- Королёк весит двенадцать гран, - объявляет мистер Тредер.
- Здесь какая-то ошибка, - растерянно произносит старший златокузнец. - Такое возможно, только если в гинеях вообще нет примеси низких металлов!
- Или, - вполголоса говорит мистер Тредер Даниелю, - если низкие металлы в купели превратились в золото.
- В анализе где-то допущена ошибка. - Старший златокузнец оглядывает товарищей по гильдии, прося его поддержать.
Однако Уильям Хам категорически не согласен.
- Такое обвинение нельзя доказать, - замечает он.
- Доказательство у вас перед глазами! - Старшина златокузнецов указывает на весы.
- Это доказывает лишь, что сэр Исаак чеканит хорошие гинеи и что английская денежная система - самая надёжная в мире, - упорствует Хам. - Все члены коллегии присяжных были свидетелями анализа. Более того, участвовали в нём. Разве нет? Никто из нас не увидел нарушений. Своим молчанием мы уже признали результат. Объявить теперь, что анализ неверен, значит встать вот перед ним и сказать: "Милорд, мы не умеем пробировать золото!"
Уильям делает жест в сторону герцога Мальборо, который в дальнем конце помещения увлечён беседой с другим государственным мужем.
Уильям - банкир, а не практикующий золотых дел мастер. В совете гильдии он практически никто. Однако за пределами своего цеха, в Сити, он завоевал определённый вес; к его мнению прислушиваются. Отсюда его назначение плавщиком. Может быть, старшина златокузнецов потому и оспаривает результаты анализа, что недоволен растущим влиянием Уильяма? Даниелю сложно уследить за такими мелкими подводными течениями; ему довольно знать, что присяжные - и от Сити, и от гильдии - на стороне Уильяма. Если они и смотрят на старшину, то через плечо, словно оглядываются на отстающего.
К чести старшины тот сразу понимает, к чему идёт дело. Он морщится, но ненадолго. - Хорошо, - объявляет старшина. - Тогда давайте отдадим сэру Исааку должное. Он притесняет нас, как не притеснял ещё ни один директор Монетного двора, но никто никогда не говорил, будто он не умеет плавить золото.
Старшина, а за ним и другие златокузнецы, кланяются Мальборо. Мальборо видит это и кивает своему собеседнику. Тот оборачивается. Даниель узнаёт в нём Исаака Ньютона. Он горд, что его друга так чествуют и что тот вроде бы завоевал наконец доверие герцога Мальборо. Только миг спустя Даниель вспоминает, что Исаак умер.
Чинную сцену прерывает шум в галерее, ведущей из Нового двора: какой-то буян хочет прорваться на торжество, пристав его не пускает. Звуки шагов и спор приближаются.
- По какому праву?…
- Именем короля, сэр!
- К кому вы…
- К моему капитану! Герцогу Мальборо! Возможно, вы о нём слышали! - Говорящий стремительно входит в Звёздную палату. На нём полковничий мундир, вместо одной ноги - чёрная деревяшка. Он замирает, поняв, что нарушил некий торжественный ритуал, а подходящих слов наготове нет. Ситуация быстро ухудшается: лорды, ждущие в соседней комнате, заслышав суматоху, вообразили, будто упускают нечто важное. Теперь все они направляются сюда, у каждого на лице написано: "Извольте немедленно объяснить, в чём дело, или вас повесят!"
Даниель узнает одноногого полковника: это Барнс из Блекторрентского гвардейского полка. Барнс уже готов сам выкопать себе могилу и запрыгнуть в неё, прежде чем из боковой комнаты выйдут королевский письмоводитель, канцлер счётной палаты, первый лорд казначейства, лорд-хранитель королевской печати и лорд-канцлер, а также ганноверские герцоги и князья в количестве, достаточном для завоевания Саксонии. Теперь у него деревянная не только нога - язык и мозги тоже одеревенели. Лишь одному человеку хватает духа заговорить.
- Милорды, - произносит Мальборо, - у нас есть новости от присяжных. И, если я не сильно ошибаюсь, с Тайберна тоже.
