…Виктору вдруг показалось, что к нему идет Сауле. Он протер глаза, но видение не исчезло. По тропинке, уверенно шагая по заледеневшему асфальту, к нему шагала тонкая девичья фигурка в зеленом комбинезоне - таком же, что всегда был на Сауле. Ультрамодный для конца семидесятых годов комбез, высокие шнурованные ботинки на толстой ребристой платформе… На Сауле в те времена оглядывались все на улице, и Вик до сих пор не мог понять, почему такая потрясная девчонка выбрала именно его, долговязого нескладного охламона. Девушка приближалась, и шаг за шагом Вик убеждался, что это именно она, Сауле, изменившаяся за восемь лет - и все же выглядящая не на двадцать четыре года, сколько ей сейчас было, а лет на девятнадцать. Тонкая талия, короткая стрижка, открывающая слегка оттопыренные уши, красные от холода, рыжеватая челка, косо падающая на лоб, короткий нос и огромные голубые глаза. Глаза цвета летнего неба.
- Привет, Вигго, - сказала она. - Как дела?
Никто, кроме нее, не называл его этим скандинавским именем. Она сама стала называть его так, хотя он не говорил ей, что его отец родом из Норвегии.
- Сауле… - потрясенно пробормотал Вик. - Солнышко, что ты здесь делаешь?
- Пришла повидать тебя, - заявила она. - Соскучилась.
- Откуда ты знаешь, что я приехал домой?
- Глупый вопрос. - Сауле усмехнулась. - Я всегда знаю то, что мне должно знать. Я думала, ты спросишь, куда я пропала.
- Да, кстати, куда ты пропала? - эхом отозвался Виктор. - Я чуть с ума тогда не сошел…
- Уехала в далекую страну, - сказала она. - Извини, что не попрощалась.
- Куда ты уехала?
- Предположим, в Аргентину. Или в Монголию. Или в Австралию… В общем, не важно.
- Не важно… - Виктор покачал головой. - Конечно, это не важно! Что вообще для тебя важно, Сауле? Ты всегда была не от мира сего. Ты инопланетянка?
- Нет, я человек. - Сауле улыбнулась, блеснув идеально ровными зубами. - Такой же, как ты. Правда, с несколько иным жизненным опытом. Я много путешествую. Ты мне веришь?
- Верю. Почему бы нет? - Виктор пожал плечами. - Стало быть, теперь ты иностранка?
- Не иностранка. Лучше зови меня космополиткой.
- И что, тебе так легко дают право на выезд? Австралия… это ж надо, чего придумала!
- Какой ты дремучий… - Девушка вздохнула.
- И тупой.
- Извини, - пробормотала Сауле, - Ты не тупой. Ты умничка, Вигго. Именно поэтому мы подружились с тобой тогда, много лет назад. И поэтому я появилась снова. Я хочу сказать тебе кое-что.
- Я весь внимание.
- Не сейчас, подожди немного. - Сауле взяла его за руку и потащила в глубь парка. - Помнишь, как мы целовались там? - Она показала на скульптуру - высокий черный четырехгранник с бледными масками на вершине.
Конечно, Виктор помнил.
Помнил до мелочей. Как с трудом отрывался от губ, чтобы быстрыми, нежными поцелуями дотронуться до ее закрытых глаз, до бровей и лба. Помнил аромат ее волос и кожи. Солнечный лучик, танцующий в ее рыжих волосах…
- Подожди… Дай сначала мне сказать.
Сауле лукаво улыбнулась.
- По твоему виду могу предположить - что-нибудь весьма романтическое, да?
Виктор покачал головой:
- Скорее наоборот.
- Не томи и не пугай меня. Говори!
Голос Сауле прозвучал чуть жестче, чем ожидал Виктор. "Действительно, иной жизненный опыт", - подумал он, вспомнив ее слова о путешествиях.
- В общем, - сказал он с напускной безразличностью, - я тоже решил путешествовать.
- Вот как? - Несмотря на вопрос, тон Сауле не был удивленным. - И куда?
- В Афганистан. Военным врачом.
Сауле выпустила из своей руки руку Виктора и странно взглянула на него.
- Зачем? Ты у нас искатель приключений, обожаешь танцевать танго со смертью? Или совесть призывает почетно погибнуть и стать Героем Советского Союза?
- Я все объясню. Подожди.
- Не буду я ждать! - Сауле подняла руку. - Так или иначе, ты едешь в Афган. И там тебя могут убить.
- Если богом начертано мне сгинуть, пусть так и произойдет.
- Ты же не веришь в бога!
- Верю, - заявил Виктор. - Ну, может, я не хожу в костел, как мой братец…
- Атеист ты, атеист! - уверенно произнесла Сауле. - Но я расшибу твой нигилизм, заставлю тебя уверовать хоть во что-то. Потому что человек без веры - лишь тень на рисовой бумаге.
