– Мму… му… – произнес он, хотя собирался не мычать по-коровьи, а произнести: "Не могу". Однако не только рука, но и горло по-прежнему отказывались ему повиноваться, выставляя перед такой роскошной женщиной в самом неприглядном свете. От расстройства у него опять заболела голова, а из глаз сами собой потекли скупые мужские слезы. А ведь сколько раз ему в детстве и юношестве говорили, что вино превращает человека в свинью, нечистое животное…
Женщина оказалась очень понятливой и добросердечной, а не только ослепительно красивой – настоящая пери. Она сразу поняла возникшую проблему и удивительно правильно отреагировала на нее.
– Не можешь взять, тому що расплескивается? Бедненький, що ж с вами, мужчинами, клята горилка делает… я сама тебе напою.
И рослая, пожалуй, что повыше самого Срачкороба, пышная, но не жирная, светловолосая и на вид совсем еще не старая (кто их, женщин, разберет, какой у них возраст) – в общем, настоящая красавица, села рядом с Юхимом, прижала его правой рукой к себе, а левой осторожно, так, что не пролилось ни капли, вылила ему сладкую вишневую наливку в рот.
Он уже приготовился к внутренней борьбе за невыплескивание наливки обратно, по опыту тяжелого похмелья знал о таком подлом поведении спиртного – вылетать обратно в рвоте вместо растворения в желудке, приносящего облегчение исстрадавшемуся организму. Однако чудеса продолжались, никаких приступов тошноты не последовало, по жилочкам побежал огонь облегчения. Но одной чарки для ухода от мучений было мало, это Срачкороб помнил прекрасно. Продышавшись, не без опасения – воспоминания о двух предыдущих попытках заговорить были еще свежи – произнес хоть и хрипловато, но вполне внятно:
– Спасыби, прекрасна панночка, вы спасли мне жизнь.
– Ой. – Белые лицо и шея женщины заалели, хотя до этого она не смущалась собственной наготы, для тех времен явление редкое. – Та за що ж?!
– Як за що?! От помирав я у страшных муках и не мог сам спастись. Но тут до мене спустилась дева немыслимой красы и доброты и вытянула грешного козака з пучины отчаянья.
Женщина покраснела до уровня вареного рака не только лицом и шеей, но и плечами и грудью выше великолепного бюста, потупила взор, замахала ручкой.
– Ой, не смущайте мене. Якая там дева?! Жена же я ваша, Анна. Да и до свадьбы уже успела вдовицей побывать.
– Но выглядите лучше всех дев, виденных мною за усе жизнь, – вдохновенно продолжил наступление на прекрасную особу Юхим (обходя скользкий вопрос о собственной памяти). И только после произнесения этой галантной фразы до него дошел смысл сказанного собеседницей.
– Жена?! – Неожиданное изменение семейного статуса стало для неунывающего шутника страшным сюрпризом. Можно сказать, что жутким, так как он пока не мог вспомнить даже знакомства с этой панной, не говоря уже о бракосочетании, которое вообще в его планах не числилось. Зачем собаке пятая нога, а сечевику жена?
От откровенного испуга фактом женитьбы на ней женщина мгновенно расстроилась, лицо ее сморщилось и сразу стало выглядеть старше, в уголках глаз блеснули слезы. Женщина прижала левую руку ко рту и беззвучно зарыдала, по щекам сразу же потекли ручейки.
Весьма спокойно относившийся к бабьим выбрыкам Юхим вдруг почувствовал себя не в своей тарелке.
"Вчера… або… не вчера? От чертовщина! Помню ж, садились питы втроем, в сельской хате, а просыпаюсь уже у постели бабы, шайтан знает где и та й ще женатый! Що же це делается? Ой, якбы жинку побыстрее успокоить, бо ж хрен що вид нее узнаешь".
– Кх… Панна. – Пересохшая глотка снова подвела бравого казака, выдав поначалу непонятный, кашлеобразный звук вместо слова. Продолжить обращение он не смог. Услышавшая это обращение красавица разрыдалась уже в голос, будто Срачкороб ее ударил, введя таким образом его в ступор. Его мозги никак не желали работать в полную силу, а провалы в памяти после вчерашнего затягиваться не спешили.
"Или после вчерашнего и позавчерашнего? А может, после вчерашнего, позавчерашнего и позапозавчерашнего?"
Даже во вполне здоровом состоянии способность к соображению у мужчин рядом с плачущей женщиной существенно снижается, а уж в тяжелейшем бодуне, с вернувшейся головной болью, пребывая в крайней растерянности… Наконец, после длительного торможения, Юхим сообразил, что женщину необходимо обнять и успокоить. В самый последний момент его посетило озарение (не иначе как свыше), что если она действительно его жена, то лучше называть бабу не отстраненно, панной, а по имени.
