- Все эти проклятые самоорганизующиеся системы… и симбионты-программисты, - пробормотал очкарик. - Впрочем, извините, мне пора.
Он подошел к спускавшейся сверху ржавой лестнице и стал на удивление ловко взбираться по ней. Вскоре он скрылся из виду.
- Еще минуту лежим и уходим, - сказал Эдди. - Последний круг остался.
- Не стоит. Полежите еще. Отдохните…
Эдди резко обернулся. У кромки островка стояли двое. Здоровенный такой облом, футов шесть с половиной, не меньше, плюс старый армейский "Бертольд". Второй был мал ростом, безбров, безволос, и только глаза у него казались мужскими. Левее, у лестницы, стояли трое "шестерок", вертели в руках разные железные предметы.
- И шестикрылый серафим на перепутьи им явился, - просвистел кастрат. Верзила что-то уныло буркнул - наверное, оценил шутку.
О "серафимах" Эдди слышал.
- Ребята, - заныл он, - вы не по адресу, с нас, кроме штанов, брать нечего, а штаны мы сейчас снимем, вы только мигните, мы сразу…
- Изыди, сатана, - наставительно сообщил безволосый. - Не искушай сердца наши ложью. Уразумел?
Эдди уразумел. То, что им нужны лайф-карты - это он уразумел с самого начала. На толчках такая карта тянула до семи штук, так что даже из-за двух стоило рискнуть. Кстати, и его карты с толчка. Он же не спрашивал, откуда они добыты.
- Мужики, - подобострастно тянул Эдди, - мужики, не берите греха на душу, мы же без них на восьмерке шагу не пройдем…
Он успеет. Должен успеть. Бросок на облома - а именно этого от него не ждут - и он нырнет в "кишку". Гнаться за ним не станут - даже симбионты не возьмут десс-райдера в подземке, да еще на седьмом-восьмом… не самоубийцы же они, в самом деле… Вот только чернявый… Ну что ж - чернявый…
Как-то невпопад собственным мыслям, Эдди прямо с колен бросился в ноги скопцу - тот оказался на удивление увесистым - и с ревом швырнул его в верзилу. Рефлексы у последнего оказались отличными, верзила увернулся, и бросаемый с визгом вылетел за границу "нейтралки" и исчез в "заднице". Молодец верзила, в здоровом теле - здоровый дух! Ну а теперь - в "кишку"!… Прыгнув совсем в другую сторону, Эдди перехватил руку с арматурой, намеревавшуюся раскроить чернявому череп, и всем весом навалился на чужой локоть.
Сначала он подумал, что сломал руку самому себе - звук выстрела был очень негромким. С пола Эдди следил, как верзила снова поднимает пистолет. Очень болело простреленное плечо, но вряд ли кого-нибудь это интересовало. Оказывается, интересовало. Рубашка на груди "серафима" вспухла кровавым пузырем, во все стороны полетели клочья мяса, и верзила свалился на пол с крайне удивленным выражением лица. Оставшаяся бригада мигом растворилась в серой мгле люка.
Уже не скрываясь, чернявый вытащил из кармана небольшой цилиндрик и сунул его в правый дымящийся рукав - теперь его гранатомет вновь был заряжен. Потом чернявый подобрал пистолет и сунул его Эдди.
- На. Пригодится.
- Ты цел?
- Почти. В ногу ножом саданули.
- А меня в плечо задело. Но это ерунда. Тебя как зовут?
- Макс.
- А меня Эдди. Идти сможешь?
- Попробую. Если не смогу - иди один.
- Пошел ты к черту, - беззлобно сказал Эдди неожиданно для себя. Он помог Максу перевязать ногу, и они поднялись с пола. Впереди был восьмой круг.
Эдди плохо помнил, что было дальше. Они, шатаясь, брели по осыпающемуся под ногами перрону, вокруг горели стены, было трудно дышать; оба то и дело интуитивно уклонялись от флай-брейкеров и шаровых молний, обходили ловушки, даже не замечая их, и шли, шли…
Временами Эдди казалось, что он снова наверху, в городе, и вокруг снова пожар, все горит, и Ничьи Дома корчатся в огне, а пожарные цистерны заливают огонь кислотной смесью, и еще неизвестно, что хуже - эта смесь или огненный ад вокруг; а там, дальше, за стеной пламени - полицейские кордоны, ждут, когда на них выбегут скрывающиеся симбионты, и они не будут разбираться - они всегда сначала стреляют, а уж потом разбираются… Потом был момент просветления. Они были в "кишке", и на них с обеих сторон надвигались "хохотунчики". До ниши далеко, да и не поместиться в этой нише двоим. Но бросить Макса Эдди уже не мог. И тогда он сделал то, что час назад даже не могло прийти ему в голову. Он выхватил свою запасную заветную лайф-карту, чудом пронесенную мимо контрольного автомата, и сунул ее в ладонь Макса - свою Макс к тому времени уже высветил. Обе карточки вспыхнули одновременно, и "хохотунчики" исчезли, словно сквозь землю провалились. Но здесь, на восьмом круге, лайф-карты действовали всего минуту, в отличие от десяти на других кругах и получаса при обычной работе подземки.
