Во-вторых, за всю мою двадцатитрехлетнюю жизнь мне ни разу не доводилось сталкиваться с подобными суевериями. Разве что в кино, но дешевые ширпотребовские ужастики из Голливуда на эту тему мне доводилось видеть последний раз лет шесть или пять назад – не охоч я до них,– и потому не сразу врубился в столь очевидные вещи.
Теперь возникал извечный русский вопрос: "Что делать?"
По доброй воле открывать дверь она не станет, значит, остается... выломать ее? Я отступил в сторону и оценивающе оглядел крепкие бревнышки, из которых она была сложена. Та-ак, основной крепеж на поперечинах, которых всего три. Если попытаться...
Хотя да, скорее всего, точно такой же крепеж и с внутренней стороны.
А может, с разбегу взять?
Я посмотрел вниз, на порожек, который отсутствовал, и впал в окончательное уныние. Тут тоже никак. Если бы она открывалась вовнутрь – еще куда ни шло, хотя и там проблематично – навряд ли у нее простая щеколда или крючок. Судя по боязливости, хозяйка непременно обзавелась внушительным засовом. Но пускай. Можно было бы попытаться снести и его. Однако дверь открывалась наружу, а потому жалкий остаток сил следовало приберечь на что-то более рациональное.
Оставалось последнее, оно же первое – уговорить, а для этого вначале убедить старуху в том, что я не упырь, а вполне нормальный человек. Так, чего у нас там боятся приличные американские вампиры? Чеснока? Отпадает. Я бы сжевал не только дольку, но и целую головку, да кто мне его даст? Опять же нет наглядности – она там, а я тут. По той же причине отпадал и демонстративный поцелуй серебряного креста. Следовательно, нужен принципиально иной вариант, предполагающий не видео, а аудио.
Ага, кажется, есть.
Дождавшись, когда бабка прервется, я гордо заявил:
– А известно ли тебе, что у выходцев даже выговорить божье имя не поворачивается? – И тут же принялся громко и отчетливо зачитывать...
Ну да, на самом деле таких молитв не имелось не только у православных, но и у католиков с протестантами, да и вообще во всем христианском мире. Так сказать, личный экспромт с употреблением всех старославянских слов, которые удалось припомнить. Но главным в ней было именно то, что через каждое слово я упоминал Христа, бога-отца, богородицу, ангелов, херувимов, серафимов и прочих обитателей небес.
Получалось нечто похожее на режиссера Якина из гайдаевской комедии, причем с примесью фразеологических оборотов из философских учений и... русских народных сказок:
– Аки-паки, господь наш всемогущий, яко богородица вездесущий, поелику иже херувимы на небеси, и Христос возрадуется, ибо бысть довлеет слово всевышнего, тако же и архангелы с серафимами, ибо куща огненная есть по божьему повелению и Христа хотению. Встань предо мною, спаситель наш, яко лист перед травою, да защити и согрей раба своего и плащаницей своей укрой его от идолов пещеры, и идолов рода, и идолов театра...– Сюда же, до кучи, я приплел то, что помнилось из гимнов Заратустры, с которыми так увлекся, что под конец завопил: – Хвалю хвалу, молитву, и мощь хвалю, и силу Ахура-Мазды светлого и преблагого!
– Это какой же Ахуре ты молишься? – настороженно спросили меня.
Я опешил. И впрямь как-то не того, погорячился. Но холод меня вдохновил, и я вывернулся:
– Архангелу, неужто не понятно?
– А-а-а,– понимающе протянул голос.– Ну чти далее.
И я вновь со спокойной душой зарядил что-то из "Авесты".
Слушали меня внимательно. Это вселяло надежду – значит, есть шанс прорваться в тепло. К тому же мороз продолжал крепчать, что вдохновляло куда сильнее. В порыве творческого энтузиазма я припомнил еще один фильм и, призвав на помощь своего коллегу по имени Хома Брут, вообще залился как соловей:
– Блаженны непорочные, ходящие в нощи в законе господнем, блаженны страждущие, ибо их есть...
Разумеется, дословно цитировать мне было не под силу, но оно и не имело значения. Главное – нужная тональность, а там...