Даниель смотрит на Барнса: тот трясёт головой, прочищает горло, выкатывает глаза и машет руками. Однако Мальборо непреклонен: он смотрит только на лордов Тайного совета и ганноверцев.
- Готовы ли присяжные огласить предварительный отчёт?
Взвешиватель и плавщик жестами уступают друг другу честь говорить. Наконец Уильям Хам выходит вперёд и кланяется:
- Мы, разумеется, скоро составим официальное заключение и вручим его королевскому письмоводителю, а пока я имею удовольствие сообщить милордам, что испытание завершено и неопровержимо доказало: монета его величества надёжнее, чем когда-либо в истории королевства, а директор Монетного двора его величества, сэр Исаак Ньютон, достоин величайшей хвалы!
Исаак ещё не вполне поверил услышанному, но уже раздаются крики: "Виват!", они становятся громче, когда он делает шаг вперёд и кланяется. Движения Исаака легки и красивы; он как будто помолодел. Даниель ищет глазами мисс Бартон, но она уже сама подошла, схватила его за руку и целует в щёку.
- Для меня высочайшая честь, - говорит Исаак, - служить моей стране. Иные отмечены славой на поле брани (кивок в сторону Мальборо), другие - мудростью (кивок, совершенно неожиданный, в сторону Даниеля), третьи - красотой (мисс Бартон). Я чеканю монеты и стремлюсь сделать их надёжным основанием, на котором предприимчивые и рачительные граждане будут строить английскую коммерцию.
Кивок в сторону присяжных.
- Вы ведь изрядно преуспели не только в чеканке монет, не правда ли, сэр Исаак?
Эти слова Мальборо произносит очень отчётливо, чтобы слышали ганноверцы, и дожидается, пока Иоганн фон Хакльгебер переведёт, прежде чем продолжить:
- Я, разумеется, говорю о вашем долге преследовать тех, кто пускает в обращение дурные монеты.
- Да, это тоже входит в обязанности директора Монетного двора, - соглашается Исаак.
Барнс возобновил лихорадочную пантомиму, но не может поймать взгляд Мальборо - тот поглощён немцами.
- Сэр Исаак только что одержал две победы, - говорит Мальборо. - Одну здесь, на испытании ковчега, другую, не менее, а некоторые сказали бы, что и более славную, на Тайберне! Полковник Барнс?
Все поворачиваются к Барнсу. Тот перестал жестикулировать и теперь являет собой образец воинского достоинства.
- О да, милорд, - объявляет он. - Джек Шафто, Эммердёр, Король бродяг, он же Джек-Монетчик, повешен.
- Повешен, выпотрошен и четвертован согласно приговору? - яростно произносит Мальборо. Это не столько вопрос, сколько утверждение.
- Повешен, милорд, - говорит Барнс. Слова висят в воздухе ужасающе долго, словно осуждённый на виселице. Полковник чувствует, что надо продолжить: - Повешен до смерти.
- До полусмерти, снят с виселицы, выпотрошен и четвертован?
- Мистер Кетч не смог произвести вспарывание и расчленение мёртвого тела покойного негодяя Шафто. - Что ему помешало, скажите на милость? Брезгливость? Или мистер Кетч забыл прихватить свои ножи? - Помешала толпа. Ярость самой необузданной и многолюдной толпы, какая когда-либо собиралась на этом острове.
На ганноверской стороне развивается побочная ветвь разговора: Иоганн фон Хакльгебер пытается перевести слово "толпа" на верхненемецкий.
- Я потому и отправил Собственный его величества блекторрентский гвардейский полк охранять виселицы, что ожидал большего, чем обычно, стечения народа, - рассеянно произносит герцог. Барнс, угадав в его спокойствии вступление к растущему гневу, говорит:
- Что мы и выполнили, милорд. Повешение прошло благополучно. Джек Кетч, приставы и тюремщики выведены с места казни живыми и невредимыми. Виселицу, как ни прискорбно, придётся возводить заново, но это уже работа для плотников, а не для солдат.
- Ясно. Однако вы сочли разумным отступить прежде, чем совершилось потрошение и четвертование.