- Сауле, ты говоришь странно.
- Потому что ты многого не знаешь. - Сауле устало качнула головой. - Ты сам творишь свою судьбу, не вполне представляя, что из этого произойдет, как ты себя поведешь и каков будет конечный результат. Но все предначертано заранее. Тебя используют, как шахматную фигурку.
- Я тоже хочу тебя использовать, - прямолинейно заявил Вик, перебивая непонятные ему речи.
- Хочешь меня поцеловать? Закрыть мне рот?
- И это ты знаешь! - возмутился Виктор. - Уже не хочу. Давай разбежимся!
- Перестань, Вигго! - Сауле схватила его за руку.
Она провела холодными пальцами по его щеке.
- Какой ты стал большой, сильный, красивый…
- Стал, - шепнул Вик. - Давай без лишних глупых слов, Сауле…
Он всегда слыл ловеласом. Девушки давались ему без малейших трудов, за времена студенчества и последующей Карелии их было столько, что он не мог вспомнить всех, бывших с ним, при всем желании. Но Сауле всегда стояла отдельно - самая первая, самая необычная. Самая любимая, что там скрывать. Такая, что он не смог полюбить после нее никого. Если он, в очередной раз пресыщенный постельными баталиями, не мог завершить дело, то вспоминал Сауле, и сразу все получалось.
- Я хочу тебя поцеловать, - шепнула она в ухо. - Хочу.
- Только поцеловать?
- Не только. Но давай начнем хоть с чего-нибудь…
Она повлекла его в тень "Масок" - туда, где они тискались и умирали от возбуждения восемь лет назад. Когда Сауле дотронулась губами до его губ, статуя оплыла как свеча, поплыл весь мир и Виктор едва не упал, уцепившись за Сауле, повиснув на ней немалым своим весом. Она действовала на него как наркотик. Сауле удержала его без особого труда и ответила так горячо и призывно, что сознание Вика выстрелило пробкой из темечка и улетело в небо…
***
Вик очнулся в чужой постели, в незнакомой комнате, в ледяном одиночестве. Толстое пуховое одеяло лежало на полу, а Виктор скукожился на краю огромной старинной кровати, голый и синий, покрытый пупырышками, как курица в гастрономе, - температура вокруг вряд ли была выше пятнадцати градусов. Он спешно огляделся - вторая подушка рядом была примята и еще хранила тепло, простыни скомканы. Похоже, он провел бурную ночь. Одежка Вика была разбросана по полу.
- Солнышко, ты где? - крикнул он, натягивая на себя одежду и стуча зубами от холода.
Никто не отозвался.
В попытке согреться он надел все, включая шапку, и вышел из комнаты. Квартира была ободрана и запущена. На кухне не было даже раковины, лишь полуобвалившийся кафель на стенах. В туалете, к счастью, сохранился расколотый унитаз. Комната - мрачная, промозглая. Ничего, кроме кровати и прикроватной тумбочки, здесь не было. Вик отдернул тяжелую штору, выглянул в окно. Второй этаж, знакомая улица Штивурю. Квартира, где якобы жила Сауле. А где надменный старичок? Умер? Виктор сел на кровать. На тумбочке лежала записка на русском. Вик взял листок желтой бумаги.
"Милый Вигго, - было написано на нем идеально ровными печатными буквами. - Прости, что я снова ушла. Тебе предстоят нелегкие месяцы в Афганистане, но ты должен выжить. Я в тебя верю. Надейся только на себя - ты даже не знаешь, какие силы в тебе заложены природой. И еще хороший совет: учи разные языки, как только представится возможность. Это очень тебе пригодится.
Бумажку эту сожги. Удачи тебе! Мы с тобой еще обязательно увидимся, хотя и не знаю когда.
Твоя Сауле.
Ег дэг элски, манге такк!"
Виктор долго соображал, что означает последняя фраза. Потом до него дошло, что это "Я тебя люблю, большое спасибо!" по-норвежски, написанное русскими буквами.
Вик тяжело вздохнул. За что спасибо? За постельный марафон, которого он не помнит?
Вик еще раз прочитал записку, запечатлел ее в памяти навсегда, чиркнул спичкой, сжег, а пепел разбросал по комнате и растер ботинком.
Теперь он никому ничего не должен.
Виктор вышел из квартиры и закрыл дверь. Замок захлопнулся за ним. На двери висел листок с надписью на литовском и на русском: "Квартира продается, телефон 34–49". Почерк был точно таким же, как и на сожженной записке.
Вик хмыкнул, дернул плечом и не спеша пошел по лестнице вниз.