– Кх-кх. – Уже сознательно прокашлялся казак и осторожненько подвинулся к вроде бы не обращающей на него внимания в приступе страданий-рыданий красавице. Судя по пышным формам, совсем еще не старой, однако из девчачьего состояния вышедшей не вчера. – Анна, – как можно более проникновенным голосом обратился к супруге Юхим, одновременно придвигаясь к ней вплотную и осторожно обнимая за роскошные плечи и судорожно прикидывая, как бы поделикатнее расспросить о собственной женитьбе.
Вопреки опасениям, она этому не воспротивилась, а, немного развернувшись, уткнулась мокрым личиком ему между плечом и шеей. Продолжая обнимать ее одной рукой, он другой стал неумело гладить женщину по волосам. Рыдать Анна перестала, однако помочь беспамятному супругу вернуть воспоминания о произошедшем не спешила. Только потеснее прижалась, невольно вынудив напрячь мышцы спины и инстинктивно выпятить грудь.
Соприкосновение с жарким бедром, пышной грудью, соблазнительным плечиком окончательно расстроило способность Юхима думать. На короткое время он забыл обо всем: изменении своего семейного состояния, необходимости продолжить похмелье, переполненных мочевом пузыре и кишечнике, провалах в памяти и неясности своего появления в чужой постели. Ему уже захотелось не только наливки, что должно было броситься в глаза собеседнице. Женщины, они такие вещи сразу замечают, даже если вроде бы смотрят в другую сторону.
Но тут – не иначе как из-за козней врага рода человеческого, он любит будущих святых изводить – в брюхе знаменитого шутника что-то забурчало, и он ощутил настоятельную потребность облегчиться. Где угодно, но немедленно. Чувствуя, что еще немного и это произойдет прямо здесь, на шелковых простынях, герой тоскливо замычал. Интерес к более тесному общению с прекрасной незнакомкой, оказавшейся его собственной женой, так же временно пропал, не до того стало.
Анна показала себя не только красивой, но и умной. Мгновенно поняла причину неожиданного изменения настроения мужа и, оторвав от его плеча заплаканное личико, показала пальчиком на ширму.
– Ось там.
Героически, как лев, нет, как целый львиный прайд, сражавшийся с собственным организмом Юхим вскочил и устремился в указанном направлении. Весьма странной походкой – боялся что-то не донести до цели, уронить по пути.
Пообщавшись с ночным горшком не слишком долго, но громко, казак вернулся из-за ширмы довольный и смущенный, дав себе твердое обещание устроить здесь, в этом доме, отхожее место на новомодный манер – с унитазом и проточной водой.
Жена заметила смущение и, понимая, что с помощью двух маленьких стопок из такого запоя не выйти, предложила мужу выпить еще одну.
Отказываться Юхим не стал. Да и какой казак на его месте это сделал бы? Налил точным движением себе темно-красной жидкости и, подняв чарку на уровень глаз, провозгласил, громко и внятно:
– За несравненную Анну, – после чего лихо осушил сосуд.
Видимо, не привыкшая к подобным знакам внимания женщина совсем раскраснелась и растерялась, в ответ на тост только головой помотала.
Разухарившийся казак, наполнив сосуд еще, вдруг сообразив, что пьет один, поинтересовался:
– А не выпьет ли прекрасна пани зи мною?
Однако тут его ждал облом. Анна энергично замотала головой и очень решительно отказалась:
– Ни. Простить ради бога, но пить наливку или горилку не буду, зарок дала.
В голосе ее при этом будто сталь прозвучала, собеседник это уловил и настаивать не стал. Молча опрокинул в себя, немного погодя возместил потерю жидкости организмом, выпив большую кружку рассола.
* * *
Не сразу, по кусочкам, но вспомнил Юхим обстоятельства своего знакомства с Анной.
Поход на Гданьск откладывался из-за сведений о наличии на Висле льдин. Скорее всего, это сообщение уже устарело, но само мероприятие планировалось с расчетом прежде всего на внезапность, и остановка чаек для выжидания улучшения ледовой обстановки могла все погубить. Хмель приказал ждать полного освобождения реки ото льда, он много ставил на этот удар и рисковать лишний раз не собирался. Поэтому-то трое друзей и позволили себе расслабиться.
Сели за стол в обед и до полного опустошения среди стоявших на нем кварт с горилкой вставать не собирались. Вопреки обычному распорядку таких посиделок, плотно поели кулеша с мясом, конечно же, обильно запивая еду спиртным. Затем, когда хозяйка дома убрала пустые миски и поставила новые, после чего ушла в пристройку, куда временно переселилась ее семья, просто сидели за столом, болтая о том о сем. И естественно, регулярно смачивали глотки, занюхивая и загрызая покупную горилку небольшими, остро пахнущими и едкими до слез луковицами.
