Сирена разорвала перепонки, Олег выронил стакан от неожиданности. Рупор под потолком гарнизонного кабака заревел:
– Боевая тревога! Нападение на периметр учебного центра! Всем немедленно прибыть в свои подразделения. Это – не учения. Боевая тревога!
* * *
– Оружие – к бою!
Защелкали присоединяемые магазины, загрохотали затворы.
Кто-то во второй шеренге объяснял вполголоса:
– Там райцентр, население – под сотню тысяч. Все снялись и попёрли. На Питер идут. Если мы их не остановим, то городу – кирдык.
– Да как остановим-то? Тупо патронов не хватит…
– Прекратить разговоры в строю!
Олег толкнул локтем, протянул сигарету:
– На, дёрни. По три тяжки.
Игорь затянулся, пряча огонёк в рукаве бушлата. Хмель уже почти выветрился, начала пробирать ночная сырость.
Ослепительная шпага прожектора прочертила верхушки деревьев. Потом опустилась ниже, заливая опушку мёртвым пламенем…
Шеренги вздохнули, качнулись:
– Идут…
Накатывались, как море, белое в свете прожекторов.
Кое-как одетые, безмолвные; шагали, покачиваясь, даже не жмурясь и не пытаясь прикрыть глаза.
Захлёбывались пулемёты на вышках, пустели магазины автоматов, расшивая ночь жалами трассеров.
А они шли. Переступая, а потом уже – перелезая через бесчисленных убитых.
Падали. Снова вставали. Не плача, не жалуясь – шли.
Молча.
Грохот выстрелов заложил уши, глаза стрелявших тоже стали мёртвыми, стеклянными. Кто-то кричал, перекосив рот. Кто-то выронил автомат и упал на колени, обхватив голову руками.
Передние психи упёрлись телами в колючую проволоку. Сзади давили; и передние, разрывая кожу и аорты о ржавый металл, заливались чёрной кровью. Опускались на колени, заваливались набок – и на их место приходили следующие.
Проволока заскрипела – и лопнула, как перетянутая гитарная струна. Всхлипнув, выскочили из земли колья.
– Отходим!
Ревя двигателями, лязгая гусеницами, рвали грунт бронетранспортёры. Пулемётные башни тыкались рыльцами пламегасителей, искали цели.
– Брат, ты куда?!
Одинцов уронил в грязь автомат – раскалённый ствол злобно зашипел в луже. Боль переполняла его. Сердце уже не могло – оно умерло тысячи раз за несколько последних минут.
Он шёл навстречу стреляющим, раскинув руки, как Сын Его на кресте – будто пытался принять все пули в себя, и кричал:
– Остановитесь! Хватит! Сколько можно?
Железные динозавры испуганно пятились и отворачивали смертоносные хоботы.
Свои замирали, увидев его. Бросали оружие.
А за ним, покачиваясь, шагали психи.
Нет.
Тоже – свои.
* * *
– И сегодня у нас в гостях – самый, пожалуй, популярный человек последней недели, профессор Туманов. Матвей Матвеевич.
– Да, голубушка, благодарю. Попробую кратко, мазками. Итак, наша Вселенная создана Разумом – и, увы, это единственное, по-настоящему мыслящее, что есть во Вселенной. Всё остальное, кроме него – просто материя. Более или менее живая, или совсем уж мёртвая и косная. Но – неспособная ни осознать себя, ни создать что-либо принципиально новое. Действующая, скажем так, строго в рамках установленных Разумом законов.
Нам не дано знать, что именно произошло два или три миллиона лет назад. Но Разум потерпел некую катастрофу, распался на множество составных частей. И, по неизвестной причине, это произошло в нашей Галактике, в нашей Солнечной системе. В северном полушарии.
– Планеты Земля?
– Видите ли, сударыня, тогда она ещё не имела имени. Как впрочем, не имело имени ничего. Имя планете, Солнцу, животным и растениям дал человек. Который получился как результат катастрофического распада Разума на составные части. Все эти миллионы лет происходил процесс реабилитации самоосознания Интеллекта. Поначалу он шёл довольно-таки медленно, но по мере накопления знаний, а главное – по мере накопления добра, это восстановление шло всё быстрее.
– Мне очень трудно согласиться с вами, будто добра становится в этом мире больше.
