю, вы можете приходить сюда в любое время, когда захотите?
– Да.
– Тогда о какой вы говорите работе? Отправляйтесь домой, займитесь фотосъемкой – и сразу обратно. Я буду ждать вас во вторник, скажем, в пять вечера. Сколько у вас осталось времени?
– Меньше минуты, – сказала я, взглянув на часы. – Большое спасибо, что смогли уделить мне внимание.
Он кивнул. И в этот момент я вернулась в 2010 год.
– Что? Ты попала под статью "Полная конфискация имущества"? – захихикал Натаныч. – Где комп? Отобрали?
– Отобрали, – развела я руками. – Обещали вернуть взамен на фотки Москвы. Вот посмотри. Чудо-фотоаппарат 1937 года выпуска.
Натаныч зацокал языком, разглядывая камеру:
– Ты таки глянь, как его опечатали! Тут же государственное клеймо стоит. Поди попробуй вскрой. Это ж надо, какая секретность. Да ты у нас просто по службе продвигаешься. Скоро тебя назначат личным фотокором Отца народов. Будешь для него события из горячих точек снимать.
Я забрала у него фотик и встала:
– Ладно, пойду гулять по столице. А то мне за ноутбуком вернуться надо – у меня в нем вся работа осталась.
– Ну, ну… – закивал Натаныч, провожая меня до двери. – Не забудь щелкнуть станцию метро "Курская". Это единственное место, которое его порадует, так как там слова из старого гимна в вестибюль пришпандорили. Наверное, типа тебя поклонники режима постарались.
* * *
Рванув прямиком в центр города, я начала работу с Красной площади. На счастье, у меня действительно был некоторый опыт, а потому незатейливая конструкция предвоенного фотоаппарата не доставила мне никаких неудобств.
Я пружинила кроссовками по выпуклой брусчатке и выбирала наиболее удачные, по моему мнению, ракурсы. Мне очень хотелось, чтобы кроме архитектурных достопримечательностей в кадр попали люди 2010 года. Поэтому, прежде чем сделать каждый снимок, я долго примерялась.
В итоге я засняла группу молодежи на фоне Спасской башни, над воротами которой была отчетливо видна открытая недавно икона. Уделила внимание углу, куда одновременно попали Исторический музей, собор Казанской Божией Матери, Воскресенские ворота и группа негритянских товарищей. Потом дошла до середины площади и запечатлела проем между Спасской башней и Покровским собором, сквозь который было хорошо видно Свиссотель "Красные холмы".
Поняв, что дело двигается в нужном направлении, я вприпрыжку переместилась на Манежную площадь, где щелкнула памятник Жукову со стоящими возле него невестами, комплекс фонтанов и скульптур с очень удачно появившейся скинхедовской группировкой, а потом пробежала вдоль Манежа, чтобы сфотографировать торчащий из-за стены Кремлевский дворец съездов.
Передохнув в каком-то мерзостном кафе, я отдышалась и пошла выполнять данное Сталину обещание относительно Дворца Советов. Затем, прокатившись одну остановку на метро, я дошла до середины Крымского моста и увековечила Петра Первого вместе с "Красным Октябрем" и Центральным домом художника, а также попавший в кадр речной трамвайчик.
Несколько притомившись, я в сотый раз отругала себя за то, что не поехала делать фотосессию на своей машине, и голоснула разбитую "девятку" с престарелым узбеком за рулем.
– Туристка? – спросил он, скосившись на мой фотоаппарат.
– Нет. Корреспондент газеты "Удивительная жизнь москвичей".
– И чем удивляете?
– Видами зданий и сооружений.
Оказалось, что мой разговорчивый шофер много лет проработал в какой-то архитектурной мастерской Ташкента. Он захотел приобщиться к созданию "репортажа" и сообщил, что самый лучший вид на небоскребы "Москвы-Сити" открывается с Третьего транспортного кольца. Мы рванули туда, а после – на площадь Киевского вокзала, где я зачем-то потратила пленку на многонациональную толпу народа, торговый центр и пешеходный мост.
– Мне еще нравится Кутузовский проспект, – заявил мой новоиспеченный помощник. – Там сталинские масштабы хорошо видны.
Понятно, что, услышав это заявление, я не могла не сфотографировать проспект вместе с Триумфальной аркой. А после этого всерьез задумалась о том, стоит ли показывать Сталину изображение какой-нибудь высотки. Не лучше ли предоставить ему возможность дойти до идеи создания советских небоскребов самостоятельно? Но тут в дело снова встрял узбекский гуру.