Хорошо сиделось. Тепло – печка добротно протоплена, тихо – только потрескивает лучина, торчащая из подставки над миской с водой, да хрустят на крепких казацких зубах луковки. Ну, само собой, еще булькала наливаемая и опрокидываемая в глотки горилка, стукали по столу стопки, звучали в хате голоса общающихся. А что темновато, так пронести стопку мимо рта никто не боялся. Воистину, что еще казаку надо на отдыхе?
Разговаривали о разном. Об оружии, например. Как старом, веками проверенном – саблях: что за казак без сабли? Так и о новомодных придумках общего друга Аркадия. Пулях, летящих чуть ли не на версту, крутяках, из которых можно пальнуть несколько раз подряд, ракетах, способных сжечь большой корабль или подпалить целый город. Все присутствующие соглашались, что не к добру такое усовершенствование смертоубийственных устройств, однако раз они достались правильным людям, казакам, так оно и не ко злу. Ясное дело, что в добрых руках и оружье служит доброму делу.
Перемыли немного косточки тому же самому Аркадию – тоже характерник, а дома сидит под каблуком у жены, как мышь под веником. По аналогии вспомнили и гетмана – грозный воин, а супротив своей бабы со скалкой ему не выстоять. В этом выпивающие сошлись единодушно и также единогласно выразили удовлетворение своим холостым положением и отсутствием над ними власти баб, от которых, как известно, все зло в мире. Впрочем, все при этом сошлись во мнении, что если уж привела бы нелегкая судьба к женитьбе их, то уж они-то жен быстро сумели укротить.
Через некоторое время Юхим вдруг почувствовал, что окружающий мир теряет резкость, голоса друзей как бы отдаляются, а голова начинает идти кругом. Такое быстрое опьянение его встревожило, сидели-то совсем ничего, выпили не так уж много… Он поднапрягся, отгоняя вялость, прислушался к голосам товарищей. Те были, как говорится, ни в одном глазу, если в лицо не дыхнет, то и не догадаешься, что употребил.
"Щось со мной не то в последнее время. И сил стало меньше, хоть не дидуган ще, он Васюринский, старше, а як был бугаюкой, так и остается. И пьянею намного быстрее, раньше я вид такой малости горилки и шуму бы в голове не почуяв, а сейчас повело, голову так закружило, що…"
– Наливай, – донесся до него, будто издалека, голос кошевого, он прервал размышления, наполнил стопку, опрокинул ее в рот после команды "Будьмо" и срочно стал грызть луковицу боковыми зубами (передние повыбивали после его проделок). Плохо пошла, не соколом, а колом.
"Так про що ж я думав? Про щось важное… О! Про опьянение я думав. Мене будто хто зачаровав, выпьешь совсем чуток, считай, ничего, и брык под стол. Но друзяки-колдуны говорят, что незачарованный. Значить що? Значит… значит… святость клята виновата! От як назначили меня святым, так и пропало мое умение пить. И як теперь от этой беды избавиться?"
Друзья, Васюринский и Пересериднипро, не замечая отстраненности Срачкороба, продолжали болтовню, перешедшую почему-то с оружия на баб и их неспособность понять настоящего казака, в чем у них расхождений не проявилось. Зато в отношении "правильной" женской фигуры возник спор.
– Главное у бабы – сиськи, – горячился Иван, одновременно отводя от себя полусогнутые руки, будто держал две большие тыквы. Пожалуй, даже очень большие. С вилкой в руке (увлекшись разговором, куренной забыл положить новомодный столовый прибор на стол, хоть немалый шмат сала уже покоился в его брюхе) он, наверное, такую тяжесть и не удержал бы.
– Ни. Головне – це срака, – твердо стоял на своем Федор, также сопровождая слова жестом – выводя руками окружность не менее метра в диаметре. Глаза раскрасневшегося уже от выпивки казака при этом масляно блеснули.
Юхима всегда животрепещущая для мужчин тема женских прелестей на данный момент не интересовала. Он прилагал титанические усилия, пытаясь сообразить, как ему избавиться от великой беды – быстрого опьянения.
Однако ничего неистощимые на проказы и шутки мозги ему не подсказали. Вместо прямого ответа на четко заданный вопрос они ему карусель вздумали казать, завертев все вокруг. Казак ухватился покрепче за стол, пытаясь остановить это безобразие, но проклятое кружение прекращаться не пожелало. Мужественно переждав головокружение, он, наморщив лоб и таращась в неведомую даль, сосредоточил все усилия на решении жизненно важной задачи, ведь если так и дальше будет продолжаться, то сама жизнь потеряет для него смысл. Что это за жизнь, если не можешь посидеть за чаркой с добрыми друзьями? А какой смысл и садиться-то, если, толком не начав гулянку, сползешь под стол?
