- На работу являйтесь сюда, в главное здание Охранного отделения. Адрес для извозчика - Большой Гнездниковский переулок, рядом со полицейской канцелярией - тот большой дом на Тверской, мимо которого вы ехали сюда. Или просто скажете, чтобы везли в Нащокинский дом, извозчик поймет.
Он задумчиво помолчал.
- Что еще? Ах, да. Квартира, на которой вы сейчас живете, оплачивается Министерством и назначена для особых случаев. Еще неделю можете занимать, пока не освоитесь, потом попрошу освободить и найти себе наемную. Михаил Дромашин - коренной москвич, подсобит. По-первости аккуратно являться на работу не требую, но с сослуживцами лучше познакомиться как следует. Люди они приятные по большей части, думаю, сойдетесь. Чем станете заниматься, решайте сами, раз вы такой самостоятельный, но помните - вы должны убедить меня в собственной полезности. Месяц - самое большее, что я намерен вам дать. Не управитесь…
- Тогда мне придется исчезнуть, - криво ухмыльнулся Олег. - Ну что же, справедливо, я думаю.
- Куда исчезнуть? - удивился Зубатов. - Как? Это что, из Уэллса, как в "Человеке-невидимке"? Перестаньте шутить, о серьезных вещах разговариваем. Так вот, разочаруете меня - я вас уволю, а дальше как знаете. Я и так уже слишком много сделал для подобранного на улице бродяги. Одно ваше пребывание в клинике Болотова казне почти в сто пятьдесят рублей обошлось. И вот еще, Олег Захарович, - голос директора снова оледенел, глаза опасно сверкнули. - Вы рассказали мне занимательную историю, но не более того. Я в нее не верю сейчас и вряд ли поверю в будущем. Если я и принимаю в вас участие, то только потому, что вы кажетесь мне подающим надежды. И если вы их оправдаете, мне все равно, кто вы - Народный Председатель из иного мира или же просто допившийся до чертиков мещанин из Каменска. Если же окажетесь пустым болтуном - пеняйте на себя. Вопросы есть?
- Вопросов нет, сплошное дежавю, как у вас говорят, - вздохнул Олег. - Я вас понял, Сергей Васильевич. Скажите, а нельзя мне из зарплаты… жалования еще немного получить авансом?
Неожиданно Зубатов расхохотался.
- Кто о чем… - фыркнул он весело. - Подождите немного в приемной, будьте так любезны. Я распоряжусь, чтобы счетовод выделил вам половину суммы авансом. Только прежде чем тратить, освойтесь с ценами. И маленький совет. Снимите свои часики и спрячьте подальше. А то нездоровое любопытство пробуждать начнут.
Дождавшись, пока Олег покинет комнату, директор Охранки нажал ногой на невидимую кнопку. В стене распахнулась тайная дверь, и в комнату вошел упитанный человек в штатском. Бородка и усики на его румяном лице были аккуратно подстрижены, длинные русые волосы зачесаны назад. Неслышно приблизившись к столу, он замер, спокойно рассматривая начальство своими невинными голубыми глазами.
- Ну, Евстратий, что думаешь? - задумчиво осведомился у него Зубатов. - Красный провокатор? Или как?
- Не знаю, Сергей Васильевич, - сухо откликнулся вошедший. - Слишком тонко и одновременно слишком грубо для провокации. Нет у нас врагов, на такое способных. А вот шпионом вполне оказаться может. И часы его странные, вполне возможно, иноземные, и языков он много знает, что подозрительно.
- Шпион… - пробормотал Зубатов. - Ну что же, может, и шпион. Сделаем так: обеспечь за ним круглосуточную слежку. Я хочу знать, что он собирается делать и о чем мне не расскажет в отчетах.
Медников кивнул.
- Тогда свободен. В одиннадцать вечера, как всегда, ко мне с общим докладом.
Коротко кивнув, начальник отдела наружного наблюдения повернулся и вышел. Оставшись в одиночестве Зубатов долго теребил бородку, размышляя. Потом снова взял в руки небольшую тонкую пластинку из прозрачного твердого материала, не являющегося, однако, стеклом. Внутри пластинки, наглухо запаянный, виднелся квадратик плотной желтоватой бумаги с разводами и переливающейся в углу блестящей меткой. Радужные полоски на метке, казалось, приподнимались над совершенно плоской поверхностью. "Кислицын Олег Захарович, - гласил текст на бумажке. - Народный Председатель Народной Республики Ростания. Удостоверение номер восемь. Выдано 3 декабря 1582 г." И миниатюрный цветной портрет, слишком четкий и достоверный, чтобы принадлежать перу художника или пройти через ящик фотокамеры.
