София разбивала сады с тем же захватническим пылом, с каким Людовик XIV возводил крепости. Если бы ничто их не сдерживало, её зелёные изгороди рано или поздно упёрлись бы в его barriere de fer где-нибудь под Оснабрюком.
Первый раз Каролина попала в Герренхаузенские сады десять лет назад, когда София-Шарлотта привезла её из Берлина, чтобы свести с будущим женихом. Принцесса была знакома с курфюрстиной Софией уже несколько лет, но ещё ни разу не удостоилась приглашения на прогулку.
Тогда их сопровождал Лейбниц, которого с Софией-Шарлоттой связывал платонический роман. Софию вполне устраивало, что доктор всюду таскается за ними: она частенько прибегала к нему как к ходячему вместилищу знаний.
План был восхитительно прост и, как казалось, неуязвим. Сад - прямоугольник пятьсот на тысячу ярдов - окаймляла дорожка для верховой езды, которую опоясывал канал. София, София-Шарлотта и Каролина должны были выступить из дворца и совершить почти полный обход сада. Лейбницу предстояло поспевать за ними. От ходьбы щёки Каролины, обычно бледные, как будто вылепленные из папье-маше, раскраснелись бы. Как раз перед концом прогулки дамы углубились бы в лабиринт, где случайно встретили бы юного Георга-Августа. Они с Каролиной "отстали" бы и "заблудились", хотя, разумеется, София и София- Шарлотта постоянно вились бы, как осы, по другую сторону тонкой зелёной изгороди, быстро перебегая открытые места. Так или иначе, благодаря хладнокровию Георга и уму Каролины, молодая пара отыскала бы дорогу и рассталась на романтической ноте.
Курфюрстина, королева, принцесса и учёный вышли из дворца точно по расписанию, и София приступила к исполнению плана с той же суровой решимостью, с какой герцог Мальборо врубился во французские ряды под Тирлемоном. По крайней мере так казалось, пока они не прошли три четверти пути и не вступили на уединённую дорожку для верховой езды, укрытую ветвями больших деревьев. Здесь-то их и поджидала засада: сын и наследник Софии, Георг-Людвиг, в сопровождении лихих охотников.
Это произошло рядом с полуразрушенной гондолой.
Покойный супруг Софии, Эрнст-Август, в память о юных распутных днях вывез из Венеции гондолу и гондольера, чтобы кататься по окаймляющей сад полоске воды, которую София называла каналом, а Георг-Людвиг - рвом. Как выяснилось, гондолы плохо переносят северогерманский климат, а гондольеры - ещё хуже.
Ко времени первой прогулки Каролины в Софиином саду Эрнста-Августа не было в живых уже семь лет. София не разделяла любви супруга к плотским радостям Венеции и не чувствовала связи с его вымышленными гвельфскими корнями; при её попустительстве гондола осталась на глинистой отмели добычей ливней и уховёрток. Случайно или по коварному умыслу Георга-Людвига мать со своей свитой и сын со своей встретились как раз возле гондолы, которая стояла криво, изредка роняя перхоть позолоты в канал, почти как если бы её установили здесь в качестве memento mori - напоминать принцам о тщете юношеских страстей. Коли так, Георг-Людвиг намёка не уловил.
- Здравствуйте, матушка, здравствуй, сестрёнка, - обратился он к курфюрстине Ганноверской и королеве Прусской соответственно и после короткого обмена любезностями добавил: - Разве не грустно видеть обломки папиной гондолы среди всех этих цветов?
- Цветы - красота, которая живёт и умирает, - сказала София. - Когда лепестки начнут опадать, должна ли я буду распорядиться, чтобы сад выкорчевали?
Последовала неловкая пауза.
