– Ты сделал все, что мог, - согласился Константин. - И я тебя ни в чем не виню. К тому же Кончакович не пошел далеко, так что вреда мне сделал немного. Однако долг за ним все равно остался. И я сильно надеюсь, что в это лето я смогу рассчитаться с твоим соседом, но когда именно - сказать трудно. У меня тоже есть свои соседи-князья, и они в большой обиде на меня.
Далее ему пришлось подробно рассказать о январских набегах черниговских и новгород-северских княжичей и о том, как Константин поступил с ними, застукав, можно сказать, на месте преступления.
– Я не хотел убивать их сыновей, но так уж вышло, - счел нужным добавить он. - Вот потому я и не могу сейчас сказать, когда приду в степь по своим долгам платить.
– Тогда и говорить не о чем. Ты же не пойдешь тушить чужой шатер, когда у тебя полыхает собственная изба.
– Главное - приготовить побольше воды, - загадочно улыбнулся Константин, - чтобы ее хватило на оба шатра. Не печалься, друг, - хлопнул он князя по колену. - Ты же сам сказал, что весной трава хорошая, сочная. А до лета еще дожить надо, - подмигнул он ободряюще.
– Только глупец думает о скачках, если у него под седлом одна хромая лошадь. Ты, князь, не похож на глупца, - уклончиво заметил Данило Кобякович.
– Надеюсь. А что касаемо лошади, то до скачек времени много, и я постараюсь, чтобы лошадь выздоровела. Я очень сильно постараюсь. - Константин поднялся на ноги и добавил: - Кто падал сам, тот всегда поможет встать другому. Особенно если этот другой помогал когда-то подняться ему самому.
Больше на эту тему они не разговаривали. Лишь перед самым отъездом, уже прощаясь, Данило Кобякович, неловко отводя в сторону глаза и глядя куда-то в сторону, хмуро спросил:
– Ты хорошо подумал, Константин Володимерович, прежде чем давать мне обещание помочь?
Спросил и застыл в напряженном ожидании ответа. Но в глаза князя так и не смотрел.
"Дикий, а деликатный, - уважительно подумал князь. - Дает шанс отказаться и не хочет смущать при этом".
Вслух же произнес:
– Слово князя - золотое слово. К тому же оно теперь даже не мое, ведь я отдал его тебе. Если я возьму его назад - как потом буду смотреть тебе в глаза? И еcли я сегодня не помогу тебе, то кто завтра придет на выручку мне?
– Не будет сил ударить - хотя бы замахнись, - быстро произнес хан и наконец посмотрел Константину в глаза. - Только замахнись. Тогда он все равно не сможет обернуться ко мне до конца. Мне хватит. Надеюсь, что хватит, - тут же поправился он.
– Нет, - строго ответил Константин, сознательно отрезая себе все пути к отступлению. - Я постараюсь ударить. От души. Как смогу.
Данило Кобякович молча кивнул и махнул рукой в сторону табуна:
– Его поведут десять моих пастухов. Твоим людям первое время будет тяжело с ними. Мои останутся и научат.
– Это хороший довесок к подарку, - согласился Константин. - Постараюсь ответить тем же.
– Я буду ждать твоего подарка, - негромко произнес хан и шепнул на ухо, обнимая князя на прощание: - К лету.
Больше он ничего не произнес, молча повернул коня обратно к своему становищу.
– Дорогой твоя плата за табун будет, княже, - вздохнул Епифан, когда они двинулись в обратный путь к Азову.
– Не плата, а отдарок ответный, - строго поправил князь. - Или ты забыл, как он меня из тенет [35] брата Глеба выручал вместе с Ратьшей, - и попрекнул строго: - Плоха же у тебя память.
– Да помню я, - буркнул Епифан. - А все же… - не договорив, он только вздохнул и махнул рукой.