– А зря, милочка! Для наших предков было совершенно нормальным убить и сожрать себе подобного просто ради пищи. Наконец, немалым шагом вперёд стали инстинктивные попытки сформулировать мысли о некоем Создателе. Вся история человечества, вот эти империи, революции, президенты – жалкие попытки неосознанно симулировать Истинную, Тайную Власть. Которая призвана управлять не жалким человеческим сообществом, но – всем Универсумом. Следующий шаг, спровоцированный интернетом, вирлемами, позволившими миллиардам индивидуумов общаться напрямую – физическое сближение, объединение составных частей. То, что мы ошибочно приняли за эпидемии безумия, на самом деле – самое что ни на есть разумное явление.
– Подождите, так получается, что психи… то есть, люди с отклонениями – излечимы?
– Боже, сколько радикальных ошибок в одной короткой фразе! Во-первых, они – уже не люди. Берите выше. Они – заготовки для воссоздания Разума. Во-вторых, этот процесс необратим. Более того, мы все – будущие психи. Раньше или позже. А тело, даже такое прелестное, как ваше – всего лишь устройство для движения в пространстве. Потом в нём отпадёт необходимость – и перемещение, и получение энергии будут происходить на совершенно ином уровне и по иным принципам.
– У меня буквально голова кругом… Хорошо, а почему они все идут именно в Санкт-Петербург?
– Есть версия на этот счёт. Дело в том, что разрушение первичного Интеллекта состоялось в конкретном месте, в районе Скандинавского щита. Было выделено колоссальное количество энергии, в том числе – ментальной. И наиболее яркие следы этого происшествия сохранились в огромном гранитном монолите. Да-да! В том самом Гром-камне. Он же, по всей видимости, и станет изначальной точкой восстановления Разума.
– Хорошо, а что с Одинцовым? В чём его особенность?
– О, это очень интересная история! Чтобы построить из кирпичей дом, нужен скрепляющий раствор. Хотя мне больше нравится такое определение, как "катализатор". Или "детонатор". Нужно запустить процесс, а дальше всё пойдёт само собой.
– То есть, Игорь Одинцов – очень умный, раз стал детонатором процесса восстановления Интеллекта?
– Эх, голубушка. А ведь вы так ничего и не поняли. Разум – это, в первую голову, не набор знаний и не умственные способности. Разум не есть только лишь искусство придумывать и создавать миры. И даже – не высшая Власть над Вселенной.
– А что же?..
* * *
Небо сосредоточенно хмурилось, будто готовилось к чему-то. Ему было не до того, что происходит внизу.
А внизу народные ратники уже зачистили Невский от машин и теперь сгоняли любопытных на тротуары.
– Ну что, видно там? – кто-то тянулся на цыпочках, заглядывая за спину верзилы в камуфляже. Не удержался, нечаянно толкнул здоровяка и замер от ужаса.
Ратник обернулся, обдал перегаром:
– Эй, ты, марамой, ноги не держат? Щас привлеку за неуважение.
Не слушая извинений, харкнул на мостовую, опустил козырёк на лоб в два пальца шириной и пробормотал:
– Чё творится, а? С утра тут корячимся, шпаки в спину пихают и пихают. А психи, как баре, по городу идут. Перемочить их всех, да я в яму. А не в Питер.
– Извольте быть толерантным, господин ратник, – заметил какой-то хипстер, – термин "психи" теперь не в моде. Тем более, все там будем.
Бугай обернулся. Злобно глянул на говоруна, запоминая. Скривился:
– Ты, тилигент, может, и будешь. А я – никогда.
Хипстер сделал вид, что не испугался, и набрал воздуха, чтобы возразить, но уже кричали:
– Вот они! Идут.
Вытягивали шеи, глядели со смесью любопытства и отвращения.
Они шли, глядя перед собой, шаркая по асфальту тысячами усталых подошв. И от них растекалась волна – небывалое ощущение предчувствия чего-то радостного, праздничного, искрящегося.
Как в детстве, когда затягиваешь шнурки на коньках – чтобы через мгновение сорваться на лёд катка, залитого ярким светом, музыкой и румяным смехом.
Напряжённые спины ратников размягчались, мятые небритые лица расплывались в улыбках.
Небо очнулось и облегчённо вздохнуло. Медленно опускались на город хлопья первого снега.
А они всё шли и шли, нескончаемым потоком. Их лица начинали светиться, становясь похожими друг на друга и все – на одного.
На Игоря Одинцова.
Бугай обернулся. Рассмеялся счастливо, протянул руку хипстеру:
– Пошли, братишка.
И увлёк его в ряды Идущих. Шарканье подошв превращалось в звучание фанфар.
До Медного Всадника оставалось метров триста.
* * *
Я – это мир.
Я – это мы все, а мы все – это я.