Будь это Версаль и окажись на месте Георга-Людвига кто-нибудь менее толстокожий, слова Софии квалифицировались бы как "предупредительный выстрел в плечо" - несмертельный, но выводящий противника из строя. Однако это была вотчина Георга- Людвига, а он плевать хотел на всякие тонкости - если вообще что-либо заметил. София провела сравнение между увяданием цветов и рушащейся гондолой. Георг-Людвиг не понимал таких словесных конструкций, как некоторые люди не видят зелёного цвета. Более того, к добру или к худу, он обладал инерцией телеги с боеприпасами. В тех редких случаях, когда он трогался с места, его было не остановить предупредительными выстрелами. Уж кто- кто, а София это знала. Зачем же она тратила слова? Ибо, проводя аналогию с цветами, она говорила на тайном языке, непонятном для её сына. Возможно, курфюрстина думала вслух; возможно, слова её адресовались кому-то другому.
Много позже Каролина поняла, что они адресовались ей. София учила юную принцессу, как быть королевой. Или, по крайней мере, как быть матерью.
Один из спутников Георга-Людвига что-то понял и выступил вперёд. О его мотивах можно только гадать. Возможно, он хотел грудью заслонить Георга-Людвига от следующего выстрела, чтобы продемонстрировать свою верность, или повернуть разговор в другую сторону, или просто красовался перед Каролиной, формально ещё не помолвленной. Так или иначе, он отвесил церемонный поклон, обдав всех своим плюмажем.
- С дозволения вашей княжеской светлости, - проговорил он на странно исковерканном французском, - можно поручить садовникам ощипывать увядшие цветы, чтобы сад выглядел красивее.
То был Гарольд Брейтвейт, недавно прибывший из Лондона, чтобы искать милостей при ганноверском дворе, а заодно избегнуть судебного преследования на родине. В битве при Бленхейме он совершил что-то отчаянное и остался жив, так что был теперь графом или кем-то вроде того.
- Я не так хорошо знаю английский, чтобы понять ваш французский, - ответила София, - хотя могу заключить, что вы учите меня, как мне следить за моим садом. Извольте запомнить, что я люблю мой сад таким, каков он есть: не только цветущим, но и увядающим. Он не должен создавать иллюзию вечного лета, где ничто не стареет и не умирает. Такой сад некогда существовал, как учит нас Библия, но его погубил притаившийся на дереве змей.
При этих словах она смерила Брейтвейта взглядом - тот сделался пунцовым и отступил на прежнее место.
Георгу-Людвигу стало немного не по себе - не от слов матери (их он всё равно не понял), а от её тона: она говорила как королева-воительница, отвергающая предложенный мир. Другой на его месте почувствовал бы опасность и сдал назад, но только не Георг-Людвиг с его инерцией.
- Цветы мне безразличны, - сказал он, - зато если убрать изо рва гондолу, здесь во время карнавала могли бы пройти галеры.
По старой семейной традиции каждую весну в Ганновере устраивали карнавал на венецианский манер.
- Галеры, - рассеянно повторила София. - Это такие военные корабли, на которых гребут жалкие вонючие рабы?
- Они для нашего рва слишком велики, матушка, - просветил её Георг-Людвиг. - Я имел в виду маленькие.
- Маленькие? С меньшим количеством рабов?
- Нет, нет, матушка. Людовик XIV в Версале устраивает потешные морские бои для забавы знатных господ. Мы могли бы придать нашему карнавалу больший размах…
- Если следующий будет с ещё большим размахом, чем предыдущий, я его не переживу!
- Ну да, матушка, наши карнавалы всегда проходят с размахом, как и пристало такого рода…
- Чему?
- Оригинальной семейной традиции. Может быть, не оцененной по достоинству иностранцами… - Быстрый взгляд в сторону Брейтвейта.
- Может быть, я не хочу, чтобы иностранцы оценивали мои достоинства!
Война за Испанское наследство была в самом разгаре. Мальборо во главе протестантских легионов свободно маршировал по Европе. Виги, заправлявшие в Англии, хотели, чтобы София переехала в Лондон, не дожидаясь, пока Анна испустит последний вздох. Так что, возможно, для чрезмерной озабоченности Георга- Людвига своим местом в мире имелись смягчающие обстоятельства. Коли так, его мать не собиралась принимать их во внимание. Тем не менее он нёсся, не разбирая дороги, как телега с боеприпасами под откос.
