- Ну, на самом деле платить они не собирались с самого начала. Когда комтур Кетлер отчитывался в Цесине перед магистром, он сразу заявил, что Иоанн блефует. В России, мол, изрядно проблем на востоке. Волнения среди арских племен никак не остановить, вотяки взбунтовались. К сему бунту, кстати, орден приложил некоторые старания. Опять же, Османская империя сильно недовольна усилением русских сразу во всех землях, раздвижением наших границ. Она открыто готовит вторжение, посылает в набеги на русское порубежье татар. В таких условиях мы не можем отвести войска с южных границ, и сил для войны в Ливонии у нас просто нет. Посему царь может пугать, но стукнуть кулаком не способен.
- Комтур неглуп, - хмыкнул Друцкий. - Но дурак изрядный. Нашел кого сравнить - османов и своих перепившихся рыцарей! Война с Высокой Портой погубит любую, самую сильную державу мира. Уж больно могучи ныне магометяне. Для покорения же Ливонии хватит обычной порубежной стражи, была бы токмо воля!
- Еще он говорил, что Польша с Литвой и Швеция не допустят усиления русских за счет орденских владений.
- Какая детская наивность! Конечно, они не захотят, чтобы Москва сожрала столь лакомый кусочек на морских берегах. Но кто сказал, что литовцы и ляхи станут защищать своих вековых врагов? Скорее, они попытаются принять участие в ужине!
- Вильгельм Фюрстенберг придерживается иного мнения… - отметил Зверев. - Впрочем, после столь решительного начала оба они вдруг решили, что собрать Юрьеву дань все же не помешает. Токмо не для государя, а для казны своей, орденской. Посему по городам ливонским, по епископствам Эзельскому, Дерптскому, Рижскому они послов разослали с указанием требования царского договора, тобой найденного, и повелением серебро нужное собрать. Ну, а дальше начался полный цирк. Марки все вроде как собрали, да вот только отдавать их не желает никто, ни един бургомистр, священник, мэр и как там они еще кличутся?
- По-разному в разных концах, Андрей Васильевич, - кивнул старик.
- Да это и неважно. В общем, бочки с деньгами по подвалам стоят, а кавалеры и бюргеры писульками обмениваются: куда везти, кому, сколько. Каждый желает, чтобы к нему собранное свезли, а сам в чужие руки налог отдавать не желает. Сговорились собрать в Феллин. И опять никак списаться не могут, кому первому серебро доставлять. Наконец комтур не выдержал и самолично отправился за данью собранной. В одно место приехал: бочки в подвале мэрии, подвал под замком, казначея нет, отъехал к родичам по какой-то нужде. Без казначея не открыть. Подождали - не возвращается. Кетлер покуда в другое место отправился. Там казначей есть, подвалы открыты, бургомистр встречает. Сказывают, уже отправили. Кавалер наш в погоню помчался - не догнал. Вернулся - нету серебра. Вестимо, возчики заблудились. В третье место приехал: казначей есть, подвал открыт, бургомистра нет. Без него неведомо, куда дань отложена на время. В четвертом: замок на казне сломался, а мастера нет. Ломать же никто не смеет, добро городское, отвечать придется. И так по всей Прибалтике! Ни одна собака ни единой монетки рыцарю нашему не отсыпала! Время все вышло, ныне знакомец наш, Готард Кетлер, Торопец проезжает. Дани же с ним как не было, так и нет.
- Это славно, - поднял кубок князь Друцкий и соприкоснулся его краем с бокалом Зверева. - Половину дела, почитай, мы свершили. Но не идут у меня из головы слова твои, Андрей Васильевич, о том, что государь лишь в переговорах на ливонцев давить намерен, живое серебро получить не ожидает. Дьяк Висковатый тоже переговорами обойтись хочет. Ливонцы того же самого желают. Как бы не заболтали они все старания наши… Что скажешь, Андрей Васильевич?
