- Ну, вот видишь, нет времени даже на то, чтобы с тобой дольше посидеть и боле плотнее обговорить все дела твоего отдела. Но я тебя взял и поставил руководить именно этим отделом по той причине, что ты, Александр Николаевич, умеешь хорошо соображать и выдавать не стандартные решения. Так, что тебе со многим придется справляться самому, я всегда буду готов тебе помочь, но ты должен хорошо понимать, что вскоре у меня не будет достаточно времени нянчиться с тобой и твоими людьми. На твоем столе я оставлю этот портфельчик с кое-какими материалами, которые касаются и тебя лично. Ты его содержимое, пожалуйста, хорошенько изучи, но никому больше не показывай, а потом его мне верни. Я буду этот портфельчик в своем личном архиве хранить.
С этими словами Лаврентий Павлович поднялся из-за стола, снова как-то странно распрями плечи и пиджак мгновенно из рук телохранителя перекочевал на плечи наркома. Немного подергав его борта, чтобы пиджачок лучше бы на нем сидел, Лаврентий Павлович кивнул головой полковнику Воробьеву и в сопровождении телохранителя решительно направился к выходу из кабинета.
Александр Николаевич стоял у своего рабочего стола и не отрывал взгляда глаз от дерматинового портфельчика. Затем он сел на стул и протянул к портфельчику руки. Внутри его находились несколько печатных страниц и фотография человека. Присмотревшись внимательно к этому человеку, полковник Воробьев вдруг в нем узнал своего студента факультета журналистики Артура Любимова. Лицо этого парня выглядело посуровевшим и следка постаревшим, хотя ему, по-прежнему, можно было бы только дать максимум девятнадцать - двадцать лет. На фотографии Артур Любимов лежал на госпитальной койке, запрокинув голову и плотно закрыв глаза и, не смотря на суровое выражение лица, в нем ощущалось какая-то детская беззащитность и обида.
Полковник Воробьев все еще рассматривал фотографию Артура Любимова, когда в его кабинет стремительно ворвалась молодая и очень симпатичная девчонка. Это была лейтенант НКВД Наталья, его секретарша, которая имела красивые платиновые волосы, сегодня на бигудях модно закрученные в мелкий барашек, и на весь кабинет радостно прокричавшая:
- Вот вы сидите в своем кабинете и не знаете, что весь наш этаж был целый час перекрыт и на него никого не допускали. Говорят, что сам Лаврентий Павлович делал обход и с кем-то, по-видимому, очень важным человеком встречался и это в такую рань. Нас всех держали внизу и никого на этажи не пускали, даже некоторых начальников управлений.
В этот момент девчонка заметила неубранный столик с двумя недопитыми стаканами чая и практически нетронутыми бутербродами. Наталья запнулась, пришла к какому-то выводу и совершенно неожиданно для самой себя произнесла:
- Здравствуйте, Александр Николаевич, а как вы сегодня…
3
Врачи военного госпиталя, в котором в одиночной палате лежал раненый немец, к которому никого не допусками, первыми обратили на это внимание и первыми всполошились по поводу того, что он уже давно должен был бы выйти из искусственной комы, но почему-то из нее не выходит. Сначала они провели пару своих врачебных консилиумов, но тут же выяснилось и другое обстоятельство, что раненый пациент прошел несколько курсов лечения, которые ему никто из врачей госпиталя не прописывал. Лечащие врачи и курирующие их медицинские светила были вынуждены прийти к мнению о том, что кто-то еще, помимо врачей госпиталя, ведет лечение этого раненого немца.
Как врачам этого не хотелось, но идущая сегодня война и эти странные и необъясняемые обстоятельства заставили врачей обратиться в органы НКВД с предостерегающим заявлением. Сотрудники НКВД вполне серьезно отнеслись к этому заявлению врачей, провели практически мгновенное расследование по фактам, изложенным в заявлении. И, убедившись в том, что факты правдивы и неопровержимы, первым же делом усилили охрану немца и стали готовить его к транспортировке во внутреннюю тюрьму на Лубянке. Но тут врачи стали горой и заявили, что врачебная этика не позволяет им больного человека независимо от того, немец ли он и ли русский, с госпитальной койки переводить на тюремные нары.
