А ничем они нам помочь-то и не могли, кроме гвоздей, скоб, и обещания отковать пробный щиток для пулемёта. Это "отковать" меня и смущало, в голове назойливо всплывало то видение брони линкора, то вообще что-то несуразное. Обрадовав, на прощание, директора артели новостью об эвакуации всех надзирающих организаций, я пообещал завтра прислать Абрамзона за метизами, и с деньгами. Всю обратную дорогу Зубрицкий сердито молчал, я тоже переживал очередную неудачу.
Вернувшись в расположение, в канцелярии я обнаружил плотно укутанные махровым полотенцем судки, смущенного политрука, и разгневанную Эстер Шлемовну. Пришлось выслушать лекцию о необходимости правильного питания, опасности еды всухомятку, и проистекающих от этого болезнях. Только после этого, начальник медслужбы сменила гнев на соблюдение дисциплины, и попросила разрешения покинуть помещение. Вместе с ней испарился и военный комиссар, сославшись на необходимость записать вечернюю сводку. Я не возражал - день сегодня был хлопотным, и поужинать я хотел в одиночестве. Одиночество. Как боятся этого понятия люди. Ведь практически недавно одиночество, вне племени, рода, общины означало рабство, унижение, или смерть. Вот и сбивались люди в толпы, и пословицы создавали: "Один в поле не воин", "Гуртом и батьку бить сподручней". Только пожив в большом городе, или же попав в армию, понимаешь всю прелесть временного одиночества. Вот и сейчас, плотно поужинав, заодно и пообедав, наваристой ухой, тушёной картошкой с мясом, и запив всё это изобилие яблочным компотом, я решил продлить очарование перекуром на воздухе.
Захватив с собой полотенце, я сунул в карман пачку папирос, и обойдя казарму присел на заботливо устроенную кем-то лавочку. Смеркалось. Расстегнув гимнастёрку, и ослабив ремень я закурил, и стал лениво смотреть на тёмные воды реки. Все заботы уходили в никуда, уносимые непрерывным бегом воды. Тихий вечер полностью сменил жаркий хлопотливый день, и вечные звёзды с любопытством посмотрели на беспокойную землю. В плавно плывущий запах яблоневого сада вкрадчиво вползла струйка до боли знакомого запаха. Шедевр русских парфюмеров, мечта всех женщин моего детства, духи "Красная Москва". Как радовалась моя молодая мама, когда смущённый отец преподнес красную коробку, вернувшись с уборки хлеба. Как был доволен маленький карапуз, папа и мама рады, смеются и никто не ругает его за соседскую кошку. Какое счастье, взлетать в небо на отцовских руках! Да… "Красная Москва", а я-то думал, что уже всё забыл. Тоска крепко схватила сердце, и я еле удержался от стона. Тем временем, хозяйка запаха, остановилась за моей спиной. и нерешительно спросила:
- Товарищ капи… Ой, Алексей Юрьевич. Разрешите мне посидеть рядом.
- Садитесь, Эстер Шлемовна. Надеюсь, дым от папиросы вам не помешает…
- Нет, нет! Мой отец тоже курил, - Эстер на миг прервалась, но тут-же бодрым голосом закончила:, - А курить очень вредно!
- Жить тоже вредно, - лениво бросил я избитую фразу, - От этого умирают!
Ответом мне было ледяное молчание. Впрочем, продлилось оно недолго, любопытство в своё время погубило не одну кошку:
- Алексей Юрьевич, а что нас ждёт?
Теперь замолчал я, что ответить на такой детский вопрос? Правду? А кому она нужна, правда? "Тьмы низких истин нам дороже, нас возвышающий обман" - так кажется писал поэт? Но молчать дальше было нельзя. и ответ мой прозвучал в диссонанс мирной ночи:
- Война. Кровь, грязь, смерть. И тяжёлая опасная работа.
- Но Алексей Юрьевич… - голос совсем превратился в голосок испуганного ребёнка, - Но наша Красная Армия, товарищ Ворошилов, и сам товарищ Сталин, неужели…
- И Красная Армия, и её полководцы делают всё возможное, и невозможное. Но я говорю только о нас. Война скоро, очень скоро дойдёт и сюда, в наш милый рай. И только от нас, товарищ старший сержант, зависит, как мы её встретим.