"Лепи, лепила, пока лебастра есть", как говаривал приятель моего детства Генка Василевский. В конце концов, передо мной – в смысле за дверью – не поп, не дьякон, не монах и не патриарх, а простая русская крестьянка, которые были в то время темными и дремучими.
– И крещусь, гляди внимательнее,– добавил я напоследок, не забыв произнести традиционное "аминь".
– Уж я и не знаю,– задумчиво отозвались за дверью.– А можа, тебе в другую избу попроситься? Вона хошь у Миколы Дятла али прямиком к старосте нашему, Ваньше Меньшому.
Я вновь призадумался. И впрямь свет клином на этой бабусе не сошелся. Но в полвторого ночи навряд ли старухины соседи встретят меня тепло, трепетно, с лаской и обожанием. Скорее всего, повторится та же самая картина, только с одной неприятной разницей – весь разговор придется начинать заново, а времени и без того о-го-го.
Опять же собаки. Дадут ли они вообще подойти к дому?
Нет уж, будем пыхтеть тут. Тем более что там меня встретит, скорее всего, мужик, а его, в отличие от женского пола, на жалость не проймешь.
– Был я там,– в очередной раз соврал я.– Тоже не пустили. И к тебе посоветовали заглянуть.
– Во как! – возмутились за дверью.– Они не пустили, хошь у их ажно три мужука в избе, а мне тады на кой?! Ишь какие ловченые! Хороши суседи, неча сказать. Яко сковороду попросить, дак они...
– Замерзаю! – прервал я через пару минут длинный перечень старухиных благодеяний по отношению к соседям.
Та недовольно умолкла и вновь произнесла свое сакральное:
– Ну уж я и не знаю, яко тогда быти.– Но после некоторой паузы посоветовала: – Тогда, можа, ты к бабке Марье сходишь, ась? Она, поди-ко, и вовсе одна яко перст – авось пустит.
– И там был! – отрубил я.– Тоже к тебе идти велела.
– И она?! – почему-то сильнее прежнего изумились за дверью.
– А чего удивляться – сама ведь сказала, что одна живет. Вот и боязно ей,– пояснил я и еще уточнил, дурак: – Так и сказала. Мол, в крайнюю избу ступай. Там тебя непременно приветят.
– Да ее хто изобидит, трех дней не проживет,– насмешливо заверили меня и вновь изобличили во вранье: – Ты, поди, тамо и вовсе не был, а брешешь тут мне.
– Хочешь, перекрещусь? – Терять-то мне было нечего.
– Толку с того,– хмыкнул голос.– Все одно не увижу.– И нерешительно протянул: – Ну-у, ежели и бабка Марья ко мне велела идтить, то...
Голос умолк, впав в ступор – очевидно, оная бабка являлась для хозяйки большим авторитетом, и теперь она размышляла, как поступить. Впрочем, колебания длились недолго.
– А коль ты во Христа веруешь, то поведай, аки на духу: кой леший тебя на ночь глядя принес сюды? Да гляди, чтоб без брехни! – потребовала она.
– Как на духу, бабушка! – радостно завопил я, поняв, что дело сдвинулось с мертвой точки и осталось совсем немного поднажать, чтобы проклятая дверь открылась передо мной.– Как на духу,– повторил я упавшим голосом и умолк, озадаченно почесывая затылок.
Было с чего призадуматься. Излагать правду нечего и думать, значит, нужно опять врать, а что? Впрочем, размышлял я недолго. Мне вспомнились дядькины рассказы и его "легенда", которой он поначалу придерживался, попав в шестнадцатый век, после чего я мгновенно взбодрился и приступил к печальной истории странствий и злоключений иноземного купца.
– Вот когда налетел на нас лихой разбойный люд, тогда я и потерял все нажитое и купленное. Даже одежу верхнюю содрали. Сейчас откроешь мне дверь и обомлеешь – чуть ли не в одном исподнем стою...
Рассказывал я недолго, зато раздумья моей невидимой собеседницы вновь затянулись не на шутку. Наконец бабуля нерешительно протянула:
– Ну уж я и не знаю, то ли ты и впрямь душа христианская, то ли опыр.
Вот же упрямица! Дался ей этот упырь!