А ведьмак ничего не говорил. Он уже спал, лежа в телеге и сладко посапывая. Верхом Маньяк почему-то напрочь отказывался ездить, и именно потому пришлось для поездки к половцам позаимствовать у того же Леща небольшой возок. Впрочем, просиживать каждую ночь у княжеского изголовья - это не шутки. И ведь если бы просто просиживать, а то еще и подпитывать его. К утру Маньяк валился как подкошенный и тут же начинал басовито храпеть. Впрочем, свое дело он исполнял на совесть. Тяжелые сны с черными безликими незнакомцами Константину изредка еще снились, но он даже не успевал испугаться как следует, потому что почти моментально картинка кардинально менялась, и он оказывался где-то в очень хорошем месте и с очень хорошими людьми. Правда, что самое интересное, нынешняя Русь в его сновидениях практически отсутствовала.
"Это потому, - пояснял сам себе бывший учитель истории, - что я ею досыта уже наелся".
– Как ты только чувствуешь, когда вмешаться надо? - спросил он как-то раз у ведьмака.
– Ты же знаешь, кто я, - ответил Маньяк. - А объяснить тебе мне не под силу. Нет таких слов, да и не поймешь ты.
Глава 2 КОРАБЛИ БРОСАЮТ ЯКОРЬ
Будь милостив, доступен к иноземцам,
Доверчиво их службу принимай.
Со строгостью храни устав церковный…
А. С. Пушкин
Едва прибыв в Азов, Константин заторопился с отъездом. Все, что от него зависело, он сделал и даже с лихвой. Помимо табуна с сердито похрапывающими жеребцами и столь же норовистыми кобылами, Данило Кобякович выделил для рязанского князя еще одно стадо.
– Коров не могу, нет их у меня, - сокрушенно развел он руками. - Зато овец самых лучших отдаю. И с приплодом не подведут, и шерсть с них славная. У меня ее генуэзцы втридорога берут, да еще нахваливают.
Мастера, пока князь гостил у половцев, тоже не подкачали и времени зря не теряли. Зная, что вернуться он должен с лошадьми, они первым делом заготовили в стоящем поодаль лесу кучу бревен для перевозки и теперь доводили до ума оставшиеся земляные работы. Трудились споро и деловито. Каждый знал свое место, так что князь им был совершенно не нужен.
Константин уже наметил дату отъезда, но вовремя отправиться домой не получилось. Долгожданные гости прибыли ровно за день до его отплытия.
– Как видишь, княже, на старого Исаака всегда можно положиться, потому что если Исаак сказал, что привезет - таки он их привез. Да еще не кого-нибудь из первых встречных, - ничуть не стесняясь, расхваливал купец сам себя на все лады. - Это же все штучный товар. За такой товар, если судить по справедливости, князь должен Исааку подарить еще два года беспошлинной торговли. Я бы на его месте непременно подарил. Ах, каких славных людей я привез тебе, княже, - поминутно всплескивал он руками.
– А я-то каков молодец! - вполне серьезно откликнулся Константин и точно таким же, как у купца, тоном произнес: - Ах, какие замечательные меха отдал я купцу. Ничего не пожалел. И не какие попало, а что ни мех, то штучный товар. Такие меха, я думаю, принесли ему немало серебра.
Исаак поперхнулся, оторопев на секунду от столь неожиданного поворота в разговоре, но тут же нашелся, скорбно возопив чуть ли не на весь Азов:
– Какое там серебро!… Старый Исаак еле-еле свел концы с концами. Спроси лучше, княже, как старый еврей ухитрился окончательно не разориться при таких ценах, и он ответит тебе, что это было очень и очень тяжело даже для него. И вообще, Исаак больше не хотел бы брать княжеский товар по таким высоким ценам.
– Вот как? - удивился Константин. - Ну, хорошо. В следующий раз я заплачу тебе серебром, которое выручит мой человек, отправившись туда вместе с тобой.
– Ай-ай, - сокрушенно возопил купец. - Как князь мог подумать, что Исаак доставит князю столько новых хлопот, чтобы он утруждал свою светлую мудрую голову такими пустяками. Только из уважения к тебе, княже, я готов снова взять немного твоего товара по тем же ценам, - пошел на попятную не на шутку перепугавшийся еврей. - Одну, две, ну, от силы три ладьи еще можно загрузить, но сверх пяти - ни-ни. Так и знай, княже, больше семи и просить будешь, и умолять станешь, но Исаак будет непреклонен. Коли он сказал восемь ладей - значит, все, разговор окончен. Разве что округлить еще согласится до десятка или, скажем, до дюжины, но это уже будет в прямой убыток, и лишь из уважения к рязанскому князю Исаак согласен, потому как имеет добрую душу, щедростью которой всякий норовит воспользоваться, - тараторил он.