Минуты им не хватило. На них снова мчался "хохотунчик", а до перрона было еще далеко. И тогда они оба развернулись и вскинули правые руки. Это было запрещено, но плевать они хотели на все запреты! Вспышки выстрелов следовали одна за другой, и им даже в голову не приходило, что заряды в их гранатометах должны были давно кончиться. Лишь когда вой стих, они опустили руки. "Хохотунчик" превратился в груду оплавленного металла.
Потом снова был провал. Эдди помнил только, что Макс упал и не мог встать, и тогда он взвалил его на спину и потащил. Макс слабо сопротивлялся, вокруг трещали электрические разряды, их догоняло какое-то дурацкое фиолетовое облако, и Эдди шел из последних сил, ругаясь только что придуманными словами…
Пока не увидел свет.
…Со всех сторон мигали вспышки, на них были открыто устремлены стволы кинокамер, и какой-то тип в белом смокинге и с ослепительной улыбкой все орал в микрофон, а Эдди все никак не мог понять, что он говорит.
- Эдди Мак-Грейв… Победитель… Гордость нации… Приз в тысячу лайф-карт… прогресс Человечества…
- Идиот! - заорал Эдди, хватая человека в смокинге за лацканы. - Макс, скажи этому…
Тут он увидел в толпе улыбающегося и машущего им рукой очкарика, и наконец потерял сознание…
* * *
…Они втроем сидели в маленькой квартирке очкарика (Эдди так и не удосужился узнать, как его зовут) и пили кофе и синт-коньяк. Очкарик уже минут пять что-то говорил, но Эдди его не слышал. Только одна мысль билась у него в мозгу: "Дошли!…"
Постепенно сквозь эту мысль все-таки пробился голос очкарика:
- Подонки! Они сами не понимают, что создали! Это же ад… А сытые обреченные черти в пижамах, обремененные семьей и долгами, упиваются страданиями гибнущих грешников… на сон грядущий! А там хоть потоп…
Эдди протянул руку к бокалу с коньяком - вернее, хотел протянуть, но не успел, потому что бокал сам скользнул ему в ладонь. Он даже не заметил, как это произошло. "Я сошел с ума", - подумал Эдди. Но тут он вспомнил палившие по сто раз однозарядные гранатометы, свой безошибочный выбор пути в "лабиринте", "линию жизни" Макса…
Они должны были погибнуть. Но они сидят и пьют кофе. Они стали людьми. Или не совсем людьми. Или СОВСЕМ людьми. Кем же они стали?
"Это не ад, - подумал Эдди. - Он не прав. Это чистилище. Не прошел - попал в ад. Прошел - …"
И тут Эдди заметил, что очкарик молчит и грустно смотрит на него.
- Эдди, дружище, - тихо сказал очкарик. - Неужели ты хочешь, чтобы и твои дети становились людьми, только пройдя все восемь кругов подземки?…
6
…Волны эмигрантов из взбесившихся городов захлестнули малонаселенные регионы, до того слабо тронутые цивилизацией. Индонезия, Тибет, Малайзия, горы Афганистана, север Канады, Гренландия - всюду возникало обилие рабочих рук и рук, не желающих работать. Сельскохозяйственную технику пока, к счастью, не тронула эпидемия одушевленности - или почти не тронула - так что пищи хватало, но хрупкий налет цивилизованности быстро сползал с бесцеремонных поселенцев и возмущенных аборигенов. В конце концов стали даже завязываться контакты с симбионтами, по-прежнему живущими в городах. Возникла специфическая торговля. Человек приучался жить рядом с вещами.