Одним словом, департамент НКВД, занимавшийся охраной и наблюдением за этим военным госпиталем и содержавшимся там немецким пациентом, начал срочно готовить материалы о зреющем заговоре врачей-предателей. Соответствующие документы о необходимости проведения профилактических арестов врачей заговорщиков в этом военной госпитале уже были подготовлены и направлены на подпись и утверждение наркому внутренних дел. Но вместо согласия на проведение операции сверху был спущен большой фитиль, которым здорово утерся и которым был отправлен на фронт в заградотряд НКВД начальник департамента, подготовивший бумаги по этому заговору врачей. А также строгий приказ о передаче всех документов по раненому эсэсовцу из этого департамента некому полковнику Воробьеву.
Следующим утром весь небольшой штат отдела полковника Воробьева с раннего утра находился в военном госпитале и вместе самим начальником отдела принимал на свой баланс все дела по раненому эсэсовцу. Полковник очень плотно побеседовал со всеми лечащими врачами и хирургами, проводившими операции на немце. Все врачи в голос заверяли Александра Николаевича, это так врачей полковник попросил себя называть, в том, что до какого-то времени их немец был не жильцом на этом свете. Но вот в последнюю неделю после того, как он приходил в сознание, когда хотел пообщаться с медсестрой Верочкой, дела с его здоровьем круто изменились. Исчезла необходимость в проведении третьей операции, его общее состояние здоровья изменилось в лучшую сторону, унтерштурмфюрер СС вот-вот должен был выйти из состояния искусственной комы и прийти в сознание.
Полковник Воробьев еще раз заглянул в свои бумаги, чтобы еще раз убедиться в том, что его Артур Любимов и есть унтерштурмфюрер СС Зигфрид Грабе. В этих же бумагах он прочитал об аресте медсестры, старшины Веры Глаголевой и о помещении ее в изолятор временного содержания НКВД. Он негромким голосом подозвал лейтенанта Наталью Васильеву и приказал срочно разыскать и освободить из-под стражи старшину Глаголеву и срочно вернуть ее на рабочее место. Наталья весело козырнула и, словно метеор в небе, полетела исполнять приказ своего командира, вслед ей невольно даже заулыбались такие суровые старики, как военные врачи и как начальник хирургического отделения госпиталя и его главврач.
В этот момент главврач госпиталя ладонью хлопнул себя по лбу и проговорил, почти простонал:
- Какие мы все-таки дураки?! Все внимание уделяли одному только этому немчику и совершенно забыли о втором таком же эсэсовце, их же обоих доставили вместе. Но с этого немца ваши ребята почему-то глаз не спускали, с биноклями наблюдали за тем, как под него наши медсестры госпитальные утки подкладывали, а на того немчуру - ноль внимания. А они-то друг на друга так похожи, словно родные братья. Только один из них светлый какой-то, а другой темноват, под цыгана косит.
Полковник Воробьев снова пошуршал бумагами в своем портфельчике и достал оттуда две фотографии, которые показал врачам. Главврач взял фотографии в руки и долго их рассматривал, затем поднял глаза на Александр Николаевича и тихо, очень тихо сказал:
- Теперь я понимаю, почему вы этими немцами занимаетесь. Никакие они не немцы, а наши простые и честные ребята. Вы посмотрите на овалы их лиц, скулы, - это парни не являются представителями англо-саксонских рас, они наши сибиряки или дальневосточники. Ну, да ладно, я отошел от дела и снова возвращаюсь к нашим баранам. Вот вам второй немец, который сейчас излечивается в терапевтическом отделении. -
С этими словами главврач передал Воробьеву фотографию гауптшарфюрера СС Ханса Вилке.
