Ночью Ба проснулся: в глаза ему заглядывала звезда Сотис. Сотис обещала хороший разлив и, значит, хороший урожай, Ба было все равно. Его разбудила мысль о женщине. Не навестить ли старика Нетчефа, по привычке подумал Ба и тут же одернул себя. У него ведь нет золота. Ничего нет. Он хотел прогнать голод вожделением, забыв, чем голод вызван. Старик Нетчеф содержал рабынь, прекрасных и юных, и менял их часто: древнейший вид заработка быстро отбирал и прелесть, и юность. Ба захаживал к Нетчефу, как давно это было! Почему же он на юге ни разу не посетил подобного старика?
Ба даже сел от изумления. У него год не было женщины! От разлива до разлива! Куда же делась та необузданная сила, не позволявшая успокоиться? Неужели он всю ее использовал… но куда? Он вспомнил, что Аб только раз, всего один жалкий разок поддался на уговоры и зашел с ним к Нетчефу. От разлива до разлива он стал собственным братом, прожил за двоих. И как он мог даже не заметить?!..
Сотис не скоро убаюкала человека.
Заснув с рассветом, Ба проснулся в полдень. "Не ходить, - была первая мысль, - зачем?" Голова болела, ведь одни бездельники спят на крышах в полдень. Солнце придавило грозным государственным Ра, а не ласковым без разбора Атоном. С крыши следовало уползти.
Ба спустился вниз, эти четыре стены теперь до конца дней принадлежали ему одному; и от этой мысли - "до конца дней" - ему сделалось совсем плохо. Он плеснул в лицо омерзительно теплой водой и с тяжелым сердцем, с грустью в животе вышел в город.
А город даже назывался именем Рамзеса. Великий Дом менял себя и свою страну - он предпочитал красоту и величие. Потому правитель имел очень много жен, больше чем предшественники. Потому он лично следил за возведением новых храмов - и величие вздымалось колоннами Ипет-Су, статуями в тридцать локтей высотой с известной полуулыбкой, вырубалось в скале на дальнем юге, на границе с Нубией. Ради красоты правитель помчался один на колеснице навстречу тысячам хеттов под Кадешом - и те рассыпались, пораженные, уверенные, что на них летит карающий бог, а не человек. И полуулыбка уже тогда кривила губы. Собственный город Рамзес выстроил по собственному плану на месте старой стоянки гиксосов. Потомки изгнанных три столетия назад азиатов до сих пор обретались в дельте, правда, теперь представляли собой жалкое зрелище. От гиксосов-завоевателей в них осталось мало: Черная Земля растворила их в себе, превратила в прислугу. При строительстве их работа ценилась дешевле, это было удобно новому городу. Из этих-то чужаков в родной стране Рамзес сформировал личную охрану, зависящую исключительно от него. Он все делал сам. И в сокровищницу ходил сам.
Ба-Кхенну-ф доплелся до рынка. Только не воровать еду, попасться на сушеной рыбе было бы верхом глупости. Он сглотнул - стебелек папируса где-то там зашевелился. Ба прислушался.
Наконец-то!
Наконец-то рынок был полон дрожащим возбуждением. Слух! Нет, не слух - правда.
Во имя очищения сердца народа Черной Земли, три храма в дельте… не может быть! Может: три храма - храм Амона-Ра, храм Пта и храм богини Хатхур объявили, что в течение семи дней люди должны приходить и очищать сердце. Как? Просто! Любой свободный житель Кемт рассказывает в храме свое самое нечестивое деяние в жизни и самое изощренное. И если бог видит, что человек не солгал, если человек верно определил свое самое нечестивое и самое ловкое деяние - то в храме Пта он получает меру зерна и кувшин пива, в храме Хатхур его ублажает одна из младших жриц, а в храме Амона-Ра с него снимается последняя государственная повинность, если же он преступник - ему прощается преступление. Жители города Рамзеса, жители дельты, жители всей страны Кемт избавятся от того, что отягощает их сердца. И когда на весах Маат на одну чашу весов ляжет оно, сердце умершего, а на другую чашу Тот опустит страусиное перо, то сердце не будет тяжелее и человек достигнет жизни вечной на полях Иалу.