Я отбросил папиросу, и повернулся к девочке:
- Одно я вам обещаю! Вы останетесь живы!
- Правда? - глаза доверчиво распахнулись навстречу мне.
- Клянусь! - из-зо всех своих сил я боролся с отнюдь не праведным желанием, крепко обнять и прижать к своей груди.
На моё счастье она встала и очень вежливо сказала:
- Спасибо, товарищ капитан. Мы сделаем всё, чтобы быть готовыми.
Вновь ночная тишина вернулась на своё законное место, а я дрожащими руками прикурил новую папиросу. О, всемогущий! Что со мной?! Идиот! Нет, холодный душ, потом пробежка, и спать, спать. "Бездельничаешь много, старый хрыч" - поставив себе диагноз, я немного успокоился.
Глава 13
- Окрасилоось небо багрянцем… - напевал я, проверяя в зеркальце результаты бритья. Висящие рядом часы с открытой крышкой отсчитывали минуты воскресного утра десятого августа тысяча девятьсот сорок первого года. По плацу дружно затопали ботинки - роты весело спешили в столовую на завтрак. Из располагающего недалеко от умывальника гаража громко доносились колоритные выражения Зубрицкого. Павел Васильевич объяснял своим подчинённым разницу между водителем и шофером:
- Водитель, это звучит гордо и достойно! Он ведёт, пусть только машину, но ведёт! А кто такой "шоффэр"? Вот ты, красноармеец Колёсов, эт, фамилия хорошая, как переводится слово "шоффэр", и с какого языка?
- Не знаю, товарищ старшина!
- Фу на тебя! Такую фамилию позоришь! Добрый у нас командир, вас, бездельников бережёт. Не моги никогда отвечать "Не знаю!". Нельзя красноармейцу не знать! Эх, коленвалом вас через глушитель! "Шоффёр" придумали французские буржуи, и означает это, - Зубрицкий сделал театральную паузу, - означает - "кочегар"! Вот пока, Колёсов, в "полуторке" масло не сменишь, будешь шоффёром.
Дружный хохот бойцов перекрыл оправдания Колёсова, а я сложил бритву и улыбнулся. Но из громкоговорителя, установленного по инициативе политрука зазвучал голос Левитана, и улыбки исчезли. Все замерли.
"В течение ночи на десятое августа наши войска продолжали вести бои с противником на Смоленском, Коростенском, БЕЛОЦЕРКОВСКОМ направлениях и на ЭСТОНСКОМ участке фронта.
На остальных направлениях и участках фронта происходили бои разведывательного характера.
Наша авиация во взаимодействии с наземными войсками наносила удары по мотомехчастям и пехоте противника на поле боя и атаковывала авиацию на его аэродромах".
Репродуктор замолчал, и люди вновь ожили. Только вот никто не глядел друг другу в глаза. Чудо опять не произошло. Не сказал Левитан о сокрушительных ударах Красной Армии и о победах русского оружия, значит и нам придётся воевать.
Зайдя в столовую и выпив стакан чая, я ловко улизнул от Эстер и её постоянной лекции о правильном питании. Проследив за погрузкой бойцов в машины, я поручил политруку желдормост, а сам решил проводить начальство. Хоть и не увидимся мы больше, но пока за порядок на переправе отвечаю я.
Возле моста всё было спокойно. Я обошёл посты, проверил внешний вид бойцов, и вернувшись на городской берег закурил, отойдя в сторону. Стоял спиной к мосту, и бездумно смотрел на серебристые волны, убегающие вниз по течению. Почти месяц здесь, уже привык, освоился. Хорошо, что за делами и хлопотами не было времени рефлексировать и переживать. Но только к одному никак не мог, и не хотел привыкать. Это беженцы, бредущие к мосту с какой-то библейской покорностью - как они рвали мне сердце. В любом взгляде, даже равнодушно скользящем, виделся вопрос: "Почему ты не защитил?" Докурив папиросу, я жадно затянулся новой, но сзади раздался треск и дружный мат в исполнении нескольких голосов. Резко обернувшись, с недоумением посмотрел на ярко-красное яблоко докатившееся до моего сапога. На самом съезде на мост у телеги отвалилось колесо, и из обрушившихся ящиков высыпались яблоки. Нагнувшись, подобрал яблоко, машинально вытер его о рукав гимнастёрки и подошёл к телеге. Женщина только устало и безнадёжно смотрела на суету вокруг своего транспорта. Подоспевший сержант быстро навёл порядок и организовал разгрузку. Вся телега была нагружена яблоками, только небольшой узёлок на самом дне принадлежал вознице.
