IV
Через час, когда Элий уже принял ванну и переоделся, Квинт отправился встречать прибывшего в поместье вигила. Центурион, здоровенный детина с рыжими усами, свисающими на грудь, морозом превращёнными в две сосульки, был явно недоволен. Квинт толком объяснить ничего не мог: дочка домового теребила губами ухо. Хозяин оборонялся и вынужден был убить человека… На аллее остался труп в снегу.
– Нет там никакого трупа, – заявил вигил. – Кровь на снегу есть. А тела нет. Я уже все осмотрел.
– Да? – вяло спросил Квинт и почему-то не удивился.
– Твой хозяин может что-нибудь рассказать?
– Мо-ожет, – с трудом выдавил Квинт.
Вигил потянул ноздрями воздух – не пьян ли этот странный тип. Но запаха не уловил.
– Хозяин в таблине, – сумел все-таки выдавить Квинт, прежде чем дочь домового впилась ему в губы. Но он пересилил, из последних сил оттолкнул её и заорал: – Отвяжись!
Вигил грозно глянул на него, погрозил дубинкой и отправился в таблин. На броненагрудник, надетый поверх короткого тулупчика, с оттаивающих усов стекали капли. Однако разговор с хозяином был не менее удивителен, чем бестолковая беседа с охранником. Центурион ещё ничего не успел сказать, как Элий спросил:
– Он ушёл?
– Кто? Твой привратник? Нет, торчит в атрии. Но вид, как у полоумного. Он случайно не колет себе в вены "мечту"?
– Квинт? Нет, он немного не в себе, это правда. Но это потому, что он ещё не приспособился жить здесь. А я говорю об убитом. Он ушёл? – Элий усмехнулся. – Я понимаю, мои слова выглядят глупо. Но этого человека нельзя убить. Хотя я раскроил ему голову.
– Кажется, твой "убитый" – это гладиатор Всеслав по кличке Сенека? – спросил вигил. Элий кивнул. – Я поищу его. Но не здесь.
Элий не сомневался, что к утру Всеслава отыщут в какой-нибудь больнице. Бедный парень… День за днём Сульде будет изъязвлять его сердце, и в конце концов Слав превратится в настоящего зверя.
И как его спасти, Элий не знает. Но если верить старинной примете, он будет сражаться с Сенекой весь год. Ведь они бились сегодня. А сегодня – Календы января.
V
Пошёл снег. Повалил сплошной пеленой, накрыл шапками портики и крыши домов, насыпал сугробы на ступени и мостовые. Ветра не было, снег падал стеной. И Элий, ещё плохо знавший город, заблудился. Трижды он прошёл мимо нужного переулка, пока наконец не догадался спросить дорогу у запоздавшего прохожего. Тот указал ему между двумя домами узкий чёрный излом, который за пеленой снегопада Элий не разглядел.
Теперь дом с кариатидами, подпиравшими тяжёлый балкон, Элий разыскал без труда. Помедлил, прежде чем войти. Час был поздний. И все же он постучал в тяжёлую дубовую дверь, окованную железом. Было слышно, как воет собака. Протяжно, заунывно. Шаги раздались не сразу. Приблизились. Кто-то долго рассматривал гостя в крошечное окошечко. Потом, наконец, загрохотал запор, и дверь отворили. На пороге стоял белокурый юноша с длинными волосами и смуглым лицом уроженца Востока.
– Мы же договорились, что ты не будешь приходить сюда, – сказал юноша. – Это слишком опасно.
– Это твой пёс воет? – спросил Элий.
– Мой. Теперь он воет постоянно. С тех пор как Всеслав вернулся в Северную Пальмиру.
– Предсказывает смерть? – Гладиатор помнил об удивительных способностях чёрной собаки.
– Зачем её предсказывать? – усмехнулся юноша. – Она теперь все время рядом.
Элий скинул куртку с капюшоном, стряхнул снег и вошёл. Хозяин проводил гостя в атрий. Здесь было холодно. В бассейн с застеклённого потолка падали капли талой воды. Мерно и однообразно. Элий резко повернулся и посмотрел в лицо хозяину.
– Что будет с этим парнем, Шидурху? – Тот пожал плечами. – Что с ним будет, после того как в сотый раз я его убью? Он может освободиться?
