– А давай так,– предложил Барух.– Я бы не хотел пользоваться стесненным положением, в которое ты попал, судя по одежде, что сейчас на тебе. Будем считать, что я взял их у тебя в заклад, ну, скажем, в восемьсот рублей, которые охотно тебе ссужу под совсем малую резу. А ты, когда разбогатеешь, отдашь и заберешь часы обратно. К тому же, как знать, возможно, тебе пока хватит и того серебра, что ожидает твоего батюшку, и отдавать столь дорогую вещицу вовсе не придется. Кстати, где, ты говорил, их смастерили?
– Я не говорил,– улыбнулся я столь наивной попытке Баруха узнать о мастере-изготовителе,– но, коль тебе интересно, отвечу. Это последняя память о той стране, откуда я приехал. Но там такие тоже никто не делает, кроме одного человека, который трудился над ними всю свою жизнь, а умирая, завещал их мне.
– Тем более память надо беречь,– пожал плечами несколько разочарованный Барух.– Тогда мы так и сделаем. Но вначале о долге...– Он вынул желтоватый листок из какой-то толстой книги в кожаном переплете и, помахав им перед моим носом, пояснил: – Такой я составляю в течение вот уже четырех лет по истечении каждого года. А до меня точно так же делал мой отец. В этом листе указано общее количество дохода за год и выведен доход для вклада твоего отца, незримо участвующего в нашем торговом обороте. Итак, было оставлено тридцать лет назад триста восемьдесят шесть рублей пятнадцать алтын и деньга. Стременной Тимоха, опять же согласно дозволению твоего отца, забрал себе из них двадцать два с полтиной рубля, восемь алтын и деньгу...
– Странно, а почему он взял такую некруглую сумму? – не удержался я от удивленного вопроса.
– А он горстью черпанул,– невозмутимо пояснил Барух.– Сколько поместилось в кулаке, столько и ссыпал в свой кошель. Потом еще раз черпанул. А на третий брать не стал – сказал, что ему до Дона с лихвой, а ежели князь-батюшка жив остался, то ему как раз серебрецо понадобится. Отец потом подсчитал остаток, и вышла та сумма, кою я тебе назвал. Теперь по доходам. В последующий год дела наши шли...
– Ты извини, Барух бен Ицхак...– вновь перебил я его и замялся, лихорадочно соображая, как бы поделикатнее сократить чтение нескончаемых цифр с длиннющего листка, который был исписан аж с обеих сторон – не иначе краткий перечень всех торговых операций за тридцать лет. Проявить неуважение невниманием не хотелось, и я нашелся: – Ежели я сейчас стану тебя слушать, то получится, будто я не доверяю тебе или твоему отцу, а у меня и в мыслях нет, будто вы могли обмануть хоть на копейку.
– Ты столь же вежлив, яко и твой отец, княж Константин Юрьевич.– Барух несколько разочарованно вздохнул, расстроившись, что не получится похвастаться лишний раз своей безукоризненной щепетильностью, а заодно и точностью расчетов, после чего, заглянув на оборотную сторону, торжествующе произнес: – Получается, что вклад твоего отца, каковой я собираюсь передать тебе, благодаря равному участию в наших доходах, впрочем, и убытках тоже...
– А что, были и убытки? – удивился я.
Купец сконфузился, покраснел и быстро произнес:
– Один раз, и то совершенно случайно, из-за целого скопища обстоятельств, которых никто был не в силах предвидеть. Тогда убыток из твоей общей суммы составил...– Он вновь заглянул в листок, отыскивая нужное, но я успел остановить его.
– Нет-нет, и слушать не желаю об убытках. Валяй сразу окончательную цифру, так веселее.
– Как ты думаешь, какова сумма, кою я тебе вручу? – Темно-коричневые глаза Баруха таинственно поблескивали.
"Не иначе хочет меня ошарашить,– догадался я.– Ладно, доставим человеку такое удовольствие".
– Ну уж даже и не знаю...– промямлил я, прикидывая, сколько бы ему назвать.– Неужто целых сто рублей прибавилось?