Это было не то, чего ждал Ба.
- Раскинули сеть… - пробормотал он.
И принялся вспоминать, где же это в дельте находится храм богини Хатхур.
Рамзес думал.
Он думал, не обязать ли ему старшего сына должностью чати? Но хорошо ли это будет? А чати отослать к хеттам. Пусть защищает самую никчемную крепость.
Чати тем временем тоже думал. Из последних сил чати пытался вернуть сердце из глубин живота и унять трясущиеся руки да стучащие зубы. Крепость на границе с хеттами виделась ему яснее, чем Рамзесу. Ведь он уже знал то, чего Рамзес еще не знал, и что хочешь не хочешь должен был сообщить великому он, чати.
Он вошел, низко кланяясь, ниже, чем всегда. Почти вполз.
- О Великий Дом, злодей неосторожно позволил себя поймать. Как я и говорил. Как я предсказывал.
- Где?
- В храме Хатхур, о Великий Дом.
- Где он? - уточнил Рамзес.
- Он… Он имел дерзость сбежать.
- После того, как был пойман? - правитель казался спокойным.
Может быть, все-таки не изгнание? Может быть, смерть - но на родной земле. Со всеми обрядами, положенными тому, кто исполнял такую высочайшую должность - чати.
- Злодей выбрал жрицу любви и рассказал ей все. Он явился туда вечером. Он рассказал, что… Жрица здесь, о Великий Дом.
- Нет. Говори.
- Он назвал своим нечестивым поступком убийство брата в сокровищнице, а самым ловким и удачным - избавление тела брата со столба. Тогда жрица защелкнула браслет на его руке… Я специально приказал изготовить такие браслеты. Шип впился ему в руку, он закричал, но браслет был накрепко привязан.
- К чему?
- Ко вбитому глубоко в пол колу.
- Как же он сбежал?
- Было темно. Жрица поспешила звать стражников. А злодей отрезал свою руку, как когда-то голову брата, и убежал.
- Там должно быть много крови. Ты ее видел?
Чати закрыл глаза. Будь что будет.
- Я? Нет.
- Ты бы смог отрезать себе руку?
Чати открыл глаза.
- Я? Нет.
- Может, попробуешь? Интересно, как быстро у тебя получится? Я даже поспешу позвать стражников. Ты говоришь, жрица ушла за ними?
- Да, о Великий Дом.
- Где же были стражники? В Абту? Или за Элефантиной?
- Стражники были рядом, - прошептал чати, - о Великий Дом.
- Объяви на весь Кемт награду, лишенный ума. Тот, кто доставит мне преступника… Но живого, никаких неизвестных голов… А то сейчас пойдут резать друг друга… Тот, кто доставит мне его, получит тысячу сто тридцать шесть дебенов золота и четыреста пятьдесят четыре дебена серебра. Столько же, сколько вынес вор из моего хранилища. Тебя, чати, награда не касается. Не вздумай, жизнь-здоровье-сила, прятать свидетелей и представлять себя главным ловцом. И всем, кто что-то о злодее скажет, тоже награда. Один золотой дебен за каждое верное слово. И заранее подготовь себе мастабу, жизнь-здоровье-сила, на случай, жизнь-здоровье-сила, если вдруг чего перепутаешь!
Чати начал отползать.
- И еще, - остановил его властитель. - Запомни, глупец: этот человек способен сожрать вас всех. Только я стою на его пути.
Дельта сотрясалась от последних приступов власти несчастного чати. Солнце смеялось, глядя, как идут поиски безруких. Их оказалось вовсе не так много, точнее - двое. Один пострадал от крокодила в прошлый разлив, о чем знала вся деревня. Другого искалечили в битве при Кадеше тридцать лет назад.
Жрица любви подробно описала внешность преступника. По этому описанию можно было хватать всех, не имеющих бороды (а коренные жители Кемт ее никогда не имели), стоящих на двух ногах и обладающих правильными чертами лица.