Эпизод 5
Афганистан, провинция Кунар. Июнь 1986 года
По воинской учетной специальности Виктор сразу должен был попасть на хирургическую должность, но в Ташкентском штабе округа его окрутили быстро и бессовестно. Майор Жучихин, "распределяющий" медотдела, объяснил, что Ларсенис попал в ограниченный контингент неизвестно как и зачем, что он - сплошное недоразумение, не имеющее военного стажа, что опыт его как хирурга ничтожен и такими, как Ларсенис, "хирургами" в Демократической Республике Афганистан дорогу мостят. И поэтому Ларсенис пока не может претендовать на хирургическую должность, но должен, согласно интернациональному долгу, стать батальонным врачом. Вик понятия не имел, что такое врач батальона, что это самая низшая разновидность врачей в Афгане, что ему придется лечить все и вся и не вылезать из боевых рейдов. Он согласился легко. И в общем-то, оказался прав, несмотря на то что Жучихина, вымогавшего в тот момент очередную взятку, посадили через полгода и заменили новым, еще не насосавшимся живоглотом. Благодаря Жучихину, мелькнувшему в жизни Вигго меньше, чем на час, Ларсенис был свергнут с земли в бездну, набрался боевого опыта, научился выживать в любом аду и столкнулся с Мохтат-шахом.
Уже потом, спустя годы, Виктор долго размышлял над цепочкой обстоятельств, но так и не смог решить, было это его собственной злосчастной судьбой или последовательностью, подстроенной кем-то.
Так или иначе, Ларсенис получил назначение в батальон отдельной мотострелковой бригады N и провоевал в бригаде в разных должностях до февраля 1987 года. Оказалось, что врач батальона - такой же офицер, как и все остальные, только чуть менее стреляющий и чуть более медицинский. Ему не полагалось операционной, только перевязочная в палатке, и то не всегда успевали ее развернуть. Он быстро сдружился с остальными офицерами, от лейтенанта до комбата. Мало кто воспринимал его как литовца - для них он был обычным советским парнем, Виктором Юрьевичем, а чаще Витей, по прозвищу Ларсик. Еще чаще его звали Шурави-табибом. А когда выявились способности Вика, его физическая подготовка, приложенная к двухметровому росту, снайперская точность и, главное, умение говорить на афганских языках, то оказалось, что цены ему нет. Виктора старались брать на боевые как можно чаще в качестве талисмана удачи. Вик нисколько не возражал.
Именно будучи еще не хирургом медроты, а мелочью, батальонным врачом, мастером на все руки, на все ноги и голову, Ларсенис и столкнулся с Мохтат-шахом.
Мохтот-шо, как его величали по-местному, казался неуязвимым. Его охрана состояла из полутора сотен бородатых оборвышей, и само по себе это не было причиной для тревоги. Проблема была в том, что его оборванцев не брали автоматные очереди. Они падали, отброшенные очередью АК, и восставали вновь, и перли вперед, как ни в чем не бывало, простреленные наискось, вдоль и поперек. Оживали и отбивались при этом весьма метко, выкашивая наших бойцов одного за другим. После первого боя с Мохтатом Ларсенис вскрыл пару убитых "духов" - наскоро, без протокола, прямо на земле, на том месте, где они упокоились. Он не обнаружил в их разверстых животах ничего, кроме шерстяных афганских тряпок, прогнивших насквозь. Уже это было поводом, чтобы отправить рапорт начальству и поставить всех на уши. Виктор знал отлично, что, если он отправит доклад, записи его будут наглухо засекречены, уйдут в гору папок КГБ, и лишь через пару месяцев в Кабул приедет спец из госбезопасности, и еще неделю спустя он доберется до Джелалабада, допросит лейтенанта нудно и тошно и сочтет его психом, непригодным службе военврача. Все кончится пшиком.
А Вигго охотился на Мохтат-шаха, как на крупную дичь. Это было его личной охотой. Никто не обязывал его к этому.
Впервые Виктор услышал о Мохтат-шахе от умирающего солдатика, привезенного в часть на БМП. У парня оторвало обе ноги, остались только лохматые обрывки. На обоих остатках ног стояли жгуты из солдатских ремней, поэтому он до сих пор жил. Но минуты его были сочтены, настолько он был обескровлен и обезвожен.
Виктор немедленно вкатил ему в вену тройную дозу адреналина, хотя в этой ситуации делать такое нельзя… Черт знает, что вообще можно делать в такой ситуации. Лучше всего - пристрелить бойца в лоб и закончить его мучения.
Боец был то ли таджиком, то ли узбеком, Вик не мог определить, пока парень молчал. А тот был убит настолько, что заставить заговорить его могли только электрические опыты Фарадея. Или тройная доза адреналина.
- Есть такой - Мохтот-шо, - вдруг ясно выговорил парень на узбекском, не открывая глаз. - Доктор-табиб, ты убей его. И возьми то, что висит на его груди. То, что на груди его, - твое.
После этого парень умер. Немедленные и энергичные меры по его возвращению в мир живых не дали ничего.