Барух пренебрежительно хмыкнул:
– Попробуй еще раз.
– Что, аж сто пятьдесят?! – ахнул я.
Будучи больше не в силах оттягивать миг долгожданного торжества, столь часто представляемый в воображении, – видно, как распирало от гордости, купец отчеканил:
– Четыреста девяносто шесть рублей двенадцать алтын и две деньги, ежели перевести на счет, ведомый на Руси.
– Иди ты! – ахнул я.
Такой суммы я и впрямь не ожидал.
"Получается, что всего это будет..."
Из затруднения меня вывел Барух, объявив:
– Итого, слагая с той суммой, что находилась у нас, ты можешь получить в любой день и час восемьсот шестьдесят рублей два алтына и четыре деньги-московки.
"Кажется, мой "атлантик" мне еще послужит",– подвел я окончательную черту.
– Но если тебя не затруднит,– немного замялся купец,– то просьба не забирать все разом. Я здесь всего месяц, торг идет не столь успешно, как хотелось бы, и потому столько серебра... Нет, если тебе...
– Да что ты, что ты! – замахал я на него руками.– Зачем же сразу? Мне бы пока только хлебца прикупить...
– Ты голоден?! – Барух даже побледнел сокрушенно простонав, ухватился за голову обеими руками: – Вай мэ, какой позор! Представляю слова отца, когда он узнает о том, что я...
– Да нет, не то,– тут же перебил я его.– Я не в том смысле, что мне самому. Понимаешь, есть одна деревенька, а там...
Барух внимательно выслушал рассказ, что-то прикинул в уме и твердо заявил:
– У тебя такое же доброе и щедрое сердце, как и у княж Константина Юрьевича, но боюсь, что ты унаследовал от него и нелюбовь к торговле.
– Правильно боишься,– покорно согласился я и вздохнул,– что выросло, то выросло. Цифирь знаю, а вот управляться с нею...
– Ничего, для таких дел у тебя есть я,– весело хлопнул меня по плечу Барух.– Завтра же прикупим все необходимое, я сам расплачусь с Патрикеем,– он даже мечтательно зажмурился, представляя будущий торг,– а потом наймем возниц с лошадьми и сыщем попутный обоз, следующий в ту же сторону, чтоб тебе не пришлось тратиться на наем оружных людишек.
Слово свое купец сдержал. Покупки обошлись гораздо дешевле предполагаемого, причем настолько, что я вначале даже и не понял, как Барух умудрился всего за двести пятьдесят рублей – на самом деле чуть больше, но пара рублевиков с алтынами и деньгами не в счет – прикупить все мною названное.
Правда, шить платье на заказ я отказался, хотя Барух уверял, что ждать понадобится всего неделю. Впрочем, готовое сидело тоже неплохо, хотя и не так, как мне хотелось бы. Но тут уж виноват свободный покрой согласно существующей моде и традиции.
Зато пищаль была самая лучшая из всех, что продавались, а помимо берендейки я обзавелся солидным запасом пуль и еще одним мешком пороха. Саблю Барух подбирал не сам, а нашел специалиста, который тоже не подвел, да и рукоять была удобная, как раз по руке.
Получив на руки для личных нужд еще сотню и уговорившись встретиться с Барухом по весне в Москве – коль такое дело, пора и в Первопрестольную наведаться, нечего здесь киснуть,– я решил гульнуть. Первым делом выдал Ваньше рубль со строгим наказом прикупить подарки всем своим женщинам, после чего двинулся по торговым рядам, выбрав к концу дня четыре платка для давшей мне приют Матрены с ее девчонками и для бабки Марии. Заодно – гулять так гулять – набрал сластей. Пусть соплюхи порадуются, а то когда еще доведется.
Единственное, что меня несколько удивляло, так это непонятное тревожное чувство, которое я испытывал уже второй день кряду. Вроде бы все замечательно, лучше и не придумаешь, а тревога оставалась. И еще тянуло... в деревню.