Обескуражен выводом я этим!
Вот дикости народной образец.
Любой, кого на кладбище мы встретим,
Выходит, обязательно мертвец?
К тому же тут деревня, а не кладбище, так откуда здесь возьмется "опыр"?!
– Да разве может он вслух имя божье повторить, а я тебе сколько раз уже его произнес,– напомнил я упертой старухе.
– Опыр все может,– твердо заявила она.– На то он и опыр.
Что и говорить, непрошибаемая логика. И что мне теперь делать? Но тут на мое счастье, где-то там, в глубине избушки, истово заголосил петух. Ах ты ж моя прелесть! Так бы и расцеловал тебя в красный гребешок, в шелкову бородушку. Как я понимаю, мы с хозяйкой разом, не сговариваясь, подумали об одном и том же, поскольку та почти сразу окликнула меня:
– Слышь-ко? Ты ишшо тута?
– А где мне еще быть? – буркнул я.
– Так петух уж прокукарекал,– деловито пояснила старуха.– Стало быть, пора. Кончилось твое времечко. Иди уж себе.
– Это для твоего упыря кончилось! – заорал я, позабыв и про выдержку, и про терпение.– А для меня кончится, когда я тут замерзну у тебя под дверью да помру. И уж тогда, поверь мне, бабуля, на следующую ночь точно к тебе приду, всю кровь выпью, хату твою спалю и кур твоих сожру, причем вместе с петухом, чтоб ужинать не мешал своим кудахтаньем.
– Ишь яко разошелси...– испуганно отозвались из-за двери.– Почто так шуметь-то сразу? Нешто мы и сами не понимаем, где опыр, а где – добрый молодец. Тока ты вот что. Тебе бабка Марья так прямо и сказывала в крайнюю избу идтить?
– Прямо так! – рявкнул я, тем более что почти не врал.
В конце концов, какая разница, кто именно сказал мне обратиться с просьбой о ночлеге к хозяевам крайней избы – волхв Световид или неведомая бабка Марья, главное, что сказали.
– А имечко она не поминала?
– Поминала, да только я позабыл его, пока сюда шел,– взбодрился я, почуяв, что дельце на мази.
– Не Гликерью, часом?
– Точно, Гликерью! – заорал я, ибо мне было абсолютно все равно и задумываться над возможным подвохом сил не имелось вовсе.
– Ну и слава тебе господи,– услышал я довольный голос.– Промашка у тебя вышла, милок. Гликерья-то и впрямь на самой околице живет, аккурат за мною. Токмо домишко у ей вовсе худой, да от дороги чуток с отступом стоит, вота ты его и не приметил.
От неожиданности я даже опешил, после чего огляделся по сторонам повнимательнее и чуть не взвыл от досады – слева и впрямь еле-еле виднелась еще одна изба. За наваленным снегом ее практически не было видно, но она, зараза эдакая, стояла, и получалось, что в доме, возле крыльца которого я сейчас стою, мне теперь точно не откроют.
К тому же Световид ясно сказал: "В крайнюю". Не иначе как знал весь местный народец от и до, и что он, кроме одного из обитателей, весьма негостеприимен к припозднившимся путникам – тоже знал. Получалось, что я сам дурак – столько времени угробил впустую.
– Сейчас бы давно спал и десятый сон видел,– ворчал я, с трудом одолевая глубокие сугробы на пути к заветному крыльцу.– Ну и ладно. Теперь только бы там не было собаки и хозяева оказались посговорчивее. Погоди-ка...
Мне вдруг припомнилось, что Световид сказал в заключение что-то еще. Ну да, он конкретно указал, с какого боку эта изба расположена, вот только очень невнятно, а переспросить я не успел в связи с его внезапным исчезновением. Так с какого? Вроде бы больше походило, что он сказал с правого. А может, и с левого. Ну да, точно, с левого. А эта как стоит? Все правильно.
И я еще быстрее устремился вперед.
Как ни удивительно, но мои пламенные пожелания на небесах услышали. Собаки действительно не имелось, а сама Гликерья, внимательно меня выслушав и не возразив ни единым словечком, сказала лишь, чтоб я, покамест она будет отпирать, отошел от двери на десяток шагов да, когда она ее отворит, трижды перекрестился, а уж после заходил.