- Этот дворец, эти сады скоро будут британским Версалем. Наша семья, матушка, приобретёт огромное влияние. Там, где сейчас прогуливаются дамы, будут вестись важные государственные разговоры.
- Они и без того ведутся, мой маленький принц, - отвечала София. - Точнее, велись, покуда ты не перебил нас и не заговорил сам.
Принцесса Каролина улыбнулась, потому что до встречи с Георгом-Людвигом они обсуждали склонность одной из кузин толстеть, когда её супруг на войне. Однако улыбка быстро сошла с Каролининого лица. Все вдруг поняли, что София разгневана не на шутку. Перегретую тишину пронзили её слова:
- В этих жилах течёт кровь Плантагенетов, - она отогнула перчатку с молочно-белого запястья, - и в твоих тоже. Маленьких принцев убили в Тауэре, Йорки и Ланкастеры соединились, и шесть безупречных дам принесли себя в жертву на ложе нашего предка Генриха VIII, чтобы появились на свет мы. Католическую церковь изгнали из Англии, потому что она мешала продолжению нашего рода. Ради нас Зимняя королева скиталась, как нищенка, во время Тридцатилетней войны. Всё для того, чтобы родилась я, а потом и ты. Теперь моя дочь правит Пруссией и Бранденбургом, ты скоро получишь Британию. Как так получилось? Почему богатейшими землями христианского мира правят мои дети, а не его?
Она указала на садовника, толкавшего тачку с навозом. Тот затряс головой и закатил глаза.
- П-потому что в ваших жилах течёт божественный ихор, матушка? - отвечал принц, опасливо косясь на бледное запястье.
- Догадка смелая, но неверная. Что бы ни внушали тебе льстецы, в наших жилах нет ничего ихороподобного и уж тем более ничего божественного. Наш дом стоит не из-за диковинной примеси в крови и не из-за какого-либо иного врождённого свойства. Он стоит потому, что я каждый день гуляю и беседую в саду с твоей сестрой и с твоей будущей невесткой, как моя мать, Зимняя королева, гуляла и беседовала со мной. Он стоит, потому что даже сейчас, на пятнадцатом году войны, я ежедневно обмениваюсь письмами с моей племянницей Лизелоттой в Версале. Можешь, если тебе угодно, тешиться обольщением, будто гонять по округе дичь - занятие, достойное королей, и поможет тебе в будущем править страной, раскинувшейся от Шахджаханабада до Бостона. Не стану тебя разубеждать. Однако я не позволю тебе покушаться на то, что хранило наш род во времена войн, моровых поветрий и революций. Вон из моего сада! И никогда больше не мешай мне работать!
Любой человек в Европе, за исключением Людовика XIV, от этих слов превратился бы в кучу дымящейся золы. Георг-Людвиг только сморгнул.
- Всего доброго, матушка, всего доброго, сестрёнка, - сказал он и рысью поскакал прочь. Придворные, включая Брейтвейта, с пылающими щеками следовали за ним, делая вид, будто ничего не произошло. Каролина и София-Шарлотта весело переглянулись у Софии за спиной, с трудом сдерживаясь, чтобы не прыснуть.
Лейбниц плюхнулся на скамью, как сброшенный с телеги мешок репы, и закрыл лицо руками. Парик он сдвинул назад, подставив ветру блестящую от пота лысину. Каролину ещё сильнее разобрал смех - так сильно её учитель походил на комического влюбленного.
Позже она поняла, что привело его в такой ужас. София когда-нибудь умрёт. Георг-Людвиг станет курфюрстом Ганновера, королём Англии и государем Лейбница. София-Шарлотта будет по-прежнему королевой Пруссии, Каролина, возможно, сделается принцессой Уэльской, а вот Лейбниц останется мудрёным человеком, имевшим слишком большое влияние на дам, которые всю жизнь третировали и унижали Георга-Людвига.