- Да, милорд. Как раз на этом этапе толпа пришла в неистовство и ринулась к виселице, чтобы снять Джека Шафто…
- Джека или его тело? - спрашивает Исаак Ньютон.
- Полковник Барнс, - говорит Мальборо. - Толпа сняла Джека Шафто с виселицы или только ринулась к виселице, чтобы его снять? Как вы понимаете, есть некоторая разница.
- Если вы желаете знать, чья рука держала нож, разрезавший верёвку, я не могу назвать вам его имя, - отвечает Барнс. - Я был занят более важной задачей: вёл своих солдат.
- Куда вы их вели? Какой приказ отдали?
- Я велел примкнуть штыки и образовать кордон вокруг Джека Кетча и тех участников казни, которые были ещё живы.
- Вы дали приказ стрелять?
- Нет, - говорит Барнс, - поскольку счёл это самоубийственным и, хотя всегда готов отдать жизнь в бою, рассудил, что самоубийство помешает нам исполнить миссию до конца.
- Мне часто думалось, что в вас борются викарий и воин, полковник Барнс. Теперь я вижу, что воин, наконец, победил. Викарий приказал бы открыть огонь и предал себя воле Божьей. Только воин мог выбрать трудный путь упорядоченного отступления.
Барнс, ждавший чего угодно, только не похвалы, отдаёт честь и краснеет.
- Они желают знать, почему вы не стреляли в толпу, чтобы навести порядок! - спрашивает Иоганн фон Хакльгебер от имени возмущённых ганноверцев.
- Потому что это Англия, а мы в Англии не убиваем своих соотечественников! - отвечает Мальборо. - Вернее, убиваем, но намерены положить этому конец. Пожалуйста, переведите мои слова самым дипломатичным образом, фрайгерр фон Хакльгебер, чтобы новому королю хорошенько их разъяснили, и нам не пришлось натравливать на него гавкеров.
Мальборо подмигивает Даниелю.
Исааку этот разговор неинтересен.
- По правде сказать, меня вполне устраивает, что тело Джека Шафто осталось неповреждённым. Я с нетерпением жду, когда смогу произвести его вскрытие в Коллегии врачей, дабы выяснить причины аномальности.
- Знаю, - говорит Барнс. - Весь Лондон знает, потому что Джек объявил об этом с эшафота, только более цветисто. После его слов и произошло народное возмущение.
Исаак пожимает плечами.
- Прикажите своим людям отвезти тело в здание Коллегии врачей.
- Мы не знаем, где оно, - отвечает полковник Барнс.
- На Уорвик-лейн, недалеко от Ньюгейта.
- Нет. Я хочу сказать, мы не знаем, где тело.
- Простите? - Исаак смотрит на Мальборо. Однако герцог занят прямым и откровенным культурным обменом с ганноверцами, и ему не до Исаака. Немцам потребовалось некоторое время, чтобы понять всю дерзость шутки про гавкеров и поверить, что герцог действительно это сказал; теперь они постепенно распаляются. Иоганн фон Хакльгебер, видя, что попал под перекрёстный огонь, ищет случай вклиниться в менее опасный и более интересный разговор о трупе Джека Шафто.
- После того, как мёртвое тело срезали с виселицы, - продолжает Барнс, - кучка смутьянов подняла его на руки. Я послал солдат отнять тело. Смутьяны рассеялись, предварительно бросив его…
- На землю?
- Нет, своим товарищам. Те, увидев приближающихся солдат, перекинули тело дальше в толпу. Это происходило на удивление слаженно. Мне пришлось взобраться на эшафот, чтобы посмотреть, где тело. Оно словно плыло, как лист в бурном потоке, подпрыгивая и крутясь, но всё время в одну сторону: прочь от меня.
Исаак вздыхает. Теперь он выглядит на все свои семьдесят один.
- Прошу, избавьте меня от дальнейших поэтических описаний и скажите прямо: где вы последний раз видели тело Джека Шафто?
- Примерно на восточном краю горизонта.
Исаак смотрит непонимающе.
- Толпа была настолько огромна, - поясняет Барнс.
- Вы совершенно уверены, что с виселицы его сняли уже мёртвым?