Шидурху-хаган отрицательно покачал головой.
– Это чудовищно, – прошептал Элий.
– Ты сказал, что готов убивать на арене. Что же ты теперь возмущаешься?
С потолка тем временем текли уже целые струи воды. Элий поднял голову. Его раздражала эта непрерывная капель. Его сегодня все раздражало.
– Но разве я могу быть равнодушен к чужой боли? Освободи его!
– Невозможно. – Лицо Шидурху-хагана окаменело. Просить о чем-то каменного истукана немыслимо. Разве что намазать ему лицо киноварью. Вернее, кровью…
– Освободи его, я тебе приказываю! Или…
– Что – или? Ты меня убьёшь? Нет, Элий, ты не можешь этого сделать. А вот он – может. И потому его я ни за что не отпущу. И помни, римлянин, я тоже рискую. Не меньше тебя. Собой и женой своей, прекрасной Гурбельджин-Гоа. Если он узнает, что я спустил с неба дух Вечерней звезды и запер его в теле несравненной Гурбельджин-Гоа, чьи щеки похожи на снег, политый кровью, нам обоим конец. И мне, и ей.
– Этот парень терпит каждодневную непрерывную пытку. Подумай об этом.
– Что тут думать? Я ошибся. Каждый может ошибиться. Как ты… Когда пошёл в Нисибис.
Слово "Нисибис" всякий раз вызывало взрыв почти физической боли. И с годами она не слабела. Наверное, такую же боль испытывает Всеслав.
– Ты лжёшь, Шидурху. Это не ошибка. Так ошибиться нельзя. Ты сделал это намеренно. Ты нарочно оставил душу Всеслава в теле. Ты знал с самого начала, как все будет.
Шидурху не стал оправдываться.
– Конечно знал. Как же ещё мне было пленить Сульде? Из мёртвого тела его дух тут же ускользнёт. А так его душа переплелась с человеческой и оказалась намертво прикованной к телу. Что-то вроде двойного капкана. Только я могу создать такое, – он засмеялся и, обернувшись пёстрым змеем, заскользил по полу атрия. – И не надо хвататься за меч. В облике змея я неуязвим. А от тебя подобной сентиментальности я не ожидал. Одна смерть, одна душа – разве это малая цена за неначавшуюся войну? За десятки неначавшихся войн? Продержись год, сделай так, чтобы Сульде не ускользнул. Тогда целый год нигде не будет войн, и ворота Двуликого Януса закроются навсегда. Ты ведь этого хотел! Почему ты так переживаешь? Люди власти считают жизни и души на тысячи. Научись и ты этому счёту…
Элий схватил змея и поднял над головой, сдавливая двумя руками. Змей распахнул влажную розовую пасть, раздвоенный язык рванулся наружу. Зубы были остры. И Элий знал, что они ядовиты. Змей хлестнул хвостом – ощутимый удар пришёлся по рёбрам. Гладиатор пошатнулся и едва не упал, поскользнувшись на мокром полу. Но змея не выпустил.
– Зря… – прохрипел змей. – Все р-р-равно не убьёшь. Я всего лишь выполнил уговор. Взял деньги и исполнил желание.
– Ты лжёшь, Шидурху! – Элий ещё сильнее сдавил пальцы. Силы бы достало и камень расплющить. Но змей лишь раскрывал и закрывал рот. И издавал какие-то сиплые звуки. Смеялся? Это хихиканье привело Элия в ярость. – Я просто рассказал тебе о своей мечте! Всего лишь рассказал! Ты украл у меня деньги. Никакого уговора не было! Вспомни! Не было уговора! Ты сам отыскал меня и сказал, что я должен сражаться на арене, и тогда моё желание исполнится! Ты сказал, что Сульде будет прикован к арене моей волей. Я должен стать гладиатором – и этого достаточно. Ты солгал! Ты ничего не сказал про Всеслава! Ты сделал эту подлянку без меня и не для меня. – Он опять тряхнул змея. – И не для Рима! Ты спасаешь себя и своё царство от Чингисхана и его бесчисленных кочевников с помощью меня и этого мальчишки. Пока мы дерёмся, Чингис не воюет.