Зато злодей наверняка был мужчиной!
В храме Хатхур принимали тоскующих плотью - младшие жрицы служили богине изо всех сил, отпущенных им природой. Храм Хатхур был храм важный: он успокаивал жителей долины и дарил ощущение довольства.
От страха чати стал захаживать и просиживать ночи с той, которая видела и трогала вора. Отрезанная рука хранилась во дворце.
А в городе стражи врывались в дома. Потом людей десятками приводили к жрице, и она повторяла: "Нет", "Не тот", "Не похож", "Нет, совсем нет".
Однако не успело неистовство спущенных с цепи насладиться беззащитностью и вседозволенностью, как во дворец явился ищущий награды. Человек худой и бледный, с горящими от предвкушения глазами.
Он сказал, что издавна знает злодея и способен выдать его живого, с целою головой и без возможности скрыться. Враг Великого Дома, жизнь-здоровье-сила, уже связан, сказал он.
Это были не те путаные подозрения, мол, мой сосед куда-то отлучился на две ночи. От них чати устал. Это была цель, конец розыска. Но презренный отказался назвать имя и место! Он требовал, чтобы ему позволили лицезреть властелина Кемт, он требовал!
Чати сразу подумал о пытках…
Но желающий золота опередил его: он-де умрет под пытками, а его брат остался с пленником. Будет ли доволен Великий Дом, жизнь-здоровье-сила?
Чати колебался. Умрет или скажет?
Если бы такой человек пришел раньше, до ужасных поражений чати… Или если б о том, что брат сидит с пленником, он дрожащим голосом пробормотал бы после слова "пытки"… Чати рискнул бы. А так…
Желающему золота объяснили, как себя вести рядом с сиянием всемогущего. Когда и в какой позе коснуться лбом пола, как начать речь, как затем удалиться. В утешение чати изобретал подробности расправы над пойманным вором.
Но неужели же этот… мальчишка, ничтожество… неужели он унесет тысячу сто тридцать шесть дебенов золота и четыреста пятьдесят четыре дебена серебра?!!!
- О Великий Дом, этот человек утверждает, будто может выдать вора, живого и связанного.
- Говори! - приказал Рамзес.
- Пусть все уйдут, о Великий Дом, жизнь-здоровье-сила.
Рамзес поморщился. Но не потому, что его оскорбила просьба удалить лишние уши. Удивительной особенностью повелителя было то, что он запретил приближенным титуловать себя; какая-то странная лихость, наподобие сумасшедшей колесничной атаки в одиночку - использовать титул владык Кемт вместо ругательства. Рамзес Второй Великий есть Рамзес Второй Великий! А все прежние, олицетворявшие Великий Дом Черной Земли, они определяются этим общим на всех "жизнь-здоровье-сила".
- Прочь, - бросил хозяин Кемт.
Чати, два стражника, верховный жрец оскорбленного надругательством над мертвыми Амона-Ра, все попятились к дверям. Рамзес на них не смотрел, он изучал неизвестного.
Едва все вышли, неизвестный, нарушив правила, вновь опустился на колени, коснулся лбом пола и проговорил, четко, по-жречески отделяя слога:
- О Ра-мзес-мери-Амон-Ра-хек-Маат! О Ушр-Маат-Ра-сетеп-ен!
Иной бы вздрогнул, из тех, прежних. Рамзес просто спросил:
- Ты знаешь мои тайные имена?
- Да, Великий Дом.
- Ты знаешь, что теперь я буду сомневаться, предать тебя смерти или наградить, как обещано?
- Да, Великий Дом.
- Ты действительно можешь назвать имя преступника и выдать его мне?
- Да, Великий Дом. Сейчас преступник уже не в силах бежать.
- Почему ты не хотел, чтобы имя злодея слышали мои слуги?
- Эта тайна для одного тебя, о Великий Дом. Поступай с ней, как сочтешь нужным.