Да-да, скажи мне кто об этом три-четыре дня назад, сам бы нипочем не поверил, а тут...
"Медом, что ли, там для меня намазали?" – ворчал я, но, привыкший доверять ощущениям, пусть даже необъяснимым, засобирался обратно.
Правда, выехать удалось не сразу, поскольку попутный большой поезд должен был отправиться в дорогу только через четыре дня. Один день я кое-как прождал, но ближе к вечеру не выдержал, разыскал Баруха и попросил его помочь с отправкой закупленного зерна, которое я встречу сам на опушке леса, перед развилкой.
Барух клятвенно заверил меня, что все сделает, и поинтересовался, в чем причина. Я развел руками.
– Тянет и все тут,– сообщил сокрушенно.– Не иначе как что-то стряслось, хотя что там может случиться – убей, не пойму.
– Выходит, ты не в полной мере обладаешь даром отца, коли тебе неведома причина беспокойства,– вздохнул купец.
"Вот еще почему он так передо мной лебезил,– догадался я.– Жаль. А я-то, балда, подумал, что он и впрямь чертовски рад нашей случайной встрече. Оказывается, не все так просто. Не иначе захотел с моей помощью попробовать провернуть какую-нибудь хитроумную операцию, основываясь на знании будущего. Хотя за добрые дела, пусть даже с корыстной целью, все равно надо платить..."
– А что именно тебя интересует? – осведомился я у Баруха.
Тот замялся, но потом честно спросил:
– Могу ли я рассчитывать на то, что в ближайшие два-три года царь Борис Федорович не начнет войны со своим соседом Жигмонтом? Дело в том, что с одобрения отца я затеваю крупное дело, сулящее солидную прибыль, но если случится война, то, боюсь, получу вместо нее такой же по величине убыток.
Я прикинул. С историей моя дружба продлилась ровно столько же времени, сколько и увлечение дядькиными приключениями. Нет, я ее всегда уважал.
Стоящая в моем школьном аттестате напротив этого предмета отличная оценка на самом деле соответствовала моим знаниям, но к тому времени я уже охладел к ней.
Зато в тот год я весьма рьяно штудировал не только учебники, но и классиков-историков. Правда, в основном мною двигало не стремление изучить ту эпоху, а самое обычное тщеславие, то есть желание отыскать в самых крупных написанных трудах – у Татищева, Карамзина, Соловьева или Костомарова – хоть какое-то упоминание о дяде Косте.
Найти не удалось, после чего интерес к ней у меня пропал. Сейчас, припоминая давнишние поиски, я убедился, что часть прочитанного в памяти еще держится, но вот беда – почти все посвящалось именно временам тридцатилетней давности, а нынешним – жалкие обрывки.
Хотя постой. Если сейчас начало тысяча шестьсот четвертого года, то получалось... Ну да, у нас с дядей Костей пару раз даже вспыхивали дебаты на эту тему. Все решали, кто бы из правителей оказался для Руси лучше – царевич Федор, убитый спустя всего полтора месяца после скоропостижной смерти отца, или нахальный самозванец Лжедмитрий I, впрочем, тоже убитый, только через год правления.
Дядя Костя из симпатии к Борису, не иначе, защищал царевича, я отстаивал Лжедмитрия. Когда страсти разгорелись не на шутку, нас мгновенно остудил дед. С минуту он внимательно прислушивался, вникая в суть, после чего равнодушно заметил:
– А чего вы надрываетесь, как петухи на рассвете? Даже я помню, что в конце концов всех победил Василий Шуйский. Вот и ответ.
– Какой же это ответ, папа? – возразил еще не успевший остыть от спора дядя Костя.
– А такой. Хороший правитель власть ни за что не отдаст. А коль упустил из рук, значит, хреновый он.– И, упреждая дальнейшие доводы сына, добавил: – Может, как люди – они оба замечательные, а этот, наоборот, козел. Но власть он захватил. Значит, как царь, был на голову выше их обоих. И... ужин стынет.
На том тогда все и закончилось.