У человека, привыкшего к комфорту, резко сократилось число возможных развлечений, но главным из них оставалась страсть к зрелищам. На первый план выходили спортивные единоборства. Созерцание крови и торжествующего победителя снимало развивающийся у человека комплекс неполноценности, но сильно сокращало население. Правда, в скором времени услужливые симбионты поставили всем желающим необходимую страхующую технику и спортснаряжение, снизившее уровень смертности в новоявленных гладиаторских боях - и многие стали менять продукты на зараженные одушевленностью визоры, не задумываясь о последствиях…
Последний
- Дзегай! - равнодушно сообщило табло.
Дзегай - значит, выход за татами. Покрытие пола за красной линией мгновенно вздыбилось, отрезая бойцу путь к отступлению, лишая возможности избежать боя… Он секунду помедлил, тяжело дыша, и вернулся на площадку.
- Хаджимэ! - привычно повышая голос, сказало табло. - Начинайте!
Речевой аппарат электронного рефери был традиционно настроен на старояпонский, но тысячи зрителей, беснующихся за защитными экранами, и миллионы зрителей перед визорами и сенсами прекрасно понимали любую команду. Необходимый перевод совершался автоматически. Мало кто знал сейчас старые языки… Слишком сложно, слишком неоднозначно, слишком много разных слов для обозначения одного и того же…
- Хаджимэ! - нетерпеливо повторило табло, и легкий электроимпульс хлестнул по спинам медливших бойцов. Бой продолжился.
Красный пояс, высокий черноволосый юноша с тонкими чертами лица и хищным взглядом ласки, кружил вокруг соперника, отказываясь от сближения, и постреливал передней ногой высоко в воздух, не давая тому подойти, прижать к краю, вложиться в удар… Соперник, низкорослый крепыш в распахнутом кимоно со сползшим на бедра белым поясом, неуклонно лез вперед, набычившись и принимая хлесткие щелчки высокого на плечи и вскинутые вверх руки. Это грозило затянуться.
"Баловство, - подумал Бергман, машинально тасуя перед собой бумаги судьи-секретаря. - Глупое бестолковое баловство. Цирк".
Он остро почувствовал собственную ненужность. Вся судейская коллегия была лишь данью традиции, анахронизмом, аппендиксом, неспособным даже вмешаться в ход поединка и лишь покорно регистрировавшим решения электронного рефери. Бойцы помещались в пространство боя, и больше ни одному человеку не было хода за защитные экраны. Даже врачу.
Бергман попытался туже затянуть пояс, с недоумением уставился на выданный утром костюм-тройку и, вздохнув, стал следить за схваткой.
Белому поясу все же удалось прижать противника к краю и войти в серию. Высокий плохо держал удар, хотя поле, излучаемое форменным кимоно, анализировало каждое попадание и ослабляло любой удар, нанесенный с силой выше критической. На тренировках таким порогом служили травмоопасные движения, на соревнованиях рангом повыше - угроза инвалидности… На международных турнирах класса "фулл контакт" ограничивались лишь смертельные попадания. Это был именно такой турнир.
Высокий попытался было уйти в сторону, споткнулся и, чудом удержавшись на ногах, выбросил левую ступню, целясь противнику в пах. В ту же секунду его одежда превратилась в бетонный панцирь, а из татами поползли липкие нити, охватившие лодыжки нарушителя. Увлекшийся крепыш уже налетал на парализованного партнера, но невидимый поводок натянулся и оттащил его к краю татами.
- Хансоку-чуй! - громко объявило табло. - Сикаку! Дисквалификация!…
И на нем появилось условное обозначение запрещенного приема.
Бергман встал из-за стола и медленно прошелся в узком пространстве между столами судейской коллегии и возвышением, где сидели спортсмены и представители команд.
"А на улице, наверное, снег сейчас идет, - думал Бергман. - Тихий, ласковый… Вот странно - вроде почти тропики, а снег… Климат, что ли, меняется? И города далеко… города…"
О городах вспоминать не хотелось. Бергман перевел взгляд на ровные ряды скамеек и подмигнул скуластому хмурому парню в черном халате. Это был его ученик. Хороший парень, и техника нормальная, и психика в порядке, а чемпионом ему не быть. Злости не хватает, холодной упрямой злости… Не научил, значит… не сумел…
Бергман повернулся и пошел обратно. На татами уже вызывалась следующая пара, когда он споткнулся о приставной стул и увидел сидящего в проходе пожилого - очень пожилого - полного человека в заношенной ветровке. Сначала Бергман не узнал его, а потом узнал и долго стоял молча, чувствуя себя мальчиком.