- Я всегда поступаю так, как считаю нужным. Ну, говори: кто вор, кто это, как его зовут?
- Это я, - ответил пришедший, - меня зовут Ба-Кхен-ну-ф.
Стасим первый
Строфа
Мир людей: Кассандра
Детская душа Кассандры состояла из двух деталей. Впоследствии, безвозвратно взрослея, детская душа приобрела еще третью и, пожалуй, главную деталь - горечь разочарования. Но пока что мир был молод, мама Гекуба то и дело видела во сне какие-то факелы, горящие у нее во чреве, - и рожала Приаму одного сына за другим. В перерывах между основным занятием Гекуба рожала девочек.
Первым, более заметным свойством Кассандры было по возможности точно отвечать на вопросы. В зависимости от ситуации у взрослых это называлось говорить правду или говорить глупости.
Например, когда отец спрашивал ее: "Не правда ли, что больше всех ты любишь маму?" - Кассандра честно отвечала: "Нет, не правда". Потому что на самом деле больше всех она любила брата Гектора, но об этом не догадывались, а брат Гектор не спрашивал.
Например, когда Деифоб в пылу игр кричал: "Я, я буду сильнейшим воином! Да?" - и все тихо соглашались, только Кассандра так же тихо, но упрямо произносила: "Не будешь". И была Деифобом таскана за волосы, и уже утомившийся тасканием Деифоб снова вопрошал: "Но почему, почему? Скажи, почему?" Тогда Кассандра коротко роняла: "Не суждено", - и была таскана за волосы вторично, причем Деифоб по-мальчишески сопел носом, превозмогая усталость.
Второе свойство гнездилось глубже: там, внутри Кассандры беспрерывно что-то фантазировалось. И назвать-то его сложно… То ли творчество, то ли знание. Страсть к выдумке. Беспокойный зуд рассказчика.
Однажды Приам гладил дочку по нескладной головушке. И что тебе, вроде бы? Сиди, терпи. Вкушай ласку.
Кассандра пробормотала:
- А из чего сделан мир?
- Что? - вздрогнул Приам, полагавший, будто мир сделан из Трои и окружающего ее моря зла.
Кассандра снизу вверх посмотрела исподлобья на царя-родителя и, пожалев папу, поправилась:
- Расскажи сказку.
- Хорошо. Вначале был золотой век. Всем было хорошо. Потом был серебряный век. Всем тоже было хорошо, и только самым ленивым и плохим людям было не очень хорошо. Потом… Потом был бронзовый век, кажется. И тоже было хорошо людям, но уже только хорошим.
- А боги?
- Ну… Боги управляют. Потом был железный век…
- А зачем им, чтоб вначале всем было хорошо, а потом не всем?
- Им виднее. На то они и боги.
Приаму захотелось уйти. Он вспомнил, сколько еще надо отдать приказаний, прежде чем наступит вечер. Он не желал себе признаться, но ему захотелось погладить по голове кого-то другого.
И наступил вечер, и приказания были отданы. Приам не вспоминал о беседе с дочерью: дочерей было слишком много. Усталый, он возлег на ложе с Гекубой, принял от нее чашу разбавленного родниковой водой вина. Он начал отдыхать.
Вдруг вошла Кассандра. Без спроса.
Гекуба подумала, что в городе пожар.
- Я знаю, - сказала девочка. - Я догадалась. Мир сделан из Хаоса.
Произнося слово "Хаос" шепотом, она смешно вытаращила глаза.
Однажды царь Трои и Илиона в священной роще приносил жертву Гере. С ним были другие дети, мальчики. Кассандра подкралась и услышала:
- О владычица, благодарим тебя за все, но больше всего за то, что враг рода человеческого, убийца собственных детей, животное без рода и племени, косматый урод с дубиной наконец сгорел, сгорел как… как…
Ненависть-радость не позволяла даже сравнить - как.
Девочка перестала слушать и задумалась. Фальшь звучала в словах отца, неизвестная, но явственная.
