вот это самое неотъемлемое право человека – "думать, что хочешь, и говорить, что думаешь" – и есть та единственная свобода, ради которой можно идти на баррикады или на эшафот. Всё же прочее – парламентаризм с честными выборами, независимая пресса, etcetera – есть лишь средства обеспечения этого права, не имеющие никакой самостоятельной ценности; и никто никогда еще не показал, кстати, что республиканская форма правления справляется с означенной задачей лучше, чем монархическая… Так вот, с этой – личной – свободой в Калифорнии, смею вас уверить, полный порядок; в отличие от того же Коннектикута.
Но позвольте, воскликнул несколько сбитый с толку волонтер, заметную, если не бОльшую, часть населения Калифорнии составляют крепостные, фактические рабы Компании!.. Они давным-давно уже не рабы, терпеливо объяснил Панин; ну можно ли, в здравом уме, назвать "рабами" вооруженных людей, имеющих местное самоуправление и мировые суды? Название – "крепость"-servage – осталось, да, речь-то идет лишь о пожизненном рабочем контракте! Контракте, который, кстати, можно и расторгнуть – в индивидуальном порядке; только вот расторгать его никто особо не рвется, поскольку Компания учит работников в своих школах, лечит в своих больницах – бесплатно, разумеется, а главное – платит пенсии инвалидам и обеспечение семьям погибших на службе… Главный вопрос-то – не существование института servage как такового, а – может ли крепостной из этого своего статуса при желании выйти? Ответ – да, может (в индивидуальном, повторим, порядке): хоть "вбок" – в золотоискатели-охотники-моряки, хоть "наверх" – в инженеры или купцы, причем первому из этих движений Компания не препятствует, а второму – всячески поспешествует. Ну, что среди нынешних Двенадцати негоциантов есть бывший крепостной, Степан Вилка – это, конечно, случай исключительный, не говорящий вообще ни о чем, кроме его личных талантов; а вот что трое из тех Двенадцати – потомки крепостных, это, извините, уже статистика! Кстати, полюбопытствуйте – много ль потомков serfs (белых, имеется в виду – о цветных и речи нет) среди здешних, демократичнейших, "сливок"?
Помилуй бог, я ничего об этом не знал! – волонтер, вообще-то, был славным парнем, и слушал теперь со всем вниманием, как и столпившиеся вокруг них американцы. То, что вы говорите, вступил в разговор один из них – силою обстоятельств взявшийся таки за оружие пенсильванский квакер – звучит по-своему разумно, хотя и непривычно, но вот вопрос: Компания ваша, как и Ост-Индские, или здешняя Виргинская, создана была, как-никак, для извлечения прибыли. Чего ради вы идете на все эти непроизводительные траты, а главное – как вам дозволяют такое расточительство ваши акционеры?
Ну, первое отличие нашей Компании от, скажем, Виргинской, усмехнулся Панин, в том, что все акционеры наши сами живут не на Пэлл-Мэлл в Лондоне и не на Невском проспекте в Петербурге, а на Никольской набережной в Петрограде. Так что Колония для них – не удачно подвернувшаяся рудная жила, которую надо побыстрее выжать досуха и вложить заработанное в следующую, максимально прибыльную на сейчас, негоцию – хоть в шеффилдскую металлургию, хоть в гвинейскую работорговлю. Это, извольте ли видеть, их дом, который надлежит обустраивать как положено, именно что для личного душевного комфорта: нормальному человеку претит лицезреть из окна своего особняка трущобы и проталкиваться на улицах сквозь толпы калек-попрошаек…
Если же говорить серьезно, всё дело тут – в исходно конфедеративной структуре самой Русско-Американской Компании: она ведь возникла как совместное предприятие нескольких торговых домов, сохраняющих полную самостоятельность. ДомА отчисляют деньги в единый бюджет Компании (и тут не поэкономишь, ибо как раз в соответствии с размерами тех взносов и формируется из представителей разных, соперничающих, корпораций сама Конференция двенадцати негоциантов) – а дальше уже горнозаводчиков Калашниковых не волнуют проблемы торговцев Володихиных и золотопромышленников Лукодьяновых. Точнее сказать, не волнуют, покуда не приходит пора решать, что важнее именно сейчас для процветания Колонии: воздвигнуть ли форт для защиты от тлинкитов калашниковского железоделательного завода на острове Уральском, наладить ли какое ни на есть судоходство по реке Юко с ее лукодьяновскими приисками, или раскошелиться наконец на давний володихинский прожект долгосрочной аренды островка Хун-Кун у южнокитайского побережья под торговую факторию; для этого, собственно, и нужна Конференция.