– Каждый защищается, как умеет. Тебе-то что? Да, я спасаю моё царство Си-Ся… Какое мне дело до надменного Рима? Но ты вместе со мной спасаешь Рим. И что тут такого плохого?
– Боль Всеслава.
– Ты же гладиатор, Элий. А орёшь, как весталка, которую изнасиловали.
Элий отшвырнул змея в угол. В следующую секунду его уже не было в атрии. В раскрытую дверь летел снег.
VI
Иэра стояла на коленях возле бассейна в своём атрии. Стеклянный потолок был убран, и в атрий беспрепятственно падал снег – мягкий, пушистый. Он шёл сплошной пеленой и укутывал скульптуры в мягкие одеяла, он ровным покровом ложился на пол и пушистыми горками плавал на воде. Иэра водила пальцем меж крошечных белых сугробов и улыбалась.
– …Гурбельджин-Гоа, – едва слышно шептала тёмная вода в бассейне. – Женщина с румянцем, похожим на кровь, пролитую на свежевыпавший снег. В ней заключён свет звезды Любви.
– Гурбельджин-Гоа, – повторила Иэра. – И кровь на снегу… Это не твой бой, Элий. Сожалею, но Сульде предназначен не для тебя.
ГЛАВА XII
Игры в Северной Пальмире
(продолжение)
"Напрасно сенатор Флакк ищет сторонников. Рим отныне един. А сенатор Флакк может создать оппозицию из своей единственной персоны".
"Предатели и клеветники, покидая Рим, бегут в Альбион".
"Завтра Фавналии, праздник сельского Фавна".
"Все жители Вечного города должны сдать не меньше фунта меди на завершение статуи Геркулеса. Приём меди производится у спуска Победы".
"Акта диурна", канун Ид февраля
I
Накануне Элий получил странное письмо.
"Завтра в восемь утра жду тебя в доме трех елей на Яблоневой улице. Бери с собой Корда. Дом с резным крылечком".
И все. Ни подписи. Ни объяснения. Но почерк был хорошо знаком. Почерк Квинта. Верный фрументарий уж пять дней как пропал, оставив невразумительное письмо, и вот наконец объявился. Неведомо, сильно ли на Элия подействовало изгнание, но вот что Квинт сделался не похож на себя прежнего – это точно.
Теперь, следуя указаниям, Элий и Корд пробирались по узкой тропинке в снегу. Месяц лютень выдался в этом году и в самом деле лютым. Деревья были изукрашены инеем, все стены в белой изморози, на стёклах разрослись белые разлапистые ветви.
Дом стоял на отшибе – чёрный, укрытый шапкой снега, за тесовым забором. То есть половина дома была за забором, а половина выставлялась наружу, никак не укрытая, – видать, хозяин летом начал возводить забор, да не закончил. Все окна были тёмными. Пёс, выскочивший из будки, загромыхал цепью и залился отчаянным лаем. Но на вой и лай никто в доме не обратил внимания. Элий вытащил из-под лисьей шубы листок с адресом и при свете фонаря перечитал.
– Это точно здесь? – спросил Корд, пританцовывая, – ноги его в тонких кожаных сапогах мёрзли.
– Похоже.
Элий опасливо покосился на беснующегося кобеля, но к двери подошёл и постучал. Никакого ответа. Дом спал непробудным сном, увязнув в белых, сахарно искрящихся сугробах.
– Рано прибыли, – сказал Корд. – Может, что перепутали?
– Перепутали? Что мы могли перепутать? – Элий вновь изо всей силы грохнул в дверь.
В этот раз в двух окнах вспыхнул свет. Внутри послышалась какая-то возня, загрохотало опрокинутое ведро, кто-то ругнулся, и дверь распахнулась. На пороге вместо Квинта появился здоровенный мужик раза в полтора шире Элия в плечах. Он был в одних полосатых синих с белым портах и босиком. Мускулистые его плечи и грудь равномерно перетекали в объёмистый живот. Огромная башка казалась ещё больше от рыжеватых буйных кудрей, картофелина носа покоилась на пышных пшеничных усах. Мужик держал в руке электрический фонарь и светил в лицо гостям.
– Сократ! – изумился Элий, узнавая товарища по арене.
– Император? Хе… – только и сказал Сократ в ответ.