- Ну, чаго расселась, царевна! - не выдержал дядька, стягиваюший ящик с телеги. - Слезай, приехали… Шо за дурна баба, куда ты их таранишь?
- Так, то ж, сказали вакуироваться - растерянно протянула молодка, тяжело спрыгивая с перекосившейся телеги но не выпуская вожжей. - Так Козьма Рыгорович, мне и говорит, бери мол Клавдия лошадь и вези яблоки. Ну дык, надоть так.
- Вось же дурнина! - восхищённо покрутил головой мужик, отойдя немного в сторону и сворачивая цигарку: - Да на что германцу твои яблоки, кроме разве тех что под кофточкой.
Все дружно расхохотались, а побагровевшая селянка попробовала стегануть дядьку кнутом. Тот отступил, уворачиваясь и чуть не сбил меня с ног:
- Ой, звиняйте командир. Из-за этой бисовой жёнки чуть не напал на Красную Армию.
- Спокойно. А, скажите гражданка, куда вы эти яблоки везете?
- А то я знаю? Председатель сказал вязи, вот я и вязу. А что делать, товарищ командир?
- Так у вас, в колхозе больше и вывозить нечего, что ли? - удивился я.
Только что растерянно хлопавшая ресницами Клавдия гордо выпрямилась:
- Мы приказ обкома первыми выполнили! И даже то, что обмолотить успели, всё уже вывезли. Вот последняя лошадка в колхозе была, и я задержалась, бабку обхаживала, царство ей небесное. Остались в деревне только старые, да и председатель наш.
- А он что, германца ждёт, что ли? - влез в разговор неугомонный мужик.
- Тьфу на тебя, охальник! - разбушевалась женщина, и даже снова замахнулась кнутом, - Ноги у него нема, ещё с польской. Так он сказал, что ружо у него есть, и энтих супостатов будзет горяча привечать!
- Тихо-тихо, - поднял я руку, - Так, колесо поставили. Клавдия..?
- Васильева, мы - засмущалась молодка.
- Клавдия Васильевна, яблоки оставите здесь. Это - приказ. На телегу возьмёте людей, в первую очередь - детей и стариков. Сержант Збицкий!
- Туточки я. Ой, виноват. Здесь!
- Организуйте полную загрузку, и давайте быстрее заканчивайте.
Упряжку отвели в сторону, и Збицкий стал высматривать кандидатов в пассажиры. Я кинул яблоко в ящик, и впрягся в работу по расталкиванию затора. До конца впрочем не успели, и вырулившая из ворот обкома автоколонна вынуждена была остановиться почти сразу. Вывалившийся из первого автобуса товарищ Зелёный было устроил скандал, требуя немедленно очистить дорогу, но его оборвал подошедший Строков:
- Отставить! Скоро поедем. Алексей Юрьевич, давайте отойдём в сторонку.
Мы отошли, и капитан ГБ протянул коробку "Герцеговины Флор":
- Угощайтесь, товарищ капитан. Остатки былой роскоши, ещё с Минска привозил, - Он мечтательно улыбнулся, - Был на совещании, заглянул в буфет, а там такое богатство… На все деньги взял, всех в Полесске обрадовал.
Мы прикурили от одной спички, и Строков затянулся так, что выступили скулы. Папироса затрещала, и с раздражением выбросив её гэбешник выругался:
- Вот халтурщики, даже такие папиросы сделать нормально не могут! Так, товарищ капитан, слушайте приказ! Младший политрук ваш поступает в распоряжение Особого Отдела фронта. Добровольцев, - он что-то прошипел сквозь зубы, и сплюнул, - найти не удалось. Вряд ли я смогу прислать вам ещё одного комиссара, хотя конечно доложу, по прибытии. Придётся вам командовать одному.
- Товарищ капитан госбезопасности, - растерялся я, - Так вы же, батальон вообще без офицеров оставите! У меня их и так нет, а вы ещё и политрука забираете.