Так вот, в собственности Конференции находится все недвижимое имущество Компании (кстати, оно не подлежит акционированию ни в каких формах – так что если какой Дом пожелает вдруг свернуть свое дело в Калифорнии, он уйдет с одним лишь собственным оборотным капиталом, без никакой компенсации за оставляемую долю в рудниках, верфях и плантациях Колонии), земля, а также – внимание! – крепостные. И выходит, что крепостные те принадлежат, по меншиковскому завещанию, всем Домам вместе и никому – по отдельности, а потому никакого даже Юрьева дня для перехода от одного хозяина к другому тут сроду не требовалось. Людей же меж тем постоянно не хватает, каждая пара рабочих рук на счету (не говоря уж о мозгах с потребным образованием), причем нет никаких шансов, что недостача эта выправится в сколь-нибудь обозримом будущем: Пацифическое побережье – это вам не Атлантическое, натуральнейший край света, самодумкой сюда ни из Европы, ни из России нипочем не добраться; оттого и отношения хозяина с работником тут – понятно какие… Ситуация, кстати, в чем-то сходная с обезлюдевшей после Великой чумы Европой – оттуда, собственно, и пошли, step by step, все нынешние завоевания податных сословий по части своих прав.
Это всё – почему "эти непроизводительные траты дозволяют наши акционеры"; возвращаясь же к "свободе, одушевляющей ныне народ Соединенных Штатов", – вновь оборотился к несколько уже заскучавшему от тех экономических материй французу Панин, – то свобода в этом понимании для Калифорнии, сейчас по крайней мере, категорически противопоказана, и "наследие татарского ига" тут абсолютно ни при чем.
Вот смотрите: что есть американское общество? – правильно: это союз общин и цехов с древними-предревними традициями самоуправления и корпоративных связей "по горизонтали", и с опытом коллективного противодействия произволу и паразитизму властей; государство же, естественно, рассматривается как "неизбежное зло", которое следует всемерно ограничивать в его возможностях, оставив ему minimum minimorum возможностей вмешиваться в дела своих граждан: дипломатическую и военную защиту внешних границ, ну – почту там, да это, пожалуй, и всё. По идее, такое государство будет компактным и необременительным для общества, в плане людских и финансовых затрат – если сравнивать его с традиционными европейскими… Как бы не так! Чтобы эта конструкция стояла не опрокидываясь, мало расщепить "Власть, отвечающую за всё" на "исполнительную" и "законодательную" половинки – надо выделить еще и реально независимую "судебную власть", предоставив ей право не только решать любые конфликты между гражданами, но и оспаривать действия двух других властей; для обеспечения сменяемости власти (а наследственной она в этих условиях не может быть никак) путем "честных выборов" необходима свобода слова с соответствующими институциями – ну, к примеру "свободная пресса", с ее правом по первому подозрению невозбранно мазать дегтем ворота любого министра или президента; и много чего еще. Если вы сплюсуете в столбик все потребные для этого "людские и финансовые затраты", картина выйдет куда менее радужной. Повторю: это, похоже, будет очень хорошая, но очень-очень дорогая система власти; система, которую сможет себе позволить лишь очень-очень-очень богатая страна – каковой ваши Соединенные Штаты несомненно и станут после неизбежной (поднимаю тост, господа!..) победы вашей Революции.
А теперь перенесемся к нам, на пустынное Пацифическое побережье, где по территории в миллион с лишком квадратных миль (пять площадей Французской метрополии, однако…) размазано тонким слоем стотысячное примерно население (один большой, но нестоличный европейский город). Боюсь, что идея поверстать десятую часть того населения в стряпчие и адвокаты – а меньшим при "правовом государстве" никак не обойдешься – не встретит должного восторга у остальных девяти десятых; и объяснить – на доступном для них уровне – с какой стати они должны, в дополнение к вооруженным силам и администрации, содержать еще и прожорливую ораву законников, без коих все прекрасно обходились до сих пор, я, к примеру, не возьмусь.