- И все-таки - кто же вы такой, Кислицын Олег Захарович? - пробормотал про себя Зубатов. - Боже, укрепи меня в вере моей…
* * *
"Первая фаза успешно развивается. Отклонения в пределах прогнозируемых величин. Я/мы полагаем первую фазу завершенной. Начата подготовка к запуску второй фазы. Оставшиеся семь Эталонов подготовлены к активации. Ждем мнения Сферы".
"Сфера удовлетворена начальными результатами. Возражений против запуска второй фазы нет. Обращаем внимание на потенциальную нестабильность Эталонов даже после верификации по оригиналам. Полагаем необходимым совершенствовать механизмы стабилизации".
"Пожелание принято к сведению. Информирую: вторая фаза запущена. Семь Эталонов выводятся из спячки. Резюме: страта один активирована полностью. Запуск механизма стратификации. Страта два разморожена. Страта три разморожена. Координатор подключен к вторичному управляющему интерфейсу, первичный обмен информацией завершен, состояние - пассивное обучение управлению".
"Принято. Сфера с интересом следит за журналами".
"Требуется прояснение подхода. Имеющиеся рекомендации противоречивы. Сфера не дала однозначного ответа по поводу приглашения Дискретных. Координатор настаивает. Если однозначных рекомендаций не последует в ближайшее время, я/мы примем решение на свой страх и риск".
"Эксперимент твой/ваш. Сфера лишь наблюдатель/советник. Подтверждено: единого мнения нет. Окончательное решение за тобой/вами".
"Принято. Резюме: точка окончательного решения отложена до завершения повторного исследования аргументов. Я/мы открыты для обсуждения".
"Принято. Запрос: наличие дополнительной информации".
"Имеется дополнительная информация. От Координатора получены предварительные расшифровки части материала, касающегося ключевой ступени развития Дискретных. Расшифровки обрывочные, степень восприятия недостаточна. Общий смысл понятен, детали ускользают. Я/мы считаем целесообразным довести материал до всех частей Сферы для осмысливания и формулирования вопросов".
"Сфера не имеет возражений. Запрашиваю прием материала в общем импульс-сеансе высокого приоритета".
"Подтверждение. Готовится сеанс высокого приоритета. Конец текущего обмена".
"Конец обмена".
* * *
"Общий вызов элементов Сферы. Трансляция сырых данных. Частичная расшифровка материала по истории Дискретных. Высокий приоритет. Конец заголовка".
…к моменту Катастрофы человечество так и не успело толком выйти за пределы Солнечной системы. Причина проста: перемещение в пространстве на сверхсветовых скоростях так и осталось уделом героев фантастических романов. Слишком большое время путешествия к звездам не выглядело таким уж серьезным препятствием для искинов, не знающих нетерпения, но коллективный искусственный разум не считал целесообразным освоение дальнего космоса без людей. А вероятность фатальных сбоев систем жизнеобеспечения в течение многих десятков и сотен лет путешествия росла едва ли не по экспоненте.
Возможно, если бы удалось разработать методы, позволяющие разгонять корабли хотя бы до ноль девяти световой скорости, проблема стояла бы не так остро хотя бы за счет сокращения субъективных сроков путешествия. Однако проклятая теория относительности вставала непреодолимым барьером на пути межзвездных странствий. Чем выше относительная скорость корабля, тем больше приходится тратить рабочего тела на каждую следующую единицу ускорения, тем больше приходится тащить с собой рабочего тела, тем мощнее нужны двигатели для разгона увеличившейся массы, тем больше рабочего тела они требуют… Замкнутый круг.
Единственным практичным освоенным методом, позволяющим сократить время трансфера, стал запуск межзвездных транспортов с помощью исполинской пространственной катапульты, состоящих из тысяч и тысяч ускоряющих звеньев. Но метод оказался слишком дорогим и капризным. Длина стартового трека корабля измерялась десятками тысяч световых секунд, а каждое разгонное звено вращалось вокруг Солнца по собственной независимой орбите. Требовался очень точный расчет, чтобы корабль, разогнанный первым звеном катапульты, встретился с сотым или, скажем, тысячным в необходимой точке своей траектории. А неумолимый Третий закон Ньютона требовал сложной коррекции орбиты звена после его использования.
Хотя каждое звено в разных точках своей орбиты возможно использовать для подталкивания кораблей в разных направлениях, общее их количество, позволяющее организовывать хотя бы пять-шесть запусков в год, поражало воображение. По некоторым прикидкам количество выведенных на орбиту элементов распределенной катапульты незадолго до Катастрофы вплотную приближалось к тремстам миллионам, причем не менее двух третей вращалось по орбитам под углом к плоскости эклиптики. Даже при относительной дешевизне отдельного звена затраты на производство и выведение такого количества объектов на расчетную орбиту ложилось на экономику ощутимым грузом.