- Если позволите, сэр, на ваш вопрос ответить несложно! - вмешивается Иоганн фон Хакльгебер. - Всякий, кто был сегодня утром в Ньюгейте, скажет, что Джек вышел в немыслимо дорогом парчовом костюме, а карманы его топорщились от монет. Все это, разумеется, предназначалось Джеку Кетчу в уплату…
- За быстрое повешение, чтобы петля сразу сломала шею, - говорит Исаак. - И прекрасно! Пусть толпа зароет его где-нибудь на кладбище для бездомных!
- Да, - подхватывает Даниель, - самое место для такого негодяя. А у нас новый король, сильный банк, надёжная государственная монета, все труды натурфилософов и изобретателей - прекрасное начало новой Системы мира.
Иоганн фон Хакльгебер с сомнением глядит на Мальборо, который близок к тому, чтобы схватиться на шпагах с каким-то немецким герцогом.
- Ничего, ничего, - успокаивает Даниель. - Это тоже входит в Систему.
Эпилоги
Ведь Время, приложась
К движенью, даже в Вечности самой
Все вещи измеряет настоящим,
Прошедшим и грядущим.
Мильтон, "Потерянный рай"
Дом Лейбница в Ганновере. Ноябрь 1714
Большинство людей, стоя по колено в золоте, говорили бы о нём, но только не эти два эксцентричных барона.
- И он вылез из портшеза, с виду совершенно здоровый, - заканчивает Иоганн фон Хакльгебер. Он садится на пустую бочку. Лейбниц сел чуть раньше, кряхтя и морщась от подагры. Они под домом Лейбница, в погребе для съестных припасов. Бутылки с вином, бочки с пивом, репу, картошку и корзины с рыгающей кислой капустой вынесли и раздали бедным, освобождая место для бочек совершенно иного рода. Лейбниц, не доверявший теперь никому в Ганновере, держал их закрытыми до приезда Иоганна. Последний час Иоганн откупоривал бочки, вытаскивал золотые пластины и складывал их аккуратными стопками.
- По вашему рассказу выходит, что его оживили эликсиром жизни, - говорит Лейбниц.
- Я думал, вы в такое не верите. - Иоганн указывает на золотые пластины.
- Я мыслю об этом иначе, чем он, - говорит Лейбниц, - но допускаю, что монады, определённым образом организованные, способны творить то, что нам представляется чудесами. - Теперь у вас волшебного золота - сколько душе угодно. Если вы хотите вылечить подагру или…
- Жить вечно? Иоганн теряется. Вместо ответа он берёт лом и начинает вскрывать следующую бочку.
- Подозреваю, что некоторые из нас и впрямь живут вечно, - говорит Лейбниц. - Например, ваш якобы двоюродный дед и мой благодетель, Эгон фон Хакльгебер. Или, как его ещё называют, Енох Роот. Допустим, Енох может посредством манипуляций с тончайшим духом лечить болезни и продлевать жизнь. Чего он добился? Изменило ли это что-нибудь?
- Едва ли, - говорит Иоганн.
- Едва ли, - повторяет Лейбниц. - Кроме того, что он время от времени дарит несколько незаслуженных лет тем, кто иначе бы умер. Наверное, в последние тысячелетие-два Енох не раз себя спрашивал, какой в этом толк. Очевидно, он принимает живое участие в судьбах натурфилософии, старается всячески ей способствовать. Зачем?
- Потому что алхимия его не удовлетворяет.
- Надо думать, да. Теперь смотрите, Иоганн: сэр Исаак алхимическими средствами получил несколько лет земного существования, но не приобрёл ни нового счастья, ни новых знаний. И это ещё одна подсказка, почему алхимия не удовлетворяет Еноха. Вы говорите, что я мог бы при помощи Соломонова золота продлить себе жизнь. Но это, очевидно, не та цель, к которой толкают меня Енох Роот и Соломон Коган. Напротив! Они оба стремятся прибрать всё Соломоново золото к рукам, чтобы оно не досталось тому единственному, кто знает, что с ним делать: Исааку Ньютону! Мне в мои лета браться за алхимию, плавить эти пластины, варить эликсир… чтобы повторить историю доктора Фауста? И с тем же плачевным результатом в последнем акте.