– Квинт здесь? – спросил Элий. От голого торса дородного богатыря в морозный воздух поднимался пар.
– Заходи! – Хозяин отступил в глубь дома.
Они миновали сени, в которых, как показалось Элию, кто-то стонал и ворочался ("Уж не слуги ли спят в таком холодном атрии?" – подивился римлянин), и прошли в жарко натопленную комнату.
Под потолком мирно горел светильник на три лампы, обвешанный рядами шёлковой материи с бахромою. Посреди комнаты – широкий дубовый стол и вокруг него скамьи широкие, ладные. Печь, выложенная изразцами, ещё с вечера не остыла, источала слабое тепло. Элий снял шапку и скинул шубу, оставшись в одной шерстяной белой тунике с длинными рукавами. Мужчине не положено носить тунику с длинными рукавами, но в этом климате приходится поступаться многими правилами. Корд тем временем скинул свой полушубок и жался к печке, радостно хлопал по ней ладонями, пританцовывая и подвывая.
– Квинт здесь? – повторил Элий свой вопрос.
– Погоди, – Сократ указал на скамью.
Элий сел. Тут же на столе явилась высоченная стеклянная голубоватая бутыль, наполненная прозрачной жидкостью. Элий, лишь глянув на неё, ощутил противное ныряние желудка. А Сократ уже ставил на стол глиняные обливные кружки и резал, прижимая к груди, краюху чёрного, сладко пахнущего хлеба.
– Это моё изобретение – сорокаградусная. Уже изрядно имеет поклонников во всех землях Новгородских, Московских и Киевских. – Сократ с нежностью погладил стеклянную бутыль. – Фрина! – крикнул он зычно. – Гости!
В соседней комнате за белой дверью послышалось какое-то шевеление, но никто не вышел.
– Фрина! – рыкнул хозяин громче.
Вышеозначенная дверь приоткрылась, и наружу высунулась всклокоченная голова, судя по обилию волос и отсутствию бороды, – женская.
– Гости! – рявкнул Сократ.
Голова скрылась за дверью, а шевеление усилилось. Хозяин тем временем наполнил до краёв кружки прозрачной жидкостью. И уж, верно, собирался рыкнуть вновь, как дверь распахнулась, и в комнату вывалилась новоявленная Ксантиппа, неся тарелку с пирогами, глиняную крынку с квашеной капустой, в миске – морщинистые солёные огурчики.
– Будем! – сказал хозяин и опрокинул содержимое кружки себе в глотку разом.
Элий взял свою кружку, глотнул и задохнулся. Спешно схватил первое что попалось – попался пирог с капустой – и, давясь, заел. Корд тем временем, к изумлению Элия, выпил свою кружку до дна как ни в чем не бывало и захрустел капустою. Корд весь порозовел – щеки и нос, и даже лоб. Глаза заблестели. А Сократ уже вновь наполнял кружки. Увидев, что гость лишь пригубил, нахмурился и потребовал:
– До дна. Это ты в таверне можешь изображать питие, а тут изволь уважать обычай.
Элий покорился. И опрокинул огненную жидкость разом. Сразу же бросило в жар. Ног как будто не стало. Но ступни почему-то жгло. Как тогда на арене, когда Хлор махнул отточенным мечом. Тогда тоже он ощутил невыносимое жжение в отрубленных ступнях. Только сейчас не было боли. А на глазах почему-то выступили слезы, и дыхания не хватало. А хозяйская бутылка опять забулькала жидкостью, и кружки наполнились.
– Ну как, хороша, проклятая? – подмигнул ему Сократ повлажневшим глазом. – Диоген как выкушал три кружки, так сразу стал шёлковым. Это тебе не фалерн или галльское слабенькое винцо, и далее не мёд сыченый. Это – сила. Это – гладиатор среди всех веселящих сердце напитков.
– Где Квинт? – спросил вновь Элий, будто приход Квинта мог его спасти от опасного гостеприимства.
– Погоди! – опять остановил его Сократ и вновь рыкнул: – Матушка, горячего надобно!
Фрина уже гремела на кухне у плиты.
– Сейчас будет горячее, – сообщил хозяин.