Поселенцы, в отличие от разговорчивого купца, были немногословны. Поначалу Константин решил, что они просто стесняются, но потом понял, что это от усталости. Шутка ли, столько дней лишь шаткая палуба под ногами да безбрежная морская гладь вокруг. Вон, до сих пор многих покачивает по привычке.
Поэтому, распорядившись накормить всех сытным ужином, князь решил, что все вопросы подождут до утра, а отъезд по такому случаю можно и отложить на денек-другой. В конечном итоге вышло так, что задержаться ему пришлось на целую неделю и даже с хвостиком, да и то один из самых основных моментов он чуть не забыл, вспомнив об этом буквально накануне очередной намеченной к отъезду даты.
Впрочем, может, и хорошо, что забыл, потому что у прибывших было время, чтобы по достоинству оценить всю его заботу по их благоустройству. Вдобавок за неделю общения он успел как-то разговорить и растормошить всех, а главное - расположить их к своей особе, на деле показав, что он вовсе не столь уж страшный, не такой уж грозный, а его люди не едят человеческое мясо, причем непременно в сыром виде, жадно обгладывая кости только что поверженных врагов.
"Ох, и сильна Европа-матушка мою страну клеветой поливать. Что в двадцатом веке изовралась вся до неприличия, что сейчас. У самих содом с гоморрой царит, а все туда же - варвары. Мыться поначалу бы научились. Неужели сами не чувствуют, как от них несет?" [36] - устало думал он, по-прежнему источая улыбки и энергично вытряхивая из голов вновь прибывших несусветную дурь, которой под видом абсолютно точных и достоверных сведений напичкали их доброхоты, отговаривавшие от поездки на край света.
Зато на откровенный вопрос князя, есть ли среди них добрые люди [37], спустя минуту вперед выступили двое мужчин. Оба в черном одеянии, с худыми аскетическими лицами, на которых выделялись горящие фанатическим упрямством необыкновенно большие глаза. Поначалу они сделали только один шаг вперед, затем переглянулись между собой и, как по команде, продолжили движение. Подойдя к князю, оба застыли в молчаливом ожидании. Испуга на их лицах не было заметно, скорее читалась какая-то фатальная покорность грядущей судьбе.
Тот, кто был чуть повыше, что-то медленно произнес.
– Не силен я во французском, Исаак, - повернулся Константин к старому еврею, как всегда, оказавшемуся рядом с князем. - Ты сделай уж милость, переведи, что он говорит.
Купец, вопреки своему обыкновению, тараторить не стал, а произнес нараспев, стараясь соблюсти как можно больше сходства даже в интонациях речи:
– Они говорят, что их зовут брат Якоби и брат Франсуа.
– А кто есть кто?
– Я - брат Франсуа, - внезапно произнес вслед за купцом тот, что был повыше, на русском языке, хотя легкое грассирование все-таки выдавало в нем француза, - А он - брат Якоби, - указал Франсуа на своего спутника и тут же добавил: - Ты обещал нам, княже, через своего человек, что дашь нам воля и нет теснить.
– То, что я обещал, я всегда выполняю, - спокойно подтвердил Константин, и мгновенно по тесно сгрудившейся толпе переселенцев пронесся еле уловимый вздох облегчения. Одно дело, когда право верить так, как твоей душе угодно, тебе обещают от чьего-то имени, и совсем другое - когда этот кто-то самолично подтверждает данное им обещание. К тому же высокому широкоплечему русому здоровяку, кажется, вполне можно доверять - слово свое сдержит.
Однако тут непонятным для князя было совсем иное - сам вздох.
– Они что, все на русском разговаривают? - повернулся он удивленно к купцу. - А какого же рожна я тебя тогда мучил и всюду за собой таскал?