- Помню, когда они в замке разговаривали, Кетлер сказывал, что дикие русские варвары обойдутся и без ливонского серебра. Царь глуп, обещаниям простым верит. Они ему голову заморочат, раз за разом откладывать выплату станут, пока напасть какая не случится, чтобы опять в Москве про западные окраины забыли. Как османы с юга ударят - из русской памяти враз все долги соседские повылетят.
- Ты, княже, ровно рядом с магистром на тех приемах стоял!
- Так, почитай, и было, Юрий Семенович. Мастерства моего еще года на два хватит, хоть каждый день спрашивай. Только вот слова о доверчивости Иоанна Васильевича мне в душу запали. То, что клятвам он и впрямь верит, изменников просто под честное слово прощает - это каждому ведомо. Но открыто пользоваться сей слабостью и добротой царской… Это, думаю, государю не понравится. Да и прочие их планы - тоже. Милостив он, но клятвопреступления не приемлет. За измену простит, но нарушения клятвы не спустит.
- Так-так, - покивал Друцкий. - Но ведь разговор сей государю не ведом. С чего бы ему гневаться?
- Вот как я прикинул, - отхлебнул вина Зверев. - Мне бы слугу со двора постоялого взять, где ливонцы останавливались, заговорить его на куриной траве, да и внушить ему, что он сам сей разговор меж послами слышал. Дадим ему после того пару гривен, пусть в Москву мчится, да всем про услышанное рассказывает. В приказе посольском пусть Висковатому в ноги падет, повторит, как царя обманывают, боярам встречным плачется. Да и мы с его слов про то друзьям-знакомым поведать сможем.
- Ловко задумано, - похвалил старик. - Одного понять не могу. Коли ты служке дворовому две гривны отсыпать намерен, зачем ему видения устраивать? Нечто он так нужных слов не запомнит?
Князья рассмеялись, и Юрий Семенович продолжил:
- Когда же ты осуществить сие намерен? Посольство недалече.
- От Торопца до Москвы обозу десять дней пути, не менее. А то и пятнадцать. На почтовых же я завтра к вечеру там буду. День - на выбор служки, умного и понятливого, еще день - сюда возвернуться. Итого, неделя в запасе получится, не менее. По всей Москве слухи успеем распустить, было бы желание.
- Тогда за успех, - поднял кубок старик. - И да поможет нам Бог.
В Торопец Зверев помчался один. Ямская почта была весьма дорогим удовольствием даже для князя Сакульского. Зато обеспечивала скорость! Запрыгнув в седло, он давал шпоры скакуну и мчался во весь опор до следующего яма - около двадцати верст, чуть меньше часа стремительного галопа. Во дворе спрыгивал, пихал служке подорожную, разминался несколько минут, пока смерды перекидывали седло со взмыленного, тяжело дышащего скакуна на свежего, снова взмахивал в седло - и опять гнал коня на грани полета. Двор - скачка, двор - скачка, и опять - двор. Одиннадцать дворов, одиннадцать скакунов - и уже через десять часов князь спешился во дворе хорошо знакомого постоялого двора. Знакомого не ему - Готарду Кетлеру, глазами которого он видел эти ворота с надломленной жердиной, этот покосившийся хлев и медный православный крестик над башенкой в углу дома.
- Это… - бросив подворнику повод, махнул рукой Андрей и понял, что погорячился. После начатой задолго до рассвета скачки, без остановок для обеда и отдыха, все его тело ломило, ноги еле шевелились, руки затекли и даже язык ворочался с трудом. Какие уж тут поиски и уговоры доносчика. - Завтра…
Постанывая при каждом шаге, прихрамывая на обе ноги и совершенно не чувствуя седалища, Зверев доплелся до двери в дом, ткнул пальцем в согнувшегося в поклоне хозяина:
- Я возьму вторую светлицу по левую руку. Вели принести туда кваса.
- А кушать что станешь, боярин?
- Князь, - поморщившись, поправил его Андрей. - Завтра.
- Будет сделано, княже, - тут же согласился хозяин.
Зверев кое-как поднялся на второй этаж, толкнул нужную дверь, стянул у порога сапоги, сбросил налатник и упал на постель, лицом в подушку.