Самец бабочки находит подругу за десятки километров.
Солнечный свет летит пять с половиной часов сквозь мрак и холод пустоты, чтобы согреть Плутон – сына своей далёкой матери.
Светлые кристаллы соберутся в гигантскую сияющую гору ради возвращения миру справедливости и доброты.
Потому что Разум и есть Любовь.
ноябрь 2015 г.
Не судьба
Дракон был старый, заслуженный – настоящий ветеран. Его изрытая шрамами шкура напоминала поверхность Луны, подслеповатые глаза слезились, а ползущий из болот туман будил застарелый ревматизм и заставлял жутко чесаться застрявшие в теле обломки копий.
И пожаловаться-то было некому, кроме глухого филина. Одна отрада – филин был хорошим собеседником: не перебивал, уместно крутил головой и смотрел, не моргая.
– Давно бы уж на пенсию пора, – жаловалось пресмыкающееся, – да как пост оставишь? Принцессу-то любой гад обидеть норовит. Где они, мужики-то нынче? Тьфу, шашлык.
Дракон сплюнул язычком синеватого пламени и брезгливо откинул лапой оплавленный рыцарский шлем, отвратительно воняющий горелым мясом.
– Вот послушай, – продолжил дракон, загибая обгрызенные когти, – то алкаши какие-то приезжают – типа, хлопнут стаканчик для храбрости, и остановиться не могут. То не юные принцы, а бонвиваны престарелые. Сам про любовь бормочет, а сзади – дорожка высыпающегося песка. А тут один вообще учудил: требовал, чтобы принцесса на балкон вышла и стриптиз станцевала. Он, мол, жизнью рискует, не может кота в мешке в жёны брать. Бред, честное слово! Кто же вообще на котах женится? Если только зоофилы нетрадиционной ориентации. Принцесса в плач, а мне так обидно за неё стало, что спалил хама вместе с конём, хотя я обычно зверушек не трогаю, я ж – почётный член общества защиты животных. Давно уже, с юрского периода.
Филин гугукнул и переступил на ветке.
– Что? – переспросил дракон, – ну да, девочка очень расстроилась. Жалко её – сил нет. Ведь умница, красавица, каких теперь не делают.
Дракон всхлипнул и украдкой смахнул хвостом мутную слезинку. И тут раздался звонкий сигнал горна – в облаке пыли к замку, заросшему плющом по самую макушку, во весь опор скакал витязь.
– Извините, что отвлекаю. Не соблаговолите ли просветить: здесь проживает самая прекрасная в мире принцесса, уважаемый страж? – вежливо поинтересовался юноша у филина.
Птица ещё больше выпучила глаза и шумно проглотила комок.
– Ну ты, тинейджер, – ревниво заметил дракон, – ослеп, что ли? Я тут, типа, за старшего.
– О! – восхитился соискатель, – вы так прекрасно выглядите, что я спутал вас с горной грядой. Эта угрожающая, словно валящийся в пропасть утёс, голова! Эти чудесные лохмотья шкуры, напоминающие застывшие потоки древней лавы, поросшие лишайником! Этот суровый скрип ревматических суставов!
Дракон зарделся:
– Да уж, могём кое-что. Нравишься ты мне, не то, что некоторые. Принцесса-то на балкон зареклась выходить, так я тебе разрешу с ней по домофону, так уж и быть. В нарушение инструкции.
Дракон кашлянул огнём (рыцарь предусмотрительно отскочил) и постучал по клавише:
– Ваше высочество! Маленькая, ответь. Тут к тебе. Очень приятный молодой человек.
Принцесса была сердита (не отошла ещё после визита любителя стриптиза):
– Опять, небось, сослепу пустил какого-нибудь проходимца. Молодой человек! Я вам задам три вопроса. Отвечайте односложно: только "да" или "нет". По результатам предварительного опроса я приму решение, выходить ли мне на балкон и разрешать ли битву с драконом. Вам всё понятно?
– Да, но мне не хотелось бы обижать столь престарелого и уважаемого дракона, – растерянно забормотал рыцарь, – я слишком хорошо владею мечом, а битва – это такая штука, могу ведь и поранить…
Дракон яростно подмигивал, извивался радикулитной спиной и всячески намекал: мол, не боись, битвы не будет, спектакль устроим для приличия.
Принцесса добавила металла в голос:
– В последний раз напоминаю: отвечать односложно. Итак: вам всё понятно?
– Да, – чётко ответил юноша.
– Начинаем опрос. Вы – принц?