В реальности за все время существования катапульты количество успешных запусков не превосходило двух, редко трех в год. Еще примерно стольким же кораблям не удавалось удержаться на расчетной траектории, из-за чего приходилось задействовать экстренную систему торможения, расходуя бортовые запасы рабочего тела, медленным ходом возвращаться на верфи для дозаправки и ожидать следующего удобного момента для запуска.
И даже несмотря на огромные усилия и средства, вкладываемые в поддержание работоспособности катапульты, путешествия между звездами в течение субъективных десятилетий все равно оставались слишком долгими. Даже до ближайшей Альфы Центавра разогнанный примерно до половины световой скорости транспорт добирался, с учетом торможения и маневрирования в районе цели, почти десять лет объективного времени. Самая дальняя освоенная перед Катастрофой система, если можно гордо назвать "освоением" постройку исследовательской станции, располагалась лишь в тринадцати световых годах.
Из-за огромных расстояний и сроков перелета добровольцев, желающих навсегда покинуть свой дом, оказалось немного. Даже практически мгновенная субсвязь оставалась лишь скверным суррогатом живого общения. Да и с кем общаться, когда за время полета на Земле проходили десятилетия? В результате за несколько сотен лет приборного и дрон-исследования ближнего космоса и полувека рассылки транспортов за пределами Солнечной системы появилось всего восемнадцать научно-исследовательских станций на орбитах вокруг звезд и планет разной степени непригодности для жизни и одна небольшая колония на условно-пригодной Жемчужине.
Когда внезапно и без предупреждения прервалась субсвязь с метрополией, страх и отчаяние охватили людей. Раньше у исследователей оставалась хотя и призрачная, но все же надежда вернуться домой. Транспорты обладали двигателями, запасом и сборщиками рабочего тела, позволявшими организовать не только торможение и выход на орбиту в точке назначения, но и однократное самостоятельное ускорение примерно до одной восьмой цэ. Что станет с человеческим организмом после многих десятилетий пребывания в анабиозе, необходимых для возвращения с дальних станций, известно не было, но медицинские исследования позволяли надеяться, что срок не смертелен. Во всяком случае, собак и лабораторных мышей, массово гибернированных в свое время с прицелом на долговременный эксперимент, успешно пробуждали и двести лет спустя. Сама возможность возвращения, пусть и чисто теоретическая, давала многим силы жить вдали от родины. Ее внезапное исчезновение привело к волне истерии, прокатившейся по станциям, которую не сумели погасить даже чоки-компаньоны. На двух базах вспыхнули необъяснимо-яростные междоусобные схватки, завершившиеся общей разгерметизацией контуров, резонансом кавитонных реакторов и гибелью человеческого персонала. Еще одну уничтожил свихнувшийся начальник службы безопасности, вообразивший себя диктатором и спасителем человечества в одном флаконе и весьма обидевшийся на неблагодарных коллег, не пожелавших признать его притязания. В результате в течение менее чем трех земных месяцев общее население баз и колонии Жемчужины сократилось с двадцати трех с половиной тысяч человек и тридцати тысяч искинов, включая двадцать семь тысяч человекообразных киборгов-чоки, до примерно двадцати тысяч человек и двадцати трех тысяч искинов.
Однако постепенно людям при помощи чоки-компаньонов удалось взять себя в руки. Практически весь живой персонал являлся учеными и инженерами с достаточно устойчивыми типами нервной организации - на дальние базы искины отбирали людей только по результатам тщательного психологического анализа и контроля. Практически никого из них не интересовала власть над себе подобными - властолюбцы и интриганы не испытывали желания отправляться в фактически пожизненную ссылку. Службы безопасности на станциях оставались в зачаточных формах - внешней угрозы базам не наблюдалось, а внутренние требовали не столько силовых, сколько административных мер для их предотвращения.
Сорок три тысячи разумных существ - искинов, мужчин, женщин и детей, успевших родиться на базах к моменту Катастрофы. Сорок три тысячи уцелевших из восьмидесяти миллиардов…
29 августа 1905 г. Москва
К середине дня Олег понял, что плывет. Груда газет вокруг него затрепетала бумажными страницами, когда он, промахнувшись локтем мимо стола, чуть не приложился о столешницу челюстью.
- Надо передохнуть, - пробормотал он себе под нос. - Хорошего помаленьку.