- Здравствуйте, Мияги-сан… - тихо сказал Бергман. И поклонился.
- Здравствуй, Оскар, - улыбнулся человек и неуверенно, даже робко огляделся по сторонам. - А я вот, как видишь… Пригласили, а регистрационный код выписать забыли. Ты же знаешь, я редко выезжаю… А тут думаю - поеду, неудобно… Приехал, а они мне говорят, что я умер. У них так в картотеке записано. С машиной не поспоришь… Умер - значит, умер. Уезжаю завтра…
- Как же так, - растерянно начал было Бергман, - Мияги-сан, вы им скажите, они же про вас только в книжках, да и то не все… вы же…
- Спасибо, Оскар, - снова улыбнулся человек. - Хорошее у тебя сердце… Зря ты тогда ушел от меня, Бергман-сан, чемпион, заслуженный тренер, 7-й дан Сериндзи-рю…
Он встал и легко поклонился Бергману. Сзади зашикали, и Мияги повернулся, извиняясь. Краем глаза Бергман видел, что на них уже смотрят из-за судейских столиков, и седой Ван Пэнь возбужденно шепчет на ухо толстому Вацлаву, бледнеющему и озирающемуся по сторонам.
В проход влетел разъяренный представитель команды, плюхнулся на стул Мияги и стал что-то громко доказывать судье-информатору. Бергман узнал его. Это был представитель Евразийской региональной сборной, куда входил высокий юноша, дисквалифицированный в прошлом поединке.
Мияги осторожно тронул его за плечо.
- Это мой стул, - сказал Мияги. - Но если вы хотите…
- Убирайся к дьяволу! - не оборачиваясь, заорал представитель. - Не видишь, люди делом заняты…
- Люди… - усмехнулся Мияги, и Бергман замер в предчувствии страшного. - Здесь машины делом заняты. А люди для них дерутся. Вещи следят, контролируют, стравливают, разводят - а люди дерутся…
Представитель начал оборачиваться, недобро щуря глаза.
- А что касается дьявола, - продолжал Мияги, - так я к нему уже убрался… Та же машина и отправила. С легкостью…
Звонкая пощечина разнеслась по залу. Мияги отшатнулся, хватаясь за щеку, и Бергман прыгнул вперед - но опоздал. Вся судейская коллегия была уже на ногах. Десяток рук вцепился в белого, как кимоно, представителя, кулак Вацлава уже завис над его головой, старый Ван Пэнь прорывался поближе, опрокидывая столики, а сбоку набегали, спешили Экозьянц, Ли Эйч, всклокоченный Эйхбаум…
Часть спортсменов Регионалки ринулась с возвышения на помощь своему представителю, и Бергман с ужасом подумал о том, что будет, если эти крепенькие самоуверенные мальчики… Он с интересом обнаружил, что успел сбросить пиджак и прикидывает расстояние между собой и ближайшим парнем, непозволительно выпятившим подбородок, а дряхлый сонный Ван уже запрыгивает на стол, сжимаясь в страшный воющий комок с дикими, тигриными глазами…
- Извините, - сказал Мияги, и все как-то сразу стихло. - Это я виноват. Я сейчас уйду, и все будет в порядке. Собственно говоря, я уже умер, так что вам не на кого обижаться…
Он прошел между застывшими людьми, неловко толкнул дверь левой рукой, и она захлопнулась за его выцветшей ветровкой.
- Я учился у него, - задумчиво сказал Бергман, глядя вслед ушедшему.
- Я учился у него, - повторил маленький Ли Эйч, поправляя бабочку.
- Я учился вместе с ним, - сказал Ван Пэнь, старея на глазах.
- Позвольте, - удивленно заметил приходящий в себя представитель команды. - Кто это был?
- Это был Гохэн Мияги, - ответил ему понурый Вацлав, с сожалением разглядывая свой кулак.
- Который? - попытался улыбнуться представитель. - Привидение?
- Который на III Играх в Малайзии убил Чжэн Фаня. - Бергман все искал на возвышении своего ученика, искал - и не мог найти…
- Как же, как же… - силился вспомнить представитель. - Писали в прессе… Защитное поле отказало, что ли…
- Не отказало. - Ван Пэнь слез со стола и пригладил остатки волос. - Просто Чжэн оскорбил учителя Мияги, покойного Эда Олди. Прямо на татами.
- Ну и что?
- Ничего. Дело в том, что Мияги пробил защитное поле. Ладонью. Руку после этого пришлось ампутировать. А Чжэн - умер.