Строков осмотрелся и понизил голос:
- Командиров, товарищ капитан, командиров, а не офицеров. Не путайте. Хорошо, придётся вас в курс ввести хоть и не положено. Ященко к вам направили, чтобы он казарму понюхал. На этом всё, партия вам полностью верит, товарищ Листвин. Товарищ Ливицкий просил передать вам это, а то он был вынужден уехать ночью.
Пожав мне руку, Строков пошёл к машине, но вдруг резко обернулся и спросил:
- О! Чуть не забыл! Буфетчицу-спекулянтку разоблачили, так что можете забрать свои деньги. Да и вообще, подойдите к третьему автобусу, там вас начальник финчасти ждёт. А может быть поедете с нами?
- Нет! - резко отрезал я. - Если партия мне верит, то я такое доверие обмануть не могу. Да и людей бросить не могу. Нет, моё место здесь! А к автобусу, конечно подойду, финансы учёт любят.
Строков поглядел мне в глаза, потом строго по уставу откозырял. Докуривая роскошную папиросу, я проводил усталым взглядом последний грузовик, спускающийся на мост. У ног, в пыли, лежал опечатанный мешок с двухмесячным денежным довольствием всего батальона. Ах, как был недоволен старый финансист из Госбанка, когда я кинул мешок на землю, чтобы освободить руки.
- Молодой человек!! Вы получили материальное воплощение своего и ваших солдат, нелегкого труда. Разве можно, это, швырять на землю!
Вот я и стал миллионером. Командиров нам не надо, атаманом буду я.
Командовать городом оказалось не труднее, чем батальоном. Главное - распределить поручения и проконтролировать выполнение. Но это в теории, а на практике… Одно утешало: поручение для гражданского населения было только одно - эвакуироваться. А ответственных назначить тоже было просто. Товарищ ребе уже выполнял порученное ему задание, хотя и с большим трудом. Он честно сказал, когда я забежал к нему по поводу новых плакатов:
- Ты знаешь мальчик, до чего я наконец-то додумался? Нет, не знаешь, потому что ты ещё не Соломон, но обязательно будешь, потому что слушаешь старших. А эти… - старик только сплюнул, - эти, очень глупые люди говорят что жили при большевиках, проживём и при германцах. Прожив долгую жизнь, я обнаружил, что и среди евреев есть жиды. И что с ними делать, скажите мне? Солдат, чтобы штыками их гнать, ты же не дашь.
- Не дам. - подтвердил я, и добавил: - Самому не хватает.
- Вот и я, об том же. - Совсем пригорюнился ребе. - Ладно, будем делать что должно. Кстати, к попам можешь не ходить, я у батюшки уже был. Он такую речугу потом закатил что, паства его прям из храма побежала вещички собирать.
Я поблагодарил старого печатника, и мысленно ругая себя последними словами вышел из типографии. Как же я мог забыть, что церковь в городе работала практически всегда. Её и закрывали только в двадцатом, лет на пятнадцать. Ну хорошо, одной проблемой меньше. А теперь к моим патрулям, вернее в здание НКВД, где была караулка, - отдать им афиши для расклейки. Потом в батальон - поймать Абрамзона и направить его на склады Госрезерва, пока их не сожгли. А то этот хитрый жук уже второй день носится по области, и явно что-то химичит. И ещё. Поздравить Эстер Шлёмовну с тем, что она стала начальником облздрава, и теперь все склады в её распоряжении! Если конечно на них что-нибудь осталось…
Вернувшись в свою уютную норку, и раздав всем по пряникам, я засел в канцелярии. С тяжёлым вздохом водрузил на стол папки, и стал изучать ту, где была наклейка "Полесский укреплённый район". С каждой прочитанной страницей моё недоумение росло. Вскоре оно уже превратилось в панику. Пережив "развитый социализм", "перестройку", "социализм с человеческим лицом", и "общество равных возможностей" я был склонен согласиться с утверждением стариков "Вот при Сталине был порядок!" А тут… Зачем-то расформировали, пусть и построенный по меркам Гражданской, но вполне боеспособный укрепрайон. И когда!? Я вернулся к документу, и недоверчиво посмотрел на дату. В тридцать шестом году! Дивизию забрали, а сформировали пару пульбатальонов, да и то кадрированных. Но после тридцать девятого, исчезли и эти батальоны. То есть личного состава нет, пулемёты частично на складах, а большей частью - неизвестно где! На глаза попалась выписка из перечня оргмероприятий проводимых по укрепрайонам. Так, что у нас тут? Правильно, сформировать четыре отдельных взвода полукапонирной артиллерии. До первого декабря тысяча девятьсот тридцать девятого года. После семнадцатого сентября уже не актуально. А сейчас что мы имеем с этого укрепрайона? А имеем мы, ни-че-го! Бронеколпаки демонтированы в тридцать девятом, дерево-земельные укрепления уже превратились в холмы и ямы. Теперь Полесский укреплённый район существует только на бумаге, так же как и мой батальон. А кому я подчиняюсь? Опаньки! Нахожусь я вместе со своим "укрепрайоном" в оперативном подчинении двадцать первой армии. Хотелось бы верить, что генерал-лейтенант Ефремов в курсе всего нашего бардака. Но сомневаюсь я, что комбриг Бабына докладывал всю правду. Внеочередную "шпалу" я явно получил с его подачи.