– Нет, – честно ответил витязь, – но…
– Никаких "но"! Второй вопрос. Вы на белом коне?
– Нет.
– Третий и последний. Современные молодые люди просто поражают своим невежеством и вообще не читают книг. А я обожаю поэзию. Бессмертные творения трубадура Максимилиана, например. Так вот, я вас спрашиваю: вы способны написать две стихотворные строчки, срифмовав "розы" и морозы"?
– Нет, – упавшим голосом произнёс рыцарь.
– Опрос окончен, и вы его не прошли, – ядовито заметила принцесса, – больше никогда не беспокойте меня.
И отключилась.
Витязь горько вздохнул. Попрощался с расстроенным драконом и побрёл в сторону дремучего леса. Он, не принц, но Император Дальних Земель, не прошёл испытания – и теперь навсегда останется холостяком, потому что ему никто не был нужен на свете, кроме прелестной рыжей принцессы из замка, что охраняет дракон.
Рядом уныло трусил великолепный жеребец, масть которого на самом деле называется "молочно-снежный".
Император, в свободное от подвигов время развлекавшийся написанием чудесных баллад и известный широкой публике под псевдонимом "Трубадур Максимилиан", бормотал:
– Ну как можно требовать от меня рифмовать "розы" и "морозы"? Это же – пошлость, фу.
Дракон помахал на прощание стариковскими крыльями и прошептал сквозь слёзы:
– Эх! Такая партия могла быть! А я теперь точно пенсии не дождусь.
Глухой филин поморгал глазами-блюдцами и неожиданно проскрипел:
– Не судьба.
Май 2015 г.
Дедлайн
Кружка остыла. Чай стал густым, словно смола. Или свернувшаяся кровь.
Старик сидел давно. Стемнело, но свет включать не хотелось. Хотелось захлопнуть форточку, чтобы визги с детской площадки не рвали душу, но не было сил встать.
Жена пережила сына на три месяца. Казённый армейский конверт. Невеста сына, сразу переставшая звонить. Внуки, которые никогда не будут визжать на детской площадке. И играть на скрипочке тоже не будут.
Старик вздрогнул: это не скрипка, это противно пиликал мобильник. Глянул на экран: из издательства. Сбросил звонок. Всё равно роман не закончить до дедлайна.
Какое верное слово! Подошёл дед. К линии. Всё.
Заставил себя встать. В бывшей супружеской спальне, пропахшей больницей, открыл прикроватную тумбочку. Щурясь, читал эпитафии сигнатур. Набрал горсть таблеток, вернулся на кухню, пошарил по любимым пряталкам жены. Нашёл початую бутылку.
Вылил в раковину тягучий чай. Прямо в немытую кружку, истекающую бурым, набулькал коньяка – до краёв.
Из форточки невыносимо тянуло жизнью – запахом весны, попсой и ребячьим криком.
Протянул руку, чтобы закрыть.
* * *
Плакать бессмысленно и некрасиво, особенно если тушь – дешёвая. Становишься страшной, как труп невесты. Без трупа жениха.
Тётка в красной дурацкой шапке с кокардой заметила:
– Чего тут ошиваешься? Домой езжай. Последняя электричка.
Дома будет зло визжать мать – про малолетнюю сучку, залетевшую в шестнадцать.
Поезд коротко взвыл: "Вот он я". Девочка всхлипнула и шагнула через жёлтую запретную линию, ползущую вдоль края платформы.
* * *
Рэпа ритм рвёт перепонки. Ровные парни слушают громко. Если ты чёрный – будь мужиком, чтобы друзья не дразнили "снежком". Вовремя старшим отдавай долги, копам не стучи, своим – не лги.
А если ссученным назвала братва – башкой с Моста, и все дела.
Парень натянул глубже капюшон. Мост Золотые Ворота сияющей лентой бежал над заливом.
Вотс ап, нигга? Йоу…
* * *
– Ты откуда взялась, чудо?
Старик снял ворону с форточки. Птица смотрела жалобно. Неловко торчало сломанное крыло.
Смёл со стола таблетки, склонился над калекой.
* * *
Он был смешливый и розовый, как поросёнок. Шея замотана красно-белым шарфом. Подхватил под локоть, придержал, потом вместе зашли в вагон. Дал платок.
Хохотали всю дорогу.
* * *
– Молодец, Каркуша. Как ты догадалась крыло сломать? Больно?
– Нет, блин, приятно. Времени уже не было, Хрю. Служба у нас такая.
– Степашка успел?
– Нормально. Оттащил негритёнка за штанину.