Тревога Лейбница многократно усилилась после скоропостижной кончины Софии-Шарлотты. Он всё больше времени проводил с русскими - вероятно, готовил себе местечко на случай будущей опалы.
Однако Каролина не собиралась этого допускать.
Герренхаузенская аллея проходила по живописной местности, которой позволили несколько одичать. Никто не тратил сил и средств на её поддержание, - отчасти потому, что в половодье её заливала Лейне, отчасти из-за угрозы захвата со стороны постоянно растущих Софииных садов. Таким образом, здесь сам собой возник своего рода парк. Он имел форму сложенного веера: уже со стороны города, шире к Герренхаузенскому дворцу. В начале пути Каролина чувствовала себя зажатой между большой дорогой и Лейне. Здесь было не продохнуть от людей, мух и экскрементов. Пока принцесса ехала по аллее, река и дорога отступали от неё всё дальше и дальше. К тому времени, как впереди показались архипелаги зелёных плодов в Софииной оранжерее, Каролина уже была в конусе тишины и не обоняла ничего, кроме растительной свежести.
Иностранная принцесса, явившаяся с визитом, свернула бы перед оранжереей и оказалась на улице, вдоль которой стояли летние дворцы знатных семейств. Герренхаузен тоже строился как летняя резиденция, потом разросся. Из его окон открывался вид на старый, маленький сад, окружавший семейную усыпальницу. Дальше заезжую принцессу подвергли бы различным церемониям - часа на два, не меньше, прежде чем допустили бы к Софии. Каролина же юркнула в ворота и подъехала к дворцу со стороны сада. Кобыла хорошо знала, куда идти, где остановиться и у кого из конюхов припрятано в кармане зелёное яблоко. Каролина спешилась в северо-восточной части сада, так ни разу и не отвлекшись от своих мыслей на разговоры с посторонними.
Обмен светскими любезностями для принцессы - занятие отнюдь не бездумное. Каролина не могла поздороваться с произвольно взятой графиней в Герренхаузене, не спланировав это так же тщательно, как Георг-Август планировал кавалерийскую атаку. Если произнести приветствие не тем тоном или уделить графине больше либо меньше внимания, чем та заслуживает, новость к заходу солнца облетит весь Ганновер. Через две недели можно было ждать писем из Версаля и Лондона: Лизелотта спрашивала бы, правда ли у Каролины роман с графом таким-то, а Элиза - оправилась ли принцесса после недавнего выкидыша. Лучше уж проскользнуть незамеченной.
Часть сада, прилегающая к дворцу, делилась на прямоугольные партеры размером с теннисный корт. Однако внимание привлекала не планировка, а статуи: вездесущие гераклы, атланты и тому подобное. Римские боги и герои вставали из скрупулёзно поддерживаемой тундры: живых изгородей высотой в ладонь, составленных карликовыми деревцами самшита, и орнаментальных цветников, над которыми постоянно гудели осы. Боязливые придворные - те, кто, по выражению Софии, принимает каждый пук за раскат грома, - выскакивали туда на минутку, чтобы, вернувшись во дворец, хвастать приключениями средь дикой природы. На самом деле это было продолжение дворца под открытым небом. За партерами вставал умеренно величественный Герренхаузен, сбоку их охватывали его одноэтажные крылья. На трехэтажном фасаде дворца было всего двенадцать окон; внутри не поместился бы садовый инвентарь Людовика XIV. Однако Софию её дворец вполне устраивал. Герренхаузен, мозговой центр, мог не тягаться в размерах с Версалем - местом лишения свободы для всех значительных особ Франции.