– Москва без Университета – что Париж без Эйфелевой башни, – заявил он и быстренько домчал меня до Воробьевых гор, откуда я засняла МГУ и панораму столицы, которую, на мое счастье, в этот день было довольно неплохо видно. На этом месте выяснилось, что у меня осталось всего два кадра. Их я потратила на фото собственного дома, являющего собой яркий пример типового малогабаритного жилья конца 1960-х годов, и на вертолет МЧС, который как по заказу приземлился у меня под окнами.
* * *
Вечером, после того как сын ушел на традиционное свидание со своей любимой Машей, я переоделась и поднялась к Натанычу.
– Ну что, досье собрала и обратно?
– Да. Отправляй меня вот сюда, – чтобы он ничего не напутал, я написала на обрывке газеты дату и время.
Разматывая длинные провода, Натаныч стал меня пилить:
– Что-то ты неразговорчивая какая-то стала. Только и знаешь, что командуешь мной да летаешь туда-обратно. Не нравится мне это. Доведет тебя сия история не до создания идеального государства, а до белой палаты в больнице имени Ганнушкина.
– А ты больше каркай! – Я недовольно уселась на пол. – Про нэкэвэдэ свое ты тоже накликал. Теперь не хватало, чтобы еще и палата сбылась.
– Ну хорошо, давай забудем… Это же я так… – Он вручил мне штекеры. – Проявляю, можно сказать, беспокойство за душевное здоровье своей боевой подруги. К катапультированию готова?
– Еще как!
– Тогда скажи, на сколько тебя забрасывать?
– Давай на пару часиков, – не особенно раздумывая, брякнула я.
В ответ Натаныч тихо охнул и нажал кнопку.
– Проходите, товарищ Санарова, – сказал Сталин, когда я явилась пред его светлы очи. – Фотокамеру принесли?
– Да, конечно!
Он вызвал секретаря и приказал ему быстро отдать аппарат человеку с какой-то неразборчивой фамилией.
– Пока они там трудятся, мы с вами кое-что обсудим. Кстати, заберите вашу машину, – он указал мне на ноутбук, возле которого лежал аккуратно скрученный провод. – Можете не волноваться. Ничего с ней не случилось.
Положив компьютер на колени, я вопросительно подняла глаза. Сталин закурил и после некоторой паузы довольно холодно сказал:
– В протоколе вашего допроса написано, что вы родились в 1971 году. Из этого напрашивается вывод, что в настоящем времени должны жить ваши предки. Кто они?
Я похолодела. Только этого мне не хватало. Сейчас он возьмет и одним росчерком пера лишит меня права на существование.
– Иосиф Виссарионович, – проблеяла я овцой. – Если с ними что-то случится, то у меня не будет шансов родиться в будущем. Они верные вам люди. Их не арестовали ни до 1937 года, ни после. Можно я не буду разглашать их имена?
– Разумеется, нет, – отрезал он и положил передо мной лист бумаги и ручку. – Пишите. Подробно. Имена, фамилии, места жительства и работы.
Я была готова разреветься. Натаныч! Верни меня срочно в 2010 год! Что же делать? Что делать? Вот попала! Доносить на собственных родственников, да не просто, а рискуя лишить жизни и себя, и своих потомков!
Как я ни старалась держать себя в руках, у меня из глаз покатились слезы. Я поняла, каково было жить моим соотечественникам в 1937 году и участвовать в строительстве развитого социализма.
Однако Сталину, как видно, поднадоела вся эта мелодрама, и он в своей ироничной манере сказал:
– Ну что вы, Елена, как вас там по батюшке… Не надо переживать. Мы должны быть с вами в равных условиях. Пока наша с вами история имеет явный перекос: вы знаете обо мне довольно много, я о вас – ничего. Надо исправлять ситуацию. Вытрите слезы и пишите.
Поскольку последние слова прозвучали как приказ, я поняла, что сопротивляться бесполезно. Этот человек заставил капитулировать Германию. Так что же говорить обо мне?
Я тяжело вздохнула и выложила на листок все, что знала обо всех своих предках. За кадром я оставила только то, что мой прадед по отцовской линии был скрытой контрой и даже не разрешал детям, среди которых была моя ныне здравствующая бабушка, приходить к нему в кабинет в красных галстуках и хвалить существующий строй. Как при таком мировоззрении он избежал репрессий и заработал себе имя известного энергетика, оставалось загадкой для всей семьи.
– Вот, – я протянула Сталину злосчастный лист бумаги.