От натуги даже вспотел и чуть воздух не испортил, но ничего придумать не смог. Правда, головокружение прошло, и слух вроде бы восстановился – голоса друзей на некоторое время стал слышать куда лучше. Впрочем, вслушиваться в них Юхим не стал, решил посоветоваться. Не успел. Во дворе заливисто зашелся лаем местный кабысдох, мелкий, тощий и невероятно блохастый. По случаю постоя в хате чужих он сидел на прочной ременной привязи и на появление новых людей во дворе реагировал особенно зло.
Затем бухнули двери, и в хату зашел гетман. Судя по мрачному выражению лица, в крайне плохом настроении. Разговор мгновенно замолк, даже тени казаков – будто испугавшись, а не от порыва воздуха – замельтешили на стенах. Битые, стреляные, рубленые запорожцы, конечно же, не струсили, но и при виде хмурого Хмельницкого мигом потеряли мажорное настроение. Чего уж там, крутенек был кошевой атаман, даже самые отмороженные сечевики его как минимум уважали.
Богдан привычно высмотрел красный угол с иконами и перекрестился. Только после этого обвел всех присутствующих взглядом из-под насупленных бровей и, нехорошо, криво ухмыльнувшись, спросил:
– Гуляемо, значить. Горилку у походе ведрами лакаемо.
Казакам сразу стало зябко. Может, от впущенного пришедшим холодного воздуха. А может, и от самих слов. Питье горилки в походе по запорожскому законодательскому кодексу гарантированно не имело похмелья: провинившегося топили или вешали немедленно по обнаружении такого проступка.
– Ты що, Богдане, – взвился с лавки Васюринский. – Якый поход? Мы ж в него ще не выступали. Твоего приказу ждем.
Собутыльники его энергично закивали, будто их кто невидимый затряс. У Срачкороба при этом весь хмель из головы вылетел, а Пересериднипро от волнения покраснел еще больше. В общем-то, не было у них особого повода бояться за свою жизнь. Не стал бы приписывать такое преступление Хмель популярному кошевому и знаменитому шутнику, да к тому же и будущему святому, понимали это казаки. Понимать-то понимали, да… мало ли, какие глупости обидные в мире не случаются?
Продолжая хмуриться, гетман задумчиво накрутил на палец длинный ус, переводя пронзительный взгляд с одного собутыльника на другого. В хате наступила мертвая тишина, нарушаемая только потрескиванием лучины. Для сидевших застыв Юхима и Федора, стоявшего чуть наклоняясь – между столом и придвинутой к нему лавкой по другому и не станешь, – Ивана тишина была еще более тягостной, давящей.
– Да? Глянь, яки послушные, горилку лакать. Ну, да ладно, лакайте, чорты, но щоб завтра ни в одном глазу! Поход на носу.
– Так мы ж готовы, як ци… – Васюринский хотел сослаться на часто поминавшихся Аркадием пионеров, однако, сообразив, что рядом сидит непосвященный в тайну попаданца Пересериднипро, замялся.
А тут и приличное объяснение для заминки появилось: Федор, сидевший не дыша, задержав воздух в груди, услыхав, что никаких репрессий точно не будет, шумно выдохнул. Не то чтобы громко, но грудь у него была богатырская, с легкими очень солидного объема, и резко исторгнутый из нее воздух затушил лучину, погрузив хату во тьму, только несколько быстро блекнувших точек-угольков один за другим гасли на той самой лучине.
Все застыли от неожиданности, а потом… Юхим и Иван, имевшие при себе зажигалки, кинулись обхлопывать многочисленные карманы (влияние друга) в поисках необходимого предмета. Естественно, зажигалки затеяли игру в прятки, и находиться отказывались. Впрочем, тут же появилось предположение, что виноваты не бездушные вещи, а некто тоже бездушный, но деятельный и пакостливый.
– От бисовы козни, – немедленно озвучил эту гипотезу куренной. Увидь кто, как он сам себя тщательно облапывает, кто-то мог бы подумать о характернике нехорошо. Разумеется, только подумать – говорить вслух даже тихо-тихо такие вещи о знаменитом колдуне… в запорожском войске подобные идиоты вымирали настолько быстро, что их мудрено было заметить. Однако никто в этой темени Васюринского рассмотреть не мог. Но и задевавшуюся куда-то зажигалку ему почему-то найти не удавалось.