Каролина знала, что её скорее всего заметили из окон, поэтому двинулась прочь от дворца по гравийной дорожке между партерами. Вскоре она подступила к высокой каменной стене, обсаженной живой изгородью, и через прямоугольный проём вышла на другую сторону. Если сад являл собой дворец, выстроенный из растений, то партеры были его парадной гостиной, а здесь начинались личные покои. По одну руку расположился театр под открытым небом, обрамлённый живыми изгородями и охраняемый мраморными купидонами, по другую - лабиринт, где состоялась их первая с Георгом-Августом романтическая прогулка. Каролина, впрочем, двинулась дальше. Ближнюю и дальнюю части сада разделяла цепочка прудов. Каждый был окружён цветником чуть менее строгим, чем партеры. Пройдя между двумя такими прудами, Каролина обернулась посмотреть на дворец. Покуда она оставалась между партерами, её было видно из окон. Теперь, прежде чем затеряться в саду, она хотела знать наверняка, что её заметили. И впрямь, к лестнице, ведущей из дворца в сад, толпою бежали конюхи и лакеи. Они готовили сцену для ритуального представления, которым сопровождался каждый выход Софии. Каролина некоторое время смотрела на них, затем поймала себя на том, что улыбается, и зашагала прочь.
Она пересекла второй барьер, более высокий и тёмный: стену из подстриженных деревьев высотою с дом. Тут, в самой дальней части сада, легко было вообразить себя на расстоянии дня езды от ближайшего человеческого жилья. Место это любили не только она и София, но и Георг-Людвиг, который в свои пятьдесят четыре года по-прежнему разъезжал по окаймляющей сад дорожке, представляя, будто патрулирует рубежи какого-нибудь приграничного герцогства. Линии зрения и векторы движения принудительно направлялись здесь в просветы между купами деревьев. Звуки распространялись прихотливо, если распространялись вообще. Эта часть сада на вид была раз в десять больше парадной.
Что-то зарокотало в глубине леса. В первый миг могло показаться, что налетевший ветер зашумел в кронах. Однако звук неумолимо нарастал, переходя в захлебывающееся рычание, затем в протяжный вой. Где-то далеко за границей сада слуга вращал огромное колесо, гоня лейнскую воду по закопанным под землей трубам. Каролина подобрала юбки и заторопилась к ближайшему пересечению диагональных дорожек, а оттуда - к большому круглому водоёму в центре более тёмной и дикой части сада. Он уже бурлил. Вертикальная струя вытолкнулась из каменного отверстия посередине и начала пробиваться вверх, словно парусная игла через сложенный в несколько слоёв холст, стремительно обрастая шлейфом водяной пыли - словно дымясь от трения о воздух. Струя росла и росла, пока как будто не отразилась от белого неба (день был пасмурный) и не рассыпалась облаком белых брызг. Теперь весь сад наполнился рёвом искусственной грозы, усиливающим иллюзию дикого и недоступного места. Клочья водяного тумана разлетались по аллеям, делая нечётким близкое и скрывая далёкое, так быстро в этом искрящемся облаке вещи теряли очертания и сливались с темнотою между деревьями.
Земля здесь была плоская, без холмов, с которых открывался бы обзор. Колокольня с чёрной прямоугольной крышей мрачно взирала на сад, словно инквизитор в капюшоне - на языческие игрища. Если кто-нибудь оттуда смотрел, то, обойдя водоём, Каролина скрылась от наблюдателя за опрокинутым водопадом фонтана. Посредством той же несложной хитрости с её глаз исчезла мрачная колокольня, и принцесса осталась совершенно одна.
Ветер дул с юга, растягивая водяную пыль в зыбкий искристый занавес, который пробегал по водоёму и устремлялся вдоль широкой аллеи, ведущей прямиком ко дворцу. Тот виделся расплывчато, словно в запотевшем зеркале. Каролина вроде бы различала на лестнице белое платье, седую причёску и белую руку, отгоняющую поданные на выбор карету и портшез.
София всегда советовала Каролине стоять под водяной пылью, поскольку это полезно для цвета лица. Каролина ухитрилась выйти замуж и родить четырёх детей, несмотря на свою якобы нездоровую бледность. Тем не менее она старалась при всяком удобном случае постоять под водяной пылью, зная, что это будет приятно Софии. Вода холодила щёки и пахла рыбой. Пласты тумана рушились сверху, словно страницы призрачной книги; над водоёмом они были такие белые и плотные, что Каролина почти могла их прочесть, а чуть дальше почти сразу таяли в воздухе.