Он забрал его и аккуратно положил в папку:
– Ну что же. Теперь займемся более приятными делами.
Он позвонил секретарю и спросил, сколько еще придется ждать фотографий. Видимо, ему ответили, что понадобится некоторое время. Он приказал поторопиться и, положив трубку, снова обратился ко мне:
– Ваша машина дала мне почву для размышлений. Мои специалисты разобрались в том, как она работает, и я потратил не один час, чтобы ознакомиться со всеми документами, которые вы мне предоставили.
– И что вы об этом думаете? – неожиданно осмелев, вякнула я.
– К сожалению, многое из того, что написано про период до 1937 года, является не более чем фальсификацией. Поэтому доверять информации, касающейся будущего, я не могу. Хотя… Если считать это правдой, то там действительно много интересного.
Я поспешила оправдаться:
– Понимаете, у меня нет доступа к секретным документам. Я могу черпать сведения только из открытых источников и делать выводы, исходя из официальной истории, которую, правда, периодически меняют и переписывают заново.
– И ваша официальная история утверждает, что с 1932 по 1933 год голод унес жизни нескольких миллионов человек, а точнее… – Он посмотрел на какую-то запись и назвал цифру, которую я собственноручно скачала ему с какого-то исторического сайта.
– Так пишут средства массовой информации.
– И что, этим данным серьезные люди доверяют?
Я развела руками:
– Кто-то верит, кто-то нет. А что было на самом деле?
– На самом деле число жертв преувеличено, – отрезал он.
В этот момент зазвонил телефон, и после недолгого разговора в кабинет принесли фотографии. Напечатанные на больших листах, они выглядели очень даже профессионально. Я подумала, что могу гордиться собой как фоторепортер, и с нетерпением стала ждать реакции Сталина на увиденное.
Сначала он быстро пролистал их, останавливаясь на каждом снимке не более секунды, а потом решил перейти к детальному разбору моих трудов праведных.
– Это здесь зачем? – спросил он, поворачивая ко мне изображение храма Христа Спасителя.
Я не могла сдержать злорадной усмешки:
– А это, Иосиф Виссарионович, Дворец Советов. Точнее, то, что сейчас стоит на его месте. Присмотритесь, ведь это не тот храм, который взорвали в 1931 году.
Он, видимо, глазам не мог поверить и сказал:
– Но там уже заложен фундамент и идет активное строительство.
– Да, фундамент есть. Но когда начнется война, все, что успеют построить… А надо сказать, что построят очень мало… Так вот, весь металлический каркас пойдет на нужды военной промышленности. Останется котлован. В шестидесятые годы его используют для открытого бассейна. А в девяностые заново возведут храм. Кстати, он будет с подземной парковкой, то есть гаражами.
– Храм с подземными гаражами? – Сталин еще раз удивленно посмотрел на фотографию и отложил ее в сторону. – Так, разобрались с этим. А все это тоже восстановили? – он показал мне угол возле Исторического музея.
– Да. Причем должна сказать, что процесс восстановления и реставрации церквей идет по всей стране вот уже много лет. И народ, кстати сказать, очень даже рад.
– Допустим. А это чей памятник? – он повернул ко мне Жукова на коне.
В этот момент, видимо, после стресса, который я испытала, настучав на своих предков, мне неожиданно стало как-то весело. Поэтому я перестала себя сдерживать и сказала:
– А это "маршал победы" Георгий Константинович Жуков. Именно он примет в 1945 году капитуляцию фашистской Германии. Ну а все ваши памятники, уж извините, разрушили до основания. Остался только один. Надгробный.
– Почему же вы его не засняли? – спросил Сталин, испепелив меня взглядом.
– Не успела. Чтобы к нему пройти, надо Мавзолей посетить, а в него не каждый день пускают.
Он некоторое время молча рассматривал фотографии, потом показал мне главное здание МГУ:
– Это мне нравится. Ваши пояснения.
Я улыбнулась:
– Однажды этот стиль назовут "сталинским ампиром". Это университет на Ленинских горах – одно из воплощений вашей гениальной идеи о московских высотках.
Он еще раз посмотрел на изображение универа, усмехнулся и предложил мне прокомментировать остальные снимки. Порадовавшись перемене в его настроении, я рассказала про то, как делала свой любительский репортаж, и пояснила, что именно и почему я сняла на пленку.
– Так. Сколько времени вы еще пробудете здесь? – спросил он, когда я наконец-то замолчала.
– Четыре минуты.