– Они не разговаривать, - пояснил вместо Исаака Франсуа.- Они чувствовать тут, - приложил он руку к сердцу. - Ты есть добрый. Они верят твой.
– К тому же пока они плыли, то все время пытались говорить с твоими воинами, - добавил купец. - Старый Исаак не мешал им. Ведь чем раньше они заговорят по-русски, тем легче будет им здесь освоиться. Или я не прав? - вскинулся он озабоченно.
– Да нет. Прав, конечно. А как же Франсуа?
– Он тратил все свое время на то, чтобы научиться говорить, - медленно произнес Исаак.
– Я хорошо мочь разговаривать, - кивнул тот. - Ошибаться тоже мочь - это есть. Якоби стараться тоже, но хуже мочь.
– Тогда слушай, Франсуа. Я через Исаака передал всем вам, что вашу веру никто никогда не утеснит. Так?
– Это есть так, - подтвердил Франсуа.
– Я сдержу свое слово. Вы будете молиться так, как угодно вам. Вы будете крестить своих детей так, как это принято у вас. Не помню, в чем там у вас отличие, но наплевать [38]. Все равно никто из моих людей не посмеет помешать вам хоть в чем-то.
– Мы благодарность. Нет, благодарить тебя, княже, - поправился Франсуа.
– Но я не обещал вам, что не буду препятствовать, когда ты или кто-нибудь другой станете не только совершать свои обряды и руководить своими людьми, но еще и проповедовать среди моих воинов. Да и среди местных жителей тоже, - добавил князь тут же. - Поэтому мне очень хотелось бы перед отъездом взять с вас обоих такое обещание.
В ответ Франсуа лишь молча отрицательно покачал головой. Якоби тоже.
"Прямо как китайские болванчики", - почему-то подумал Константин.
– Они, - кивнул Франсуа в сторону остальных переселенцев, - мочь дать тебе это слово. Мы - нет, - и пояснил чуточку жалостливо и снисходительно, как несмышленышу:- У нас обет. Мы обязаны это делать. Всегда.
– А обет снять нельзя? - осведомился Константин, напряженно размышляя в поисках выхода из ситуации, казавшейся весьма простой, а на деле очень и очень неоднозначной. - Мне бы очень не хотелось омрачать нашу встречу и первые хорошие приятные впечатления от нее обещанием строгих наказаний.
– Обет дан нам по своя воля, - твердо ответил Франсуа.
– Добровольно, - помог с переводом Исаак.
– Так есть - добровольно, - старательно, почти по складам выговорил следом за купцом проповедник катаров. - Мы нельзя отступить. У нас долг перед наш бог. Лучше убить сразу. Мы не есть бой.
– Они не будут противиться, - пояснил Исаак, почему-то перейдя на шепот.
– Так есть, - подтвердил Франсуа и, высоко вскинув голову, начал что-то торжественно произносить.
Нами руководит Христос, и мы должны воздать ему хвалу и за зло, и за добро, ниспосылаемые им, и принять их смиренно, ибо он может нас поддержать на том правом основании, что мы хотим жить и умереть в его вере [39], - старательно переводил Исаак.
"Ну, теперь началось", - устало вздохнул Константин.
– Ибо мы верим в бога, предостерегающего нас от заблуждений, сотворившего небо и землю и заставившеего ее плодоносить и цвести, создавшего солнце и луну для освещения мира, и мужчину и женщину, и вдохнув шего жизнь в душу, и вошедшего в чрево девы Марии для выполнения закона, и в того, кто претерпел пытку плоти своей, дабы спасти грешников, и отдал свою бесценную кровь, дабы озарить тьму, и явился принести себя в жертву отцу своему и духу святому, - бубнил купец.
"Когда же эта муть закончится?" -окончательно затосковал князь, но Франсуа не унимался, и Исаак продолжал переводить его слова.
– Благодаря принятию и осуществлению святого крещения, благодаря любви и повиновению святой церкви мы вправе завоевать любовь Христа, - произнес купец и уставился на Франсуа, который наконец-то замолчал.