- А вот этого парня не знаю, встречаться с ним мне не приходилось.
Полковник Воробьев попросил главврача дать ему медсестру, чтобы она провела его в палату, в которой сейчас находился Ханс Вилке. Вскоре он вместе со старшим лейтенантом Сергеем Голубевым входил в палату 2-28, расположенную в терапевтическом отделении военного госпиталя на втором этаже. По всей очевидности, гауптшарфюрер СС Ханс Вилке что-то перекусывал, когда у него в палате оказались такие неожиданные и важные гости в форме командиров НКВД.
При виде полковника в синей энкэвэдэвской форме, гауптшарфюрер СС Вилке резво вскочил на ноги и, вытянув руки вдоль бедер, бодро на немецком языке с баварским акцентом пролаял:
- Сержант Рабоче-крестьянской Красной армии Алексей Карпухин.
- Полковник НКВД Воробьев, можете обращаться ко мне, как к Александру Николаевичу. - Александр Николаевич говорил-то это на русском языке, но всем окружающим послышался гортанный немецкий язык.
- Старший лейтенант Сергей Голубев.
Вслед за полковником представился Сережа Голубев, который секунду назад этого совершенно не собирался делать, с какой это стати так красиво представляться какому-то там вшивому немцу. Но внезапно внутри его возникла некая потребность, заставившая его сделать шаг вперед и, приложив правую руку к пилотке, назвать свое звание и фамилию. Причем все слышали, что в этот момент старший лейтенант говорил на отличном немецком языке с силезским прононсом.
Полковнику и старшему лейтенанту потребовалось до минуты времени, чтобы разобраться в том, что же в этой госпитальной палате только что произошло?! Почему они представлялись этому немцу? Ведь они пришли его допросить… И только в это мгновение до сознания полковника и старшего лейтенанта одновременно дошло понимание того факта, что немец-то представился им советским сержантом. Александр Николаевич ошеломленно посмотрел на старшего лейтенанта Голубева, а затем уже более осмысленный свой взгляд снова перевел, то ли на гауптшарфюрера СС Ханса Вилке, то ли на сержанта РККА Алексея Карпухина.
В этот момент в голове Александра Николаевича Воробьева прозвучал странно спокойный и весьма знакомый голос:
- Профессор не торопитесь с выводами, какой вы сделали в прошлый раз. Одним только этим вы полностью изменили мою жизнь. Поэтому прошу, сначала выслушайте нашу историю, а потом принимайте свои строгие энкэвэдэвские меры. Разговор предстоит долгий, поэтому вам следует найти такое положение, при котором вы могли выслушать мой и моего друга, сержанта Алексея Карпухина, рассказ с самого начала и до конца. Я также полагаю, что вам, Александр Николаевич, обязательно потребуется официальный свидетель такого нашего с вами разговора, а иначе вам никто после этого не поверит. Так, что жду связи с вами и, если такая связь потребуется, то просто подумайте обо мне и я обязательно отвечу на ваш вызов.
Словно очнувшись от сна, полковник Воробьев стремительно рванулся из палаты 2-28 и чуть ли не бегом дошел до медицинского поста и прямо из рук какой-то медсестры вырвал трубку обыкновенного телефона. Дрожащими пальцами набрал шестизначный номер и долго слушал переключения на линии, затем трубку поднял Лаврентий Павлович, который спокойным голосом произнес:
- Сейчас я нахожусь на заседании Комитета Обороны, не дай вам бог позвонить…
- Он заговорил и хочет о себе рассказать. Говорит, что вы должны назвать официального свидетеля этого разговора, так как можете мне не поверить.
На линии возникло секундное молчание, а затем послышалось очень короткое:
- Я еду сам.
Александр Николаевич Воробьев, похоже, потерял счет времени.