– Жаль. Я бы хотел продолжить наш разговор…
Не дослушав, я поспешила его успокоить:
– Это просто. Мне не составит труда вернуться сюда прямо сейчас…
Однако у Сталина возникла принципиально иная идея:
– Нет. Мы поступим по-другому, – заявил он, вставая из-за стола. – Сегодня вечером у меня состоится ужин. Будут гости. Я хочу, чтобы вы присутствовали. Всем скажут, что вы журналистка из какой-нибудь газеты… Сможете появиться здесь в восемь часов?
Я опешила. Такого поворота событий я никак не могла ожидать. А если это подстава? У дверей меня будет ждать "черный ворон" – и все… Пуля из маузера – и конец истории. Но времени на раздумья не оставалось. Прижав к себе драгоценный ноутбук, я с напускной готовностью произнесла:
– Обязательно. А какая форма одежды? Я могу прийти в этом платье?
Он критически осмотрел меня:
– А что-нибудь более нарядное у вас есть?
Уж меньше всего я ожидала, что он окажется эстетом. Я замялась:
– Есть… Но фасон… Коллекция 2009 года…
– Говорите быстрее, – резко сказал Сталин, глядя на часы. – Как оно выглядит?
– Почти до пола, прямое, золотистое, с глубоким вырезом, без рукавов, – залепетала я.
– Хорошо. Думаю, это не будет резать глаз. Жду вас ровно в восемь. Да, и возьмите с собой документы.
– Какие документы? Зачем? – удивилась я.
– Хочу посмотреть хоть на какое-нибудь удостоверение вашей личности.
Попрощаться я не успела, так как время истекло.
* * *
Встретивший меня Натаныч был настроен на серьезный разговор.
– Ну и как?! – рявкнул он, изображая тирана. – Рассказывай уже подробно, что там у тебя происходит!
Я села на край дивана. Мне очень хотелось слезно пожаловаться, что я стала стукачкой, но, зная отношение Натаныча к секретным сотрудникам НКВД, я понимала, что моя исповедь может положить конец нашей дружбе.
– Ох… Ты понимаешь… Все так непросто. Мы два часа провели за разговорами о политике… Обсуждали вопросы архитектуры…
Он взъерепенился:
– Ты таки долго будешь кормить меня сказками? Я идиот, по-твоему, и не вижу, что у тебя там ничего не получается? Что происходит? Говори – или я больше не подпущу тебя к компьютеру!
Пришлось частично рассекретиться:
– Ну, фотографиям он поверил. Видимо, ему по телефону доложили, что это не подделка. Поэтому он с интересом посмотрел их и… Ну, сказал…
Терпение моего друга лопнуло:
– Что ты тянешь резину, как краснодонец на допросе?! Чем закончился ваш разговор?!
Я схватилась за голову и выдохнула:
– Он сказал, чтобы я была у него в восемь часов. Меня отвезут на банкет для партноменклатуры.
Натаныч забегал по комнате с дикими воплями:
– Ты завалила дело! Это финиш! Все, распрягай коней, приехали!!! Какой, к лешему, банкет? Ты сдурела, да? Он решил тебя допросить и шлепнуть. Туда больше нельзя показываться. Ты понимаешь? Все, замяли эту историю! Забыли, как страшный сон, приснившийся холерному больному! Все, что ты там накосячила, уйдет в параллельный мир. А мы будем жить здесь, подальше от всех твоих вождей, идей, утопий и прочего кошмара! Это была идиотская затея. А мою программу надо стереть и никогда не восстанавливать!
На этом месте мы стали вопить дуэтом:
– Программу хочешь стереть?! Значит, тебе нормально вот так вот?! – заорала я, кинув в него плоской диванной подушкой. – Ты у нас в СССР чем занимался? Науку двигал? А что тебе в девяностые сказали? Предложили бизнесом заняться? И что ты, гениальный ты наш, теперь имеешь? Тараканов в раковине и клопов в диване? Да если бы не квартира твоей сестры, ты бы давно сдох, понимаешь, сдох! Или, может, ты качаешь свои идеи на Запад? Да ты вообще кому-то нужен в этом мире как ученый? Ты! Ты! Всю жизнь промечтавший о Нобелевской премии!
– Мне таки предлагали работать на одну иностранную фирмочку, – довольно неумно встрял Натаныч. – Я должен был создать аппарат для энергоинформационной медицины. Но случился кризис, и все накрылось медным тазом. И не говори, что я не сделал вклад в науку! У меня есть благодарность от Косыгина. Он мне лично руку пожимал.