Это, впрочем, мелочи. Главное же в том, что огромное большинство населения Колонии – и крепостные, и вольные – являются работниками Компании, выполняющей тут все основные функции государства, и связаны с ней пожизненным (а как правило – и наследственным) контрактом. Соотношение в их доходе натурального продукта, денег как таковых и сложно калькулируемых "социальных гарантий" – для разных категорий работников разное, но принципиальной разницы между крепостным землепашцем и президентом в этом пункте не имеется (последний вряд ли пользуется своим правом на бесплатное лечение – но это уж его личная воля); и доход этот – как его ни подсчитывай – означает вполне человеческое существование для всех. И нечего удивляться, что люди служат Компании не за страх, а за совесть, в точном соответствии с принятой в Японии (вот тоже страна со сходной системой пожизненного, "семейного" контракта!) максимой "Самурай служит не в надежде на будущую награду, а из благодарности за былые благодеяния". Впрочем, за положительными примерами этого рода не обязательно ходить за три моря: именно на таком вот всестороннем патернализме зиждилась уральская торгово-промышленная империя купцов Строгановых – кстати, экономически куда более успешная, чем людоедское предприятие меценатов Демидовых…
Вот, к примеру: Компания (как те Строгановы) регулярно отправляет на учебу в Европу способных юношей из всех сословий; это – один из главных "социальных лифтов" для тех же крепостных. Юноши те иной раз прельщаются европейскими соблазнами и нарушают обязательство вернуться потом домой в Калифорнию. Компании же, испытывающей от таких случаев естественное неудовольствие, в голову не приходит оскорблять своих следующих стипендиатов какими-нибудь дурацкими "клятвами на крови", и уж тем более как-то третировать родственников невозвращенцев – для нее всё это именно "неприятные внутрисемейные истории". Патернализм, как и было сказано…
Именно поэтому безусловное право калифорнийцев "думать, что хочешь и говорить, что думаешь" никоим образом не равнозначно здешней "свободе слова", ибо высказывание личного суждения о глупости или трусости генерала имярек никак не подразумевает права пропагандировать через "свободную прессу" воззрения о пользе скорейшей отмены армии как таковой. Равным образом, наличие в Калифорнии вполне уже развитого местного самоуправления никоим образом не побуждает его членов к мысли о необходимости избирать также и Конференцию двенадцати негоциантов путем всеобщих выборов, по схеме "один человек – один голос". Так что сомнительно, чтоб калифорнийцы "махнули не глядя" все свои нынешние блага и возможности на право сперва избирать себе начальников, а потом упражняться в злословии по их адресу – исключительно чтобы сделать приятное французским Просветителям…
Если же говорить не о том, что нас разъединяет, а о том, что объединяет, то и Конференция двенадцати негоциантов, и Континентальный конгресс, похоже, никогда и ни в каких обстоятельствах не станут использовать свой народ как расходный материал для достижения надчеловеческих, "выдуманных из головы" целей: громоздить людишек в египетские пирамиды Государственного Величия, или швырять их полешками в костер очередной Священной Войны за очередную Истинную Веру. Впрочем, и калифорнийский, и – смею полагать – американский народы просто не потерпят такого с собой обращения; благо свободное ношение оружия и там, и здесь уже не отменить. Вот за это я и предлагаю тост! – завершил свой спич Панин при явном одобрении аудитории.
Впрочем, не всей.
Позже других присоединившийся к обществу джентльмен аскетической наружности без обиняков заявил, что нарисованная здесь эмиссаром царицы Кэтрин (он верно понимает статус "наблюдателя"?..) картина калифорнийской жизни является на треть честной идеализацией, а на остальные две трети – расчетливой пропагандой. Панин, приподняв бровь, осведомился – какие личные наблюдения или факты, почерпнутые из заслуживающих доверия источников, легли в основу столь категоричного утверждения. Аскетический джентльмен фыркнул, что он, дескать, в таковых не нуждается, и что ему вполне достаточно "общих соображений", ибо изложенная графом схема общественного устройства полностью противоречит самОй "человеческой природе": человек эгоистичен, а любовью к ближнему своему может проникнуться лишь на путях служения Господу – чего в безбожной Калифорнии быть не может по определению. Панин удивленно ответствовал, что да, действительно, религия в Калифорнии является частным делом человека, – но разве не к этому же призывают и Отцы-основатели здешнего государства? Не в этом дело, раздраженно отмахнулся аскетический джентльмен, а в том, что для формирования описанной вами Власти, которая сознательно состригает с подданных меньше шерсти, чем могла бы, потребны не люди, а ангелы – причем с обеих сторон; а где и когда люди реально заботились о чужом благополучии? – приведите хоть один пример! Вам и впрямь хватит одного? – усмехнулся Панин, которому уже изрядно поднадоела та пикировка. Да, сделайте одолжение! Пожалуйста: в постели. I beg your pardon?.. Ну, это очень просто: попробуйте как-нибудь, эксперимента ради, думать об удовольствии не только своем, но и партнерши тож – и результат вас приятно удивит!
Общий хохот собравшихся и свекольный окрас лица оппонента подсказали графу, что пущенная навскидку стрела вонзилась в самый центр мишени: джентльмен оказался известным проповедником, сделавшим себе имя как раз на бичевании "вседозволенности и распутства". Результатом стал появившийся назавтра в Филадельфии запальчиво-велеречивый памфлет, в коем граф аттестовался как "достойный прислужник распутной царицы Кэтрин – Блудницы Вавилонской, укравшей титул Северной Семирамиды, – от блудодейств коей могли бы вспыхнуть со стыда даже невские болота". Государыню сия аттестация изрядно рассмешила; она поделилась ею с Вольтером в очередной своей эпистоле, а тот, в свой черед, вложил ее в уста религиозного ханжи из новой своей пиэсы – нечаянно обессмертив, таким образом, первоисточник…
Важнее, однако, иное: внимательно ознакомившись, по случаю, с популярно изложенными Паниным взглядами Компании на Американскую революцию, государыня в задумчивости поиграла пером над текстом и… не наложила никакой резолюции. Сиречь – решила оставить всё как было.