В этой позе его и застал рассвет. Слабый скрип двери в жирных от сала подпятниках вернул князя к реальности. Он перекатился на спину, схватился за рукоять сабли - и застонал от боли. Тело болело сильнее, нежели вчера.
Болело от ногтей на ногах и до кончиков давно не бритых волос.
В светелку вошел всего лишь слуга: узколицый, русый, с потухшими глазами и кривым ломаным носом. Притворив пяткой створку, он тяжело поставил на стол глубокий лоток с коричневой тушкой.
- Прости, княже, беспокоить не хотел. Хозяин сказывал, ты вчера с дорога, устал, не ел ничего. С утра охоч до угощения окажешься. Вина принести?
- Квасу… - простонал Андрей, с трудом вставая на ноги. - Только квас. Во рту, как кошки нагадили. Вчера отчего… - Тут он увидел стоящий на столе кувшин и поправился: - Вчерашний в погреб отнеси, теплый.
- В снег поставлю, княже, - пообещал слуга.
- Постой… - расстегнул тяжелый пояс Зверев. - Ты прислуживал иноземцам, что вчера съехали с вашего двора, или кто-то из мальчишек?
- Все служили, господин. Малые, они шустрые, да токмо иногда в хозяйстве и тяжесть какую донести приходится, и с делом сложным управиться, приглядеть, совет дать, гостю помочь, коли сам идти не может.
- Я пока хожу сам, - сморщился Зверев, хромая к столу.
- Отвар мятный сделать надобно, княже, да растереть. Зараз и отпустит.
- А в снегу поваляться не посоветуешь? От холода воспаление гаснет. Боли же теплом лечатся, когда кровь по телу быстрее разбегается.
- Баню затопить прикажешь?
Андрей расстегнул поясную сумку и выгрузил на стол тяжело звякнувший парчовый кошель. Развязал узел, показал, как блестят внутри серебряные "новгородки".
- Скажи-ка мне, смерд, слышал ты, как послы сговариваются государя нашего, Иоанна Васильевича обмануть хитро и дани ему не давать?
- Прости, княже, в светелке при их разговорах не бывал, - развел руками слуга.
- А-а, стало быть про дань и план обмануть государя не слышал… - разочарованно вздохнул Зверев и потянул шнур, стягивая горлышко кошеля.
- Разве только мимоходом, господин, - спохватился слуга. - Шел как-то с охапкой дров мимо двери, а она чуть приотворилась, я и слышу, бормочут что-то…
- Видать, кто-то из бояр к ним заходил, раз по-русски беседовали.
- Да, точно, - обрадовался смерд. - Заходил кто-то из города.
- Но ты его не знаешь и опознать не сможешь, мельком видел?
- Так и есть! Токмо со спины, мимоходом, - закивал тот.
- Как тебя звать-то, человек? - улыбнулся Зверев понятливому служке и подвинул мешочек немного ближе к нему.
- Максимкой, господин.
- Стало быть, Максим, - уточнил Андрей, - ты слышал собственными ушами, как проклятые литовцы сговорились обмануть нашего государя. Собрали Юрьеву дань, но оставили ее себе. Для царя же отговорки придумали, глупцом его обзывая и доверчивым юношей, коему и соврать не грешно.
- Как есть слышал, - кивнул смерд.
- Уверен? Повтори!
- Государя, отца нашего, - перекрестился Максим, - дурными словами хаяли, вьюношей называли глупым, коего обманывать незазорно. Сказывали, обман задумали хитрый. Дань, ему посланную, себе забрать, а батюшку-царя словами пустыми уболтать и тем прибыток получить.
- Какую дань? - Князь взвесил в руке кошель.
- Юль… Юнь…
- Юрьеву!
- Ее самую, - встрепенулся Максим.
- Что ты говоришь?! - покачал головой Андрей. - Никогда от столь приличных кавалеров мерзости сей не ожидал. Но ты, человек русский, честный от природы, сей заговор, знаю, разоблачишь. В Москву помчишься, всех о задумке злой ливонской оповещая, в Посольский приказ дьяку Висковатому кинешься, все как есть расскажешь!