– Теперь ты видеть, что мы никак не мочь, - произнес тот уже на русском языке.
В толпе переселенцев кто-то истерично вскрикнул, но тут же испуганно осекся.
– Я не хочу вас казнить, - покачал головой Константин. - Мне думается, что вместо этого нам надо как следует подумать, и выход обязательно найдется. Я имею в виду такой, который одновременно подошел бы и мне, и вам.
– Выход не есть такой, - вновь снисходительно улыбнулся князю Франсуа. - Либо твой, либо мой. Мы обязаны нести слово про наш бог - ты не хочешь. Как можно найти так, чтоб было хорошо все? Я не есть знать, - сокрушенно развел руками Франсуа.
Было видно, что он искренне сочувствует князю, но…
– Та-ак, - протянул Константин задумчиво. - Ну, ладно. А хотя бы на пару дней воздержаться от своих проповедей вы сможете? - И со вздохом подумал, что очередную дату отъезда, которую он, наивный, считал конечной и железной, придется в очередной раз откладывать.
Впрочем, черт с ней, с датой. Два-три дня все равно ничего не решают, лишь бы найти достойный выход из этой непростой ситуации.
– Пару? - переспросил Франсуа.
– Два дня, - сердито пояснил Константин.
– Два - да, - неуверенно произнес Франсуа. - А после? Ведь все равно быть так же. Лучше сейчас. - И он вновь обреченно замолчал.
"Ишь ты, чего захотел, - зло засопел Константин. - Тоже мне, мученик отыскался. Вон как на тот свет захотелось - аж глазенки заблестели у паршивца. А вот фиг тебе. Перебьешься со смертью".
– Выход можно найти всегда, - произнес он громко, чтобы слышали все переселенцы. - Только кое-кому очень хочется поскорее надеть на голову мученический венец - и совершенно нет желания вместо этого сесть и как следует подумать. Ну и ладно, - убавил он голос. - Я и один чего-нибудь надумаю.
Правда, хорошая идея пришла ему в голову далеко не сразу, а лишь к исходу второго дня, и помогли ему в этом, как ни удивительно, дары Данило Кобяковича. Точнее, даже не сами дары, а живой довесок к ним.
Словом, попался ему на глаза один из половецких пастухов, который обратился к князю за какой-то своей нуждой. Когда Константин выяснял, что же ему все-таки понадобилось от него, обратил внимание на простенький медный крест, болтавшийся у половца на груди.
Дело в том, что хан, желая как можно лучше угодить своему шурину, отрядил в пастухи только тех, кто принял христианство и прошел обряд крещения. В степи это просто - взял и окрестился, если священник под рукой имеется. А вот дальше… Дальше они вели себя точно так же, как и до обряда. Словом, в христианах эти ребята только числились. Тут-то Константина и осенило.
– Слушай, Франсуа, - тут же решил он поделиться соображениями с миссионером, оказавшимся как раз поблизости. - А ведь я придумал выход, который одинаково подойдет для нас обоих.
Тот вежливо склонил голову, давая понять, что готов выслушать любую ахинею, которой сейчас разродится князь, хотя лично он сам не верит в то, что выход действительно найден, к тому же взаимоприемлемый. Впрочем, он все равно готов покориться любому княжескому приговору, как бы ни был тот несправедлив. Все переселенцы, которые в этот момент оказались рядом, тоже навострили уши.
– Ведь ты не давал обета, что будешь нести свет своей веры именно русичам, верно? - начал Константин с небольшой прелюдии.
– Нет. Нам с Якоби все равно. У всех люди равно нужда в вера, только они не всегда знать это, - твердо ответил Франсуа.
– Вот и чудесно, - заулыбался Константин. - Я тебе сейчас покажу несколько человек, у которых, правда, на груди есть христианский крест, но на самом деле они ничегошеньки не знают. Очень темные люди. Даже вашу любимую молитву "Отче наш" они пересказать по памяти не смогут.
– Она не любимая - она единственная, равно как и истинное евангелие есть только одно - от Иоанна [40], - строго поправил князя миссионер.