Он так и продолжал стоять с телефонной трубкой в руках у медицинского поста, когда госпиталь начал сходить с ума. Сначала по коридорам и этажам госпиталя разбежались какие-то бойцы с громадными волкодавами на поводке, затем появились какие-то усатые бойцы с автоматами наперевес, которые выстроились спинами друг к другу двумя сплошными шеренгами от лестницы и до дверей палаты 2-28. Последними появились его телохранители, которые рассыпались по этажу и все внезапно куда-то пропали. Причем, никто не обращал никакого внимания на полковника Воробьева и ни один человек не заглядывал в палату 2-28. Когда Александр Николаевич начал с испугом посматривать по сторонам, так как совершенно не ожидал того, что из-за появления только одного человека поднимется такая великая кутерьма, то в коридоре госпиталя появился генеральный комиссар безопасности Лаврентий Берия, а за его спиной плечом к плечу шагали четыре знакомых Воробьеву грузинских красавца.
Глава 4
1
Несколько дней после состоявшегося разговора в отделе полковника Воробьева ничего существенного происходило, дела как бы приостановились и замерли. Незанятые работой офицеры бродили из угла в угол и время от времени писали рапорты об отправке на фронт в действующую армию. Полковник Воробьев с остервенением рвал эти рапорты на глазах офицеров, их написавших. Александр Николаевич хорошо понимал, что руководству страны нужно время для того, чтобы собраться с духом и принять решение о дальнейшей судьбе трех необычных человек, будет ли или не будет ли оно с ними сотрудничать?! Но ничегонеделание было страшней любой самой трудной работы, особенно, когда хорошо понимаешь, что с отрицательным решением тебя тут же физически уберут.
Лаврентий Павлович все время разговора Артура Любимова с Александром Николаевичем Воробьевым просидел, откинувшись на спинку стула, и взглядом глаз на старшем лейтенанте Сергее Голубеве, который так и застыл в позиции смирно и рукой, поднесенной к пилотке на голове. Только изредка он поворачивал голову и также с глубоким интересом посматривал на гауптшарфюрера СС Ханса Вилке или сержанта РККА Алексея Карпухина, также замершего в позиции "смирно", но только с руками вытянутыми вдоль бедер. Нарком слушал и одновременно оценивал ситуацию, в которой так внезапно оказался. В какой-то момент после входа в палату 2-28 он вдруг понял, что слышит и понимает мысли всех присутствующих в этой палате людей.
Лаврентий Павлович знал, что сейчас он, как и Артур Любимов, способен волевым решением заставить всех людей, в настоящий момент присутствующих в этой госпитальной палате, забыть обо всем том, что только что происходило в этой палате. Рассказ давно закончился, но нарком внутренних дел Берия, по-прежнему, продолжал сидеть на стуле и не торопился с него подниматься. Если бы люди, находившиеся в этой палате, обладали бы независимым мышлением, то они могли бы подумать о том, что мысленный разговор все еще продолжается, но гораздо в более узком кругу.
О том, что этот разговор действительно продолжается, можно было бы судить и по тому факту, что в какой-то момент лицо Лаврентия Павловича посерело, по нему побежали крупные капли пота. В тот момент Артур Любимов был совершенно откровенен, когда наркому говорил о том, что только восемь - десять процентов человечества обладают достаточно развитым головным мозгом, чтобы быть телепатами, чтобы уметь читать мысли других людей. А еще меньший процент людей попадает в зависимость от мыслей телепатов. Следует признать, что разговор этих двоих не был в истинном смысле беседой двух людей, а был настоящим словесным боем, за каждым задаваемым вопросом стояли смерть и жизнь других людей.