Зверев кинул кошель на стол ближе к служке.
- Как же ш-шь я поеду, милостивец?! - облизнул губы смерд. - Я же… Как уедешь? Прогонит хозяин-то, коли работу брошу.
- Там гривна новгородского серебра, недотепа, - постучал пальцем по лбу князь. - Здесь тебе столько за всю жизнь не заработать. Не сдуришь, расскажешь все честно в приказе и людям прочим, еще столько же опосля получишь. Понял? Иди баню топи. До ночи в бане пропарюсь, а поутру на почтовых в Москву полетим. Собирайся. Коли есть, чего собирать, конечно. Ох, до чего же лопать хочется! Это хозяин верно угадал.
Со свидетелем Андрею повезло. Он хорошо усвоил, что именно от него требуется, и уже на первой почтовой станции прилюдно заголосил:
- Делается что, люди! Ливонцы проклятые царя нашего, отца, обмануть задумали, словами дурными хулят, обкрадывают страшно! Лошадей, лошадей скорее давайте! В Москву еду, все там расскажу! Все-все, до единого словечка.
Максим рассказывал громко и убедительно. Искренне, от души. Жалко только, к седьмому яму охрип. И возле Москвы князю Сакульскому, на время забыв гордость, пришлось среди ночи отогревать его в бане обычного постоялого двора у скорняцкой слободы. Впрочем, городские ворота все равно уже были закрыты на ночь.
В город Зверев отправил смерда на телеге. Тот обрел голос, но совершенно не мог двигаться после вчерашней гонки. Непривычен оказался служка с постоялого двора к долгим конным переходам. Сам Андрей поехал округ, через Смоленские ворота. Прилюдно показываться возле свидетеля, изрекающего налево и направо обвинения ливонским послам, ему показалось не с руки. Хватит того, чтобы на братчине боярам услышанную в дороге историю рассказать, к князьям знакомым заехать, холопов на торг отправить с этой новостью. Посольский приказ должен был получить Максима "чистого и невинного", дабы не заподозрить в словах патриота чужих интересов.
- Вот только за серебром он ко мне во дворец явится, это я не учел. Впрочем, история уже успеет закончиться, и всем будет все равно.
Из седла князя Сакульского вынимала дворня. Въехав к себе за ворота, он немного расслабился - и измученное тело тут же отказалось повиноваться, словно бы одеревенело. Но когда навстречу выбежала, кутаясь в платки, Полина, князь все же взял себя в руки, оттолкнул холопов, сделал пару неуклюжих шагов и заключил жену в свои объятия.
- Милый… - принялась целовать его в бороду, в губы, в глаза родная половинка. - Господи, да на тебе же лица нет! Иди скорее, в постель ложись. Я тебе бульону велю принести, рыбки белой. Вина хлебного выпьешь, дабы согреться.
- Нет, нельзя мне в постель, - мотнул головой и тут же застонал Зверев. - Братчина сегодня, надобно к побратимам сходить.
- Как тебе не совестно, право слово?! - в отчаянии всплеснула руками княгиня. - Порога родного еще не переступил, а уж о пиве, о пьянке с дружками своими речи ведешь! Никуда оно от тебя не денется. И пиво, и вино, и пустые ваши посиделки. Себя пожалей, токмо с дороги!
Андрей прикрыл глаза. Все тело его молило об отдыхе, о постели, бульоне и паре рюмок анисовой. Но на счету был каждый день и час. Чем раньше он перескажет боярам о ливонской хитрости - тем дальше успеют расползтись слухи, тем труднее будет дьяку Висковатому свести вопрос о дани к простой болтологии, не уронив при этом достоинства Иоанна.
- Прости, любимая, - с усилием развернул он плечи и явственно услышал хруст суставов. - Прости, но ради дела государева, во имя величия Руси нашей, я обязан любой ценой выпить сегодня хотя бы одну братчину крепкого ячменного пива.
До нежной перины князь добрался только поздним утром нового дня и даже не заснул - просто потерял сознание и беспробудно проспал ровно сутки. Зато позавтракать впервые за долгое время он смог в кругу семьи, в обществе Полины, обеих дочерей и маленького Ермолая, что получал свою долю угощения на руках у кормилицы.