К этому времени я был готов делать что угодно – кукарекать, блеять, сесть на шпагат и даже пообещать завтра же податься в монастырь, а уж такую мелочь, как перекреститься...
Дверь боязливо скрипнула, образовав узкую черную щель, затем открывающая, видя, что я стою, как сказано, в десяти шагах, слегка осмелела, приоткрыла пошире, и в образовавшемся проеме показалось страшное лицо, глядя на которое я невольно отшатнулся.
Чтобы стало понятно, до какой степени оно меня напугало, скажу только, что я в этот миг всерьез призадумался – а может, мне и впрямь плюнуть на собак да податься еще в какую-нибудь избу. Пусть все уговоры о ночлеге придется вести заново, зато есть надежда, что я доживу до утра. А если и замерзну, то, по крайней мере, безболезненно и на свежем воздухе.
Интересно, какого черта эта мадам даже не полюбопытствовала, не упырь ли я? Уж не потому ли, что не испытывает страха перед коллегами по неблагодарному ночному ремеслу?
Нет-нет, я не утверждаю, что выглянувшее создание было столь страшным или жутко уродливым. Более того, у него имелось явное сходство с обычным человеком, но какое-то ненастоящее. Карикатурное, что ли. Причем во всем, начиная с явно покойницкого цвета лица, и, судя по зеленоватости, в которую переходила желтизна, этот покойник должен находиться в гробу не меньше недели.
И еще глаза. Было в них что-то... нечеловеческое. Или нет, не совсем так – просто дикое, шалое, безрассудное. Я никогда не видел настоящих сумасшедших – как уже говорил, у отца иная специфика, связанная с глазами, а не с душами,– но едва я всмотрелся в них, как нехорошее предчувствие предупреждающе кольнуло меня, и весьма чувствительно.
Вообще-то, будь это в моем родном двадцать первом веке, я бы уверенно заявил, что передо мной наркоманка, только что принявшая изрядную дозу какого-то сильнейшего психотропного средства. Но я находился в шестнадцатом, судя по тому, что Световид еще жив, так что наркотики отпадали. Ну разве что мухоморы с голодухи...
– И чаво застыл аки столп? – ворчливо осведомилось выглядывающее из-за двери существо.– Крестись давай, а то сызнова затворю.
Преодолев оцепенение, я поднес руку ко лбу. Крестился я неторопливо и тщательно, можно сказать, со вкусом, чуть ли не втыкая ледяные пальцы в лоб, живот и плечи.
После третьего раза дверь распахнулась еще шире, и существо предстало передо мной в полный рост.
Мне стало еще тоскливее.
Одежда, которая была на Гликерье – отчего-то захотелось назвать ее бывшей,– вполне катила на обрывки савана. Когтей на пальцах я, правда, не заметил, но не факт, что она их не спрятала. То-то она кутается в свое тряпье. Так сказать, чтоб не спугнуть раньше времени.
– А сеновал у вас есть? – попытался я найти приемлемый выход из данной ситуации.
– На сеновале ты и впрямь к утру окочурисся,– сурово заметила Гликерья.– А изба хошь и не больно-то протоплена, ан все едино – лучшей, чем на дворе.– И поторопила: – Давай-давай, шевели лаптями-то.
И я дал.
В смысле робко двинулся к двери.
Правда, уже почти зайдя внутрь, я вдруг встрепенулся, не желая уподобиться жертвенному барану или овце,– почуяло сердце худое, но слишком уж манило долгожданное тепло...
И еще мне припомнился Световид и его ирония, когда я заметил, что не боюсь вампиров.
Неужто он специально со мной вот так вот?!
"Да ну! – отогнал я от себя этот бред.– Взрослый человек с высшим образованием, дипломированный философ, а думаешь о каких-то глупых сказках. Не стыдно?!"
И я шагнул в избу...
Едва указав мне на лавку и почти тут же погасив лучину, Гликерья, буркнув: "Спи себе", вышла в сени.