К этому моменту Артур Любимов с большим трудом убедил-таки своего визави в том, пользоваться таким даром следует с громадной предосторожностью. А когда Лаврентий Павлович тут же поинтересовался, имеются ли на Земли и другие такие, как он люди, с аналогичными способностями, то Артур Любимов честно ответил о том, что этого невозможно знать, пока с не столкнешься с таким человеком. Он еще раз повторил свою мысль о том, что вселенная многообразна. Что в ней существуют параллельные миры, в которых можно путешествовать, одной только силой воли переходя из одного мира в другой мир, а в другие населенные звездные миры приходится добираться специальным межзвездным транспортом.
После чего Лаврентий Павлович задал свой последний вопрос в этом разговоре:
- Что происходит с людьми, научившимися мысленному разговору?
- Прежде всего, они долго живут. И только судьба или рок могут заглянуть или определить их будущее. - Честно ответил Артур Любимов.
После этого ответа Любимова нарком Берия легко поднялся на ноги и отправился к выходу из госпитальной палаты, но его усатая четверка осталась стоять в неподвижности за спинкой уже пустого стула, устремив свои взгляды в никуда. Лаврентий Павлович не стал открывать двери, а всем телом развернулся и снова осмотрел палату, затем осторожно коснулся сознания полковника Воробьева и долю секунды его изучал.
Здесь все было в порядке, умный советский бесхребетный интеллигент, но он, как все обычные советские интеллигенты, погладишь его по шерстке, приблизишь к себе, и он будет тебе до скончания веков верно служить. Со старшим лейтенантом…. тоже все в порядке, надо будет только передать ему в командование свою службу телохранителей, а то совсем зажрались говнюки, только о себе и думают. Этот русский парень их так погоняет и так по ранжиру поставит, что небо в овчинку покажется. Затем Лаврентий Павлович попытался коснуться сознания этого, то ли немца, то ли русского, который, как ему вчера и разведчики, и кадры доложили и там, и там документально проходит, но его попытка провалилась.
Еще раз убедившись, что Артур Любимов выдерживает достигнутые договоренности, Лаврентий Павлович недовольно махнул рукой и приказал всем людям в этой палате перейти в активный режим. Четверка грузин затопала ботинками и в мгновение ока оказались за спиной своего шефа. Сержант Карпухин бессильно упал в кресло. Старший лейтенант Голубев опустил руку, вопросительно посмотрел на полковника, который в этот момент тер виски, словно пытался что-то вспомнить. За народным комиссаром внутренних дел тихо захлопнулась дверь палаты, он исчез вместе со своими телохранителями, так ни с кем не попрощавшись.
С того момента пошел третий день, отдел подготовил еженедельную обзорную записку и полковник Воробьев был готов ее передать наркому для согласования и коррекции. Но от наркома не последовало никакой реакции, он исчез, все эти три дня от него не было ни единой бумажки, ни единого распоряжения. Только по неизвестно от кого приказа старшего лейтенанта Сережу Голубева забрали из отдела и, закрыв его вакансию, перевели в распоряжение центральных кадров наркомата. А затем полковнику Воробьеву перезвонил сам генерал майор, начальник центральных кадров, и поинтересовался, куда он собирается сажать пятерых новых сотрудников, которых срочно перевели с Западного фронта. И снова тишина, причем, именно такая тишина, которая обычно наступает в природе перед сильной грозой.
Несколько раз Александр Николаевич пытался тишком связаться с Артуром Любимовым, но он ни разу не ответил на зов. А вход к нему в палату был на какое-то время полностью прекращен, четвертый этаж госпиталя был до упора забит бойцами в синей форме, а вместо боевых шлемов у них на голове были какие-то серебряные цепочки с серебряными же монетами на висках. Эти бойцы тщательно проверяли удостоверение полковника, но близко к палате Артура Любимова не подпускали, каждый раз после проверки документов эти бойцы говорили о том, что "пока не велено"!
Тогда полковник Воробьев попытался связаться с Артуром через сержанта Карпухина, но тот в ответ нес какую-то немецкую белиберду, после чего Александр Николаевич действительно начал сомневаться в том, действительно ли сержант Карпухин является русским человеком.