- Все-то ты в суете, в делах государевых, - посетовала княгиня, самолично подкладывая ему на блюдо сочные кусочки янтарной осетрины. - Совсем про нас забываешь, батюшка. Этак дети забудут скоро, как отец их родной выглядит!
- Не бойся, милая, - улыбнулся Андрей, оглядывая стол в поисках хоть одного кусочка убоины. Неужели опять пост сегодня? - Не бойся, самое главное я сделал, теперь можно и передохнуть немного. Хочешь, на Красную площадь сходим? Там качелей новых с десяток купцы поставили, скоморохи пляшут, медведи гуляют с балалайками.
- С чем?
- С этим… Ну, типа гитары… - растерялся Зверев. - В общем, ерунда. Эту неделю я от вас больше ни ногой.
- Прости, княже… - На пороге трапезной появился Илья, потоптался, отвесил поклон. - Прости, вестник там прибег из Посольского приказа. Дьяк тамошний тебя к себе кличет.
- Чего ему надо?
- Рази смерд сей ведает? Слова передал, ныне ответа дожидается. Сказывал, срочно тебя звали, ждут.
- Ну вот, - вздохнул Андрей и поднялся из-за стола. - Прости, Полинушка. Видать, судьба моя такая. Мне без России никуда, но и ей без меня дня не потерпеть. Илья, коней седлайте. Сейчас выйду.
Изба Посольского приказа стояла в Кремле недалеко от колокольни Ивана Великого. "Избой" ее называли, естественно, только в документах, как и многие другие русские казенные учреждения: "съезжая изба", "земская изба", "поместная изба". На самом деле оштукатуренная и крашенная в розовый цвет "избушка" имела высоту Грановитой палаты и почти в полтора раза превосходила ее в длину. Оно и не удивительно. Одних только подьячих здесь служило не меньше четырех десятков. При каждом - несколько помощников, писцов, посыльных, у каждого - толмачи, груды грамот, каждому надобно где-то принимать жалобщиков. В общем, чтобы вместить всех, домик вполне мог оказаться даже слишком маленьким.
Дьяк занимал палаты на ближнем к храму Иоанна Лествичника углу. Палаты роскошные: расписные с позолотой стены, стрельчатые слюдяные окна, на небольшом возвышении - резное кресло с высокой спинкой, смахивающее на трон. Одет был боярин соответственно обстановке: соболья шуба с парчовыми, усыпанными самоцветами вошвами, бобровая остроконечная шапка с широкими отворотами. Под верхней одеждой проглядывала сплошь золотая ферязь - тоже с самоцветами и какими-то блестками. Правда, посоха на этот раз при дьяке не имелось. Даже странно - как можно устоять на ногах в столь тяжелом наряде, ни на что не опираясь?
Правда, от натуги глава приказа весь разгорячился - щеки раскраснелись, губы налились, ровно у юной красавицы, зрачки расширились, делая глаза томными и бездонными. Вот только рыжие брови и ресницы впечатление портили. А так - хоть замуж выдавай!
- Здрав будь, Андрей Васильевич, - кивнул гостю Висковатый.
- И тебе здоровия, Иван Михайлович. Почто звал столь спешно?
- Эк ты суров, княже! - обошел кресло дьяк и оперся-таки на спинку рукой. - Ни о здоровье не спросишь, ни о семье.
- Коли дело спешное, к чему время зря терять?
- Ну, коли так, то давай зараз о беспокойстве моем поговорим, - согласился Висковатый. - Два дня тому назад у торга холопами Разбойного приказа был повязан Максим Швыдкой, смерд из Торопца, урожденный из черных крестьян. На улицах московских он послов от магистра Ливонского позорил охульно, сказывал про обман ими государя нашего, про оскорбления, ими для государя сочиненные. Ну, да ты, Андрей Васильевич, и сам сие знаешь, ибо хулил теми же словами посольство при боярах многих в тот же день, и они слова сии многим людям передали.