"А сама?" – удивился я, но потом догадался: утепленного туалета с унитазом тут пока еще не придумали, вот и приходится бедной женщине среди ночи, невзирая на лютый холод, выбегать ночью из избы. То-то она даже особо не допросила меня – не иначе как сильно приспичило.
Однако предчувствие продолжало покалывать в груди. Лишь по этой причине я, хоть и разомлевший от тепла, так и не провалился в глубокий сон, который, скорее всего, оказался бы последним в моей жизни.
К тому же вернувшаяся в дом хозяйка повела себя как-то странно. Я не разглядел на входе внутреннего убранства избы, но в том, что кроме лавки, на которой я лежал, да еще одной, возле стола, прочая мебель отсутствовала, мог поклясться. Тогда напрашивается вопрос: "Где дама собирается ложиться спать, если мебель отсутствует, а пол земляной, потому не просто холодный, но ледяной?" Естественный ответ: "На печке".
А вот и мимо.
Что-то до меня не донеслось ни пыхтенья, ни кряхтенья, ни оханья, ни любого другого звука. Или она бесшумна, как обезьяна? Словом, складывалось полное впечатление, что Гликерья, зайдя, тут же остановилась у порога да там и застыла в ожидании.
Спрашивается, чего именно она собралась дождаться?
Нет, тут что-то не то.
Я с силой ущипнул себя за руку, не рассчитав, и чуть не заорал от боли, но вовремя сдержал крик. А сон, как назло, так и лез, окутывал, опутывал меня своей липкой, сладкой паутиной тепла и неги, и бороться с ним становилось невмоготу.
Ее подвело нетерпение.
– Слышь-ка, добрый молодец? – негромко окликнула она меня.– Спишь ли?
Слова доносились до меня еле-еле, я уже дремал, но ответил по возможности бодро и уверенно:
– Сплю.
– Спал бы, так помалкивал,– проворчала странная хозяйка.
Послышалось или в ее голосе и впрямь прозвучала досада? С чего бы вдруг? И почему она ничего у меня не спросила? Для чего тогда окликать? Только для того, чтобы узнать, сплю я или нет? А ей какая разница?
"Окликала, дабы удостовериться, что ты заснул",– услужливо ответил внутренний голос.
"Без тебя знаю! – огрызнулся я.– Лучше скажи, зачем ей это понадобилось знать?"
Но голос, обидевшись на столь хамское обращение, умолк.
Как на беду, мое промерзшее тело знать не желало о всякого рода предчувствиях. Отогревшись и расслабившись, оно упрямо увлекало меня в сладкую дрему, бухтя, чтобы я выбросил из головы всякие глупости.
"К тому же петухи давно пропели",– пришел мне в голову успокоительный довод.
"И впрямь, чего это ты снова? Вампиры, Брем Стокер, Стивен Кинг, Алексей Толстой, Гоголь... завязывать пора, родной, с ужастиками, как с импортными, так и с отечественными. Не доведут они тебя до добра. Тут-то да, сумасшедших домов еще не придумали, а вот когда вернешься..." – промурлыкал внутренний голос, очевидно тоже желающий поспать.
"А я вернусь?" – горько усмехнулся я.
"А как же. Вот выспишься, проснешься и увидишь, что тебе все-все это лишь привиделось, включая старика Световида, мороз, заснеженный лес, его послушных волков и прочие страсти-мордасти. А на самом деле это всего лишь бред, поскольку ты упал не задницей, а головой, угодив не в сугроб, а на камень. Потому быстренько засыпай и..."
Ну и гад же он. Ухитрился вытащить самое мое заветное желание. И ведь как подал – заслушаешься.
Внимая явно провокационным, но таким приятным речам, я вновь стал медленно погружаться в сладкое дремотное состояние. Еще немного, и я бы вырубился всерьез, но тут до меня вновь донесся старухин вопрос, произнесенный достаточно громким голосом:
– Спишь, что ли?
Я открыл было рот, но вовремя сообразил – чтобы выяснить, зачем она меня окликает, надо промолчать.
– Стало быть, спишь! – утвердительно произнесла Гликерья и... хрипло дыша, шагнула ко мне.
Поступь была тяжелая, но уверенная. Немудрено – в крошечной избенке не заплутаешь при всем желании, да еще и при почти полном отсутствии мебели.