Элий согласно кивнул – он уже не порывался ускользнуть из-за стола. Римлянин благодушно смотрел, как перед ним выросла миска горячей пушистой каши, и слушал, как Корд разглагольствует о том, что когда-то республиканский Рим тоже питался одною кашей и был вполне счастлив и достоин подражания.
Тут дверь в ту комнату, где недавно почивала Фрина, отворилась, и на пороге возник Квинт, с лицом снежно-белым, с полуприкрытыми глазами и спутанными прядями на лбу. Кроме полосатых, как у хозяина, и явно великоватых портов, на фрументарии ничего не было. Квинт скользнул невидяще взглядом по лицам гостей, сморщился, будто увидел что-то мерзкое, и шагнул к столу. На ощупь отыскал Элиеву кружку, благо она была полна, и опрокинул. После чего глаза его распахнулись, и он вполне осмысленно посмотрел на гостей.
– А, Элий! – Квинт растянул губы в улыбке. – Это здорово, что ты пришёл. У меня к тебе дело срочное. Наиважнейшее дело… – Квинт странно ухмыльнулся. – Женюсь я. Свадьба завтра.
Элий решил, что ослышался.
– На ком женишься? На Фрине, что ль?
– Ты что? Фрина – это Сократа жена, – Квинт похлопал хозяина по плечу. – А я на сеструхе Платона женюсь, на Ольге.
– А другого времени ты выбрать не мог? – поинтересовался Элий.
– Чем время-то плохое? – спросил Сократ. – Время самое подходящее.
– Завтра день праздничный. Вдовы и разведённые женятся по праздникам.
– Для меня любое время подходящее, – тяжко вздохнул Квинт. – Иначе пропаду. – Он качнулся и ухватился за край стола, чтобы не упасть. – Э-эх, Элий, и сытно нам в изгнании, и крыша есть над головой, а тяжело… Так тяжело, что хоть волком вой. Мы верим, что Рим велик, и эта вера нас спасает и обманывает. Я даже не знаю, что хуже. То, что спасает, или то, что обманывает.
– Философ! – Элий с тоской посмотрел на пустую кружку и покачал головой.
– А всего тяжелее рядом с тобой, Элий. Одно меня радует. Чтобы за тобой идти, я свою порочную натуру переламываю, перекручиваю. И потому мои скромные достижения может быть не менее ценны, чем твои, огромные. Потому что я за них стократную цену плачу. А ты все даром берёшь: тебе не надобно переламывать себя, ты поступаешь как душа велит. А я как бы против себя действую, руководствуясь знанием добра и зла. И твоим беспрекословным авторитетом. Это как у Сенеки: "Больше заслуга перед самим собой у того, кто победил дурные свойства своей натуры и не пришёл, но прорвался к мудрости".
Сократ тем временем вновь наполнял кружку Элия огненной водой. Римлянин смотрел на неё отрешённо, будто то была чаша с соком цикуты, но в этот раз подносили её не Сократу, а сам Сократ потчевал.
– Нет, свадьбу я не переживу, – прошептал Элий.
– Э, не печалься, парень, – похлопал его по плечу Сократ. – "Время человеческой жизни – миг; её сущность – вечное течение; ощущение – смутно; строение всего тела – бренно; душа – неустойчива; судьба – загадочна; слава – недостоверна".
Элий не сразу сообразил, что хозяин процитировал Марка Аврелия.
– У меня и дома-то нет, – продолжал рассуждать Квинт. – Здесь все устроено будет. Наверху в светлице постель постелят. Уже и ржаные снопы для неё принесли. И ковры, и перины.
– Зачем ты сражаешься на арене? – спросил Сократ, не обращая внимания на Квинтову болтовню. – Ведь ты не любишь кровь.
– Не люблю, – согласился Элий.
– Я тоже не люблю. Вот Сенека любит кровь, а я – нет. Я пришёл на арену, когда ещё исполнялись желания. Но завалился на отборочных соревнованиях. Так и не довелось кого-нибудь осчастливить. А так хотелось! Все мы в молодости воображаем, что можем что-то сделать! Скажи-ка, Марк Аврелий, ты сумел?
Элий задумался и думал долго.
– Не знаю. Наверное, да. Кажется, я спас кому-то жизнь.
– Но чего-то главного не случилось, – угадал Сократ со свойственной ему проницательностью.