Михаил Дромашин, перестав обгрызать толстый ноготь, с вялым интересом обернулся от окна. Юноша явно устал не меньше, хотя и не головой, а ногами. Все газеты и журналы, что громоздились вокруг Олега на столе, помощник добыл сегодня, бегая за мальчишками-газетчиками и обшаривая лавки в радиусе десяти кварталов от отделения.
За последнюю неделю Олег пропустил через себя огромную кучу печатного слова. По большей части слово являло собой невообразимую чушь вперемешку с непомерно приукрашенными местными событиями, светскими и не очень. В числе прочего глаза мозолили нудные описания приемов с перечислением всех приглашенных гостей, сообщения о найденных зонтах и прочей мелочевке, сенсационные объявления о каких-то евреях, ворующих малых детей, полицейская хроника, скандалы, некрологи, сообщения о волнениях в рабочих кварталах и стачках на фабриках и реклама. Довольно часто попадались перечисления событий местной столицы - Санкт-Петербурга, связанных с царской семьей и вообще сливками общества. Всероссийских новостей присутствовало немного. Впрочем, неудивительно - как уже выяснил Олег, междугородная телефонная связь практически отсутствовала, а телеграф обходился недешево. Да и региональных собкоров у московских газет, похоже, не наблюдалось.
Но даже московских новостей с лихвой хватало, чтобы утопить Олега в море фактов и фактиков, фамилий и сплетен. Однако потихоньку начинала выстраиваться более-менее полная картина происходящего. И картина как минимум настораживала.
Напряжение, казалось, просто витало в воздухе. То тут, то там проскальзывали сообщения о забастовках, стачках и уличных митингах. Население если и не бунтовало открыто, то определенно с трудом поддавалось контролю. Взбудораженные небывалыми выборами во всероссийскую Думу - похоже, совещательный орган непонятного назначения и с непонятными полномочиями - невнятные личности рассуждали о светлых перспективах и пели панегерики Е. И. В. Судя по всему, они тоже не понимали, чем станет заниматься Дума во всероссийском масштабе, но сама идея их вдохновляла. Упоминалось о каких-то беспорядках в городах Баку и Батум, связанных с межнациональными столкновениями.
Несколько раз в газетах мелькала и фамилия Зубатова. Авторы статеек тщательно старались не употреблять в его отношении никаких эпитетов, которые можно расценить как неуважение, но, кажется, они каким-то образом связывали его с рабочими-бунтовщиками. Бледный юноша Михаил Дромашин, сын мелкого чиновника в какой-то управе, толком на сей счет ничего не ответил. Он лишь знал, что зимой Зубатова вернули из ссылки, не то пензенской, не то владимирской, куда его отправил едва ли не лично министр внутренних дел Плеве, убиенный злодеями год назад. Новый министр, Святополк-Мирский, исправил несправедливость, вернув Зубатову его прежний пост директора Московского охранного отделения. Несколько прояснила ситуацию нелегальная "Искра", добытая Мишей из закрытого архива. Словечко "зубатовщина" в ней связывалось с рабочими союзами, организованными несколько лет назад якобы для неусыпного наблюдения за нещадно эксплуатируемым пролетариатом, а также с массовыми провокациями против революционеров, устраиваемыми Охранкой, как со злобой называли Охранное отделение, в Москве.
Но самое главное - почему такое позволялось свободно писать в газетах?
Олег выбрался из-за стола и, потягиваясь, прошелся по комнате. Пользуясь тем, что жесткий неудобный пиджак местного фасона остался висеть на спинке стула, несколько раз наклонился вперед, достав костяшками пальцев до пола, поприседал с расставленными в стороны руками. Михаил без интереса наблюдал за ним: за неделю он успел привыкнуть к чудачествам временного начальника.
Ситуация Олегу крайне не нравилась. В институте он специализировался на раннем средневековье, а потому детали обстановки времен Первой революции представлял не слишком хорошо, на уровне простого студента истфака, в меру ленящегося выбираться за рамки обязательной программы. Однако то, что он еще помнил спустя полтора десятилетия после выпуска, очень смахивало на нынешние события. Разве что выборов ни в какую Думу в Ростании не объявляли, а введенные в города армейские полки не стеснялись разбираться с бунтовщиками и погромщиками прямо на улицах всеми доступными средствами. Видимо, здесь ситуация оставалась менее накаленной - полугодовой давности разгон демонстрации с применением оружия до сих пор муссировался сочувствующими рабочим газетами как неслыханное кровавое злодеяние и именовался не иначе, как "расстрелом". Не похоже, что ситуация, как в Ростании, завершится полномасштабным всероссийским восстанием с миллионами жертв, требующим трех лет настоящей войны для восстановления самодержавия, но все же массовые беспорядки казались вполне неизбежными.