Возвращаясь во дворец, Кассандра встретила Лаодику. Сестра была на два года старше и в два раза красивее. Нет, гораздо больше, чем просто в два раза. Кассандра еще не разочаровалась в красоте, она обожала Лаодику и желала поделиться с ней всем, что только имела.
А имела она…
- Я знаю: мир сделан из Хаоса. И еще я утром догадалась: Хронос укротил Хаос.
- Хи-хи! - пискнула Лаодика и убежала.
Лаодика знала другое: у мальчиков половые органы выглядят совсем не так, как у девочек. И догадывалась, что это неспроста.
Кассандра смотрела ей вслед, провожала ее блестящие стройные ножки, и снова услышала голос отца: "убийца собственных детей". Убийца собственных детей…
Она еле дождалась его во дворце.
- Папа, папа! Я все знаю: Хронос укротил Хаос, понимаешь? Хронос-время! Но сам стал убийцей собственных детей.
Приам посмотрел на дочь с сомнением. Перед сном он поделился с Гекубой тревогой по поводу здоровья маленькой Кассандры.
- Ты больна? - сухая ладонь матери легла на лоб.
- Я думаю, этот… враг рода человеческого…
- Не называй его имени, - попросила мать.
- Геракл, - отчеканила Кассандра. - Я думаю, он не был безродным.
- Откуда ты взяла?
- Я думаю, он был сын Зевса.
- Что-о?! Какая глупость!
Гекуба обеими руками повернула к себе раскрасневшееся от волнения лицо дочери. В глазах Кассандры читались все двенадцать подвигов ужаса семьи.
И Гекуба всего лишь попросила:
- Не говори об этом отцу.
Однажды Приам сидел в покоях с Гектором. Для него всегда было очень важно общение именно с Гектором. Приам наставлял его, готовил к трудностям жизни. Приам воспитывал царя.
Вошла Кассандра.
Гектор улыбнулся. Отец - нет.
- Теперь я знаю все, - торжественно объявила семилетняя царевна. - Мир сделан из Хаоса. Хронос победил Хаос. А Зевс победил Хроноса!
Отец и сын молчали. Лучше бы она им сообщила о различии половых органов, как Лаодика.
- Хаос везде. Он в тебе, - она ткнула брата в грудь, - и в тебе, папа. Он в стенах. В земле. Он там спрятан.
Приам и Гектор молчали.
- Надо, чтобы он не вырвался.
Она постояла перед ними в полной тишине еще немного, потом повернулась и пошла.
Приаму стало тоскливо.
- Сын, - сказал он, - одна из твоих сестер сумасшедшая.
С течением хроноса Кассандра взрослела. Так часто бывает.
Ненужный комплекс фантазий развивался сам собой, мешал жить и постепенно заместил понятие "жизнь".
Она по-прежнему игнорировала ритуальные вопросы и задавала свои, дерзкие.
"Ты хочешь замуж, девочка моя?"
"Нет!"
Она не хотела замуж, она мечтала о ненасытной страсти, которая закончилась бы так громоподобно, чтобы долго еще вспоминали и завидовали.
Эротические грезы принялись вытеснять прочие сюжеты где-то в одиннадцать-двенадцать. Рано? Ну, как кому. То есть она и раньше все знала в точности, куда там Лаодике, но не интересовалась, зато теперь развернулись такие картины, так безумно оказалось можно использовать это самое различие!..
Пересказывать их в подробностях нельзя было никому. С течением хроноса она стала очень тщательна в воображаемых подробностях.
И ведь ни один юноша до сих пор не признался ей в любви!
Пролетело два года, Кассандре исполнилось четырнадцать. И ни один юноша… По-прежнему, даже в четырнадцать! А Лаодика уже вовсю хихикала с Геликаоном. Геликаон, конечно, не дотягивал до тех, что снились Кассандре, но все-таки… Будь здесь Гектор, он бы ее понял. Гектор добрый, он бы пожалел. Может быть… Но отец отослал Гектора в Айгюптос. Взгляд привычно затуманился: Кассандра задумалась об Айгюптосе…