– А что тебя волнует, Барух? – осведомился я.– Они же совсем недавно вроде мир подписали, так какие проблемы? – И тут же досадливо поморщился от вырвавшегося невзначай последнего слова – ну никак не получалось до конца избавиться от прежних оборотов речи.
Но Барух не обратил на это внимания. Привстав на цыпочки – ростом он был на голову ниже меня,– он жарко прошептал свой секретный вопрос прямо мне в ухо:
– Были ли у тебя видения про царевича Димитрия, сына царя Иоанна Васильевича, который вроде бы был убит в Угличе, а ныне объявился в Речи Посполитой у князя Вишневецкого?
– Были, и не раз,– подтвердил я и полюбопытствовал: – А чего ты шепчешь? Мы же тут одни.
– У стен иногда тоже бывают уши,– виновато пояснил купец,– а за одно упоминание сам понимаешь о ком человеку иной раз приходится худо. Случается, что он попросту исчезает. А мне очень хотелось бы знать, станет ему помогать Жигмонт или откажется.
– Не станет,– мотнул я головой,– но вот другие... Насколько мне помнится, знатные шляхтичи королю подчиняются постольку-поскольку, поэтому если... царевич попросит их помочь ему, то найдет изрядное количество желающих. Да плюс казаки с Запорожской Сечи. Тем вообще все равно – лишь бы весело было и горилки вволю.
– Но если он сам решится пойти, то его разобьют в первом же бою. Не сможет ведь он собрать столько, чтобы...
– Столько – нет,– перебил я и, послушавшись умоляющего жеста Баруха и понизив голос до шепота, заговорщицки продолжил: – Но если случится что-нибудь с царем, а здоровье у него слабое, то войска могут и вовсе отказаться сражаться с сыном законного монарха.
Купец задумался.
– Надо же,– наконец заметил он,– прошло всего ничего со дня нашей встречи, а я уже сумел извлечь немалую выгоду от знакомства с тобой. Вот уж никогда бы не подумал. Признаться, я несколько не доверял отцу, когда он рассказывал о княж Константине. Что ж, нынче ты доказал мне, что я ошибался.
– Пока не доказал, ибо это лишь мои слова,– поправил я,– но не позднее этой осени доказательства непременно появятся.
– Я верю тебе уже сейчас.
– А велика ли будет твоя выгода? – осведомился я.– И в чем она?
– В отсутствии убытков,– пояснил Барух,– а что до величины, то, я полагаю, не меньше трех тысяч, а там как знать. Благодарствуй, княж Федот Константиныч,– вдруг проникновенно произнес купец.
– Да ладно, чего уж там,– засмущался я,– для хороших людей мы завсегда рады. Ты вон тоже для меня сколько всего сделал – и с закупками помог, и с деньгами. Иного возьми – он бы вообще не вспомнил, все-таки тридцать лет назад было, к тому же ни расписки, ни свидетелей, а твой отец и ты... Словом, квиты. Да и вообще, что за счеты могут быть у сыновей старых друзей? – И патетически заявил, закатив глаза: – У нас теперь одна задача – быть достойными дружбы наших отцов.
– Он мне не раз говорил об этом,– тихо произнес Барух.– Другими словами, нежели ты, но говорил. Только я был глуп и не понимал. Теперь вижу, что старческая мудрость куда больше, чем мне казалось раньше.
Я, вспомнив дядю Костю, хотел было возразить насчет старческой, мол, рано ты своего отца туда записываешь, но вовремя спохватился, что прошло в этом мире не десять лет, как в моем, а тридцать, поэтому Ицхак бен Иосиф со своими шестьюдесятью годами или что-то около того, действительно старик, и промолчал.
Больше в тот вечер мы не разговаривали. Чувствовалось, что Баруху хотелось спросить еще кое о чем, но он так и не решился задать вопрос, а я не стал подталкивать – хорошего помаленьку, особенно с учетом моих весьма и весьма скудных познаний в истории. Что же до странного чувства беспокойства, продолжающего меня тревожить, то с каждым часом, проведенным в обратной дороге, оно не ослабевало, а, напротив, усиливалось.