В дверь постучали, и я захлопнул папку, предварительно засунув в неё требование о предоставлении отчёта о наличии и состоянии автотранспорта:
- Войдите!
В дверь подчеркнуто робко просунулся какой-то парень в полувоенном костюме. По крайней мере, штаны и сапоги были военные. В руках он мял пилотку без звездочки. Посмотрев на него, я с изумлением узнал младшего политрука:
- Николай Григорьевич! Что это за маскарад!? Что об вас бойцы подумают!!?
- Но товарищ капитан. - растерялся Ященко - В казарме никого нет, кроме дневальных, а меня сержант Соловьёва провела. А нам уже пора…
- Куда? - начал спрашивать я, потом вспомнил, хотя… - Почему это "нам"? Мне Строков только о вас говорил!
- Товарищ капитан! - взмолился Ященко, - Мы со Светой. Ой, с сержантом Соловьевой, пожениться хотим. Отпустите её со мной…
Я встал из-за стола, и прошёлся по комнате:
- Дела… Позовите сержанта.
Политрук кинулся за дверь и буквально втащил пунцовую девушку. Я повернулся, и строго посмотрел на молодых:
- Сержант медслужбы Соловьева!
- Я, товарищ капитан, - пискнула девчушка, и тут же попыталась спрятаться за спину своего избранника. Впрочем, он остановил её.
- Вы понимаете, на что идёте? Нет, я не о замужестве. Тут я вам ни разрешать, ни запрещать не собираюсь. Вы понимаете, что остаетесь под немцем? И не буду врать, возможно надолго.
Ященко побледнел, но я остановил его взглядом. Хотя, мог бы и не останавливать. Мышка вдруг превратилась в тигрицу.
- В горе, и в радости. Пока не разлучит нас смерть, и никто боле - четко выговорила Светлана, не сводя с меня твёрдого взгляда, и вцепившись в руку Николая, как в спасательный круг.
Первым взгляд отвёл я:
- Что же, пусть будет у вас счастье. Скажите Коробочко, чтобы вывезла вас в санитарной машине. Идите.
- Товарищ капитан! Дайте нам документ, что мы женаты! А то меня тёща дрыном по хребту встретит! - взмолился политрук, посматривая на улыбающуюся невесту.
- Так это вам в ЗАГС надо, - растерялся я, но потом стукнул себя ладонью по лбу, - Ах, чёрт! Совсем забыл.
Усевшись за стол, и подвинув к себе бумажный лист, я взял перо, но потом поднял глаза на Ященко:
- Какая фамилия?
Тот сначала не понял вопроса, но потом до него дошло, и он положил на стол две красноармейских книжки.
- Так-с, - бормотал я себе под нос, записывая, - Красноармеец Радчинский, и сержант Соловьева. Считать мужем и женой. Командир полка, военный комиссар полка. Николай Григорьевич срочно отыщите военкома, пусть тоже распишется. Скажите ему, что с вопросами, ко мне.
Я со стуком поставил печать, слегка дернув её, чтобы была нечитаемой, и поднялся со стула:
- Как военный комендант Полесской области объявляю вас мужем и женой! - и улыбнувшись, добавил - Горько.