- Мне больно видеть, что Ньютон торжествует, а вы угасаете здесь, в Ганновере.
- Соломоново золото у меня, а не у него. Вот оно, торжество. И я ему не рад. Нет, подражать Ньютону было бы не победой, а капитуляцией. Если я его переживу, то не за счёт противоестественных эликсиров долголетия. Мы должны приложить все усилия, чтобы логическая машина была построена.
- В Санкт-Петербурге?
- Тогда и там, где могущественному правителю угодно будет её построить. - Я закажу прочные деревянные ящики, - говорит Иоганн, - и велю доставить их сюда. Я сам спущусь в этот подвал, собственными руками уложу пластины и заколочу ящики так, чтобы и мысли не возникло, будто в них что-нибудь ценнее старых заплесневелых писем. После этого вы сможете отправить их в Санкт-Петербург или куда захотите одним росчерком пера. Однако если то, что мне сообщают из России, верно, царь сейчас занят другим и вряд ли доведёт дело до конца.
Лейбниц улыбается.
- Вот почему я сказал: "Тогда и там, где могущественному правителю угодно будет её построить". Если не царь, значит, это сделает кто-то другой после моей смерти.
- Или после моей, или после смерти моего сына, или после смерти моего внука, - говорит Иоганн. - Человеческая натура такова, что, боюсь, это случится не раньше, чем способности логической машины потребуются для войны. А такое трудно вообразить.
- Тогда растите вашего сына и вашего внука, если они у вас будут, людьми с богатым воображением. Внушите им, как важно заботиться о пыльных старых ящиках в Лейбниц-архиве. Кстати… - Принцесса Уэльская, - говорит Иоганн, поднимая руку, - получив новые земли и титулы, стала необычайно властной особой. Она строго приказала мне жениться. Моя дражайшая матушка её поддержала. Умоляю хоть вас не начинать.
- Хорошо, - говорит Лейбниц, выдержав уважительную паузу. - Наверное, это был очень тягостный разговор.
- Куда более тягостный, чем я ожидал, - говорит Иоганн. - И я рад, что он позади, а не впереди. Я буду время от времени приезжать в Лондон, танцевать с нею на балу, пить чай с матушкой и помнить. А потом возвращаться в Ганновер и жить своей жизнью.
- А что они поделывают? Какие вести от двух великих дам?
- Они в Европе, - говорит Иоганн. - Восстанавливают отношения с кузенами после войны.
Сады Трианона в королевском дворце Версаль
Над водой разносится резкий звук. Дикие гуси с криком взлетают в воздух. Звук повторяется, и одна птица падает на берег. Пудель плывёт к ней. Гладь пруда идёт V-образными волнами, почти точным отражением гусиного клина наверху. Слышен звон разбитого стекла, женский вскрик. Двое мужчин смеются. Щит из срубленных и связанных веток рывком отодвигается в сторону. За ним барка: плавучая засада. В ней еле-еле помещаются два охотника, но роскоши - на двух королей. Как только заграждение из палок и мёртвых листьев убрано, становятся видны позолоченные барельефы с изображением Дианы и Ориона. На золочёных походных стульях сидят двое, у каждого в руках непомерно длинное ружьё. Оба помирают от хохота - так им смешно, что пуля разбила окно. Один из них очень старый, розовый, оплывший, наполовину погребён в мехах, которые соскальзывают, когда он заходится от смеха. Старик ловит горностаевую муфту, чтобы не свалилась за борт.
- Мон кузен! - восклицает он. - Вы одним выстрелом уложили двух птиц: гуся и камеристку! Второму лет шестьдесят с гаком, он энергичен, но не проворен. Видно, что от множества пережитых на веку приключений у него всё болит, ломит, тянет, хрустит, ноет и щёлкает. Он шаркает на другую сторону палубы и отодвигает второй маскировочный щит, впуская утреннее солнце и выпуская застоялый воздух.
За это время он успевает составить фразу на ломаном французском:
- Будь она ранена, она бы ещё кричала. Она просто напугана.
- Думаю, вы поразили цель в Трианон-субуа, где обитает моя невестка Лизелотта.