Наконец я не выдержал и наутро четвертого дня пути, резко оборвав на полуслове Ваньшу, потребовал:
– Давай-ка побыстрее. Надо до полудня успеть.– И пояснил удивленно обернувшемуся ко мне Меньшому: – Хочу в баньке попариться.
Ваньша понимающе закивал головой и заулыбался.
– А я, признаться, мыслил, будто она тебе не по ндраву пришлась.
Я невольно передернулся, поскольку на самом деле Ваньша угадал.
Нет, вообще-то я всегда считал себя большим любителем бани. Отец приохотил меня к ней с самого раннего детства. А если вдобавок вспомнить рассказы дяди Кости о парной у князя Воротынского и о царской мыльне, то тут и вовсе, как говорится, слюнки побегут от предвкушения неземного удовольствия.
Но Ольховка была деревней, цари в ней никогда не жили, разве что принадлежала она им, а потому и бани у мужиков топились исключительно по-черному, то есть трубы в печке не имелось и дым из нее, радостно клубясь, плотно застилал всю парилку. Нет, перед началом мытья его, разумеется, разгоняли, но не весь. Присутствие его – и весьма изрядное – все время чувствовалось даже на самой нижней полке, что уж говорить о верхней.
Первое и несколько последующих посещений я запомнил смутно, поскольку был болен, перед глазами все плыло и было не понять – то ли это туман от болезни, то ли остатки дыма. К тому же сил для сопротивления у меня все равно не имелось, а если бы они и нашлись, я бы все равно не дергался, прекрасно понимая – чем дольше пробуду, тем быстрее получится выздороветь.
Словом, стоически терпел.
Однако как только мои дела пошли на поправку, я практически завязал с ее посещением и за последнюю неделю пребывания, к примеру, парился лишь раз. Но спорить с Ваньшей не стал, равнодушно согласившись:
– По нраву, по нраву.
– Ништо,– бодро заверил меня мой спутник.– Таперича ужо чуток осталось – мигом долетим. Я и сам, признаться, об ей, родимой, думал.
– Ну и славно, что думал,– вздохнул я.
Значит, обойдемся без лишних вопросов. Тем более что ответов на них все равно нет. Да и что тут ответишь, коли оно, треклятое, так и сосет, так и тянет.
Кто оно?
Если б знать.
На всякий случай – в дороге опасность можно ждать с любой стороны – я заранее попробовал, легко ли вытягивается из ножен остро наточенная сабля, зарядил пищаль, старательно проделав все так, как и учили. Даже решил запалить фитиль, но потом передумал – от неосторожного движения на первом же ухабе или повороте запросто может вспыхнуть сухое сено на санях.
Так я и въехал в деревню в полной боевой готовности.
Как почти сразу выяснилось – готовность оказалась кстати...
Глава 9
Бои местного значения
Поначалу я даже не понял, в чем дело. Беснующаяся толпа жителей деревни, истошные выкрики и вопли, топор в руках Степана, яростно вгрызающийся в дверь избушки бабки Марьи, Осина, деловито обкладывающий соломой стены хибары...
Какая-то фантасмагория.
Когда я подъехал, никто даже не обернулся – настолько все были увлечены одним-единственным неистовым желанием поскорее добраться до запершейся изнутри хозяйки "пахучего" домика.
Торопиться было ни к чему. Я и Ваньшу осадил, когда тот попытался раскрыть рот. Надо вначале оценить обстановку, а уж потом встревать.
Спустя минуту нас заметили и стали понемногу оборачиваться. Выкрики почти прекратились, но заблуждаться не стоило – это лишь передышка.
– Что за шум, а драки нет? – громко спросил я, подойдя вплотную, и, прищурившись, обвел суровым взглядом стоящих передо мной.
– Драка будет, дай токмо добраться до проклятущей,– прохрипел Степан, вновь всаживая топор в дверь.
– Проклятущей? – повторил я все таким же холодным и невозмутимым тоном.– Ну-ну. Давно ли она проклятущей для вас стала?