В перевязочной палатке многие понимали персидские языки - фарси, дари, таджикский, но никто, кроме Ларсениса, не говорил по-узбекски. Умершего солдата не понял ни один.
А Виктор понял, очень даже. К этому времени он вполне освоился в Афганистане, но никак не мог понять, каким ветром его занесло из Карелии в предгорья Гиндукуша. Теперь осознал. У него появилась ясно обозначенная цель.
Когда доктор Ларсенис во второй раз встретился с бандой Мохтата, кочующей вдоль всей границы с Пакистаном, он едва не погиб.
Мохтот-шо был личностью известной в провинции, удачливой, агрессивной и уникальной. Его банду не раз выкашивали - казалось, до последнего человека, но спустя несколько месяцев Мохтат объявлялся снова, уже в новом районе, с армией не меньшей, что только недавно была уничтожена.
Семнадцатого июня произошло нападение на заставу, находившуюся недалеко от основной базы батальона. На выручку послали роту на нескольких БТР и одного БМП. С заставы передали, что силы противника не кажутся большими, но справиться с ними трудно: отмечено много собак и овец, нагло прущих на заставу и вскрывающих своими телами минные заграждения. Это заставило Виктора встрепенуться, пойти к командиру роты и безапелляционно настоять на своем участии в выезде. Имя Мохтот-шо еще не прозвучало, но Ларсенис почувствовал, что это он. Вик уже знал его почерк.
Советская застава находилась на вершине невысокого хребта, существовала уже шесть лет и представляла собой основательную крепость. Стены ее были сложены нашими бойцами из камней, внутри имелась казарма, склад, хозблок, столовая и даже баня. Рядом тек ручей, зимой снабжающий заставу водой (летом он пересыхал и благословенную влагу доставляли водовозкой). Местность вокруг и дорога в ущелье простреливались в любом направлении. Три ближайших кишлака были лояльны революционным властям Афганистана… вроде бы лояльны, кто их поймет. В общем, застава, несмотря на близость к Пакистану, была крепкой и трудносокрушимой. Только безумец или наглец мог напасть на нее, имея в округе куда более легкие цели. Именно это, вкупе со сворой неустрашимых псов, сказало Виктору, что в поле зрения появился Мохтат собственной персоной. Особенно впечатляли "боевые овцы". Известно, что сих трусливых созданий не загонишь на минное поле, а тем более туда, где всё грохочет и сверкает.
Добрались быстро - сперва не до самой заставы, а до ближайшей деревни. До крепости было меньше километра - оттуда, из-за гребня горы, доносились раскаты боя. Но километр по ровной местности - это минута езды, а в горах то же расстояние пешком может занять несколько часов. Если не перестреляют по пути, как зайцев. Староста кишлака изрядно струхнул и никак не хотел давать проводника, боялся мести Мохтот-шо. Тогда Виктор, молча слушавший переговоры, встал, отодвинул переводчика, тощего и очкастого таджика Фарруха Ташмухамедова, сграбастал афганца за грудки и поднял вверх, больно стукнув затылком о глиняный потолок. Чалма слетела с головы старейшины, остроносые чувяки - с ног его. "Ты, Хайрулло, сын Ахмада, - прорычал Ларсенис, - да продлятся годы твои и годы твоих детей, готов ли ты встретиться с Аллахом? Если сейчас не дашь нам проводника, то отправишься на небо прямо через эту крышу, я тебе обещаю! А следом за тобой отправятся твои дети и жены! Ваш путь будет легок и быстр, и уже через миг вы будете наслаждаться всеми благами рая! Аллах милостив!"
Казалось, в речах огромного, страшного беловолосого русского офицера не было ничего неверного, противоречащего Корану. На самом же деле он обещал убить всю семью Хайрулло за несколько минут. Он говорил на том языке, на котором Хайрулло привык говорить всю жизнь. Более того, он говорил на дари настолько чисто, словно не был шурави, а вырос в этом самом кишлаке. Поэтому Хайрулло понял его быстро и четко. Всю жизнь он молился о том, чтобы побыстрее попасть в рай, но сейчас передумал - скорее не головой, а позвоночником. Потому что предчувствие того, как шея его с хрустом сломается о потолок, усиленный сверху бревнами, окаменевшими от древности, заставило старосту забыть обо всем. Даже о рае.
- Долгих дней тебе, кумандан! - завизжал Хайрулло. - Я дам тебе в проводники своего сына! Двух сынов дам и пять ослов! И если хоть один волос упадет с головы твоей…
- Не надо о волосах, - перебил его шурави-кумандан. - Я не в парикмахерскую пришел. И давай быстрее, наших братьев убивают на заставе! Дай нам хороших проводников, побольше ишаков, и этого будет достаточно. И не вздумай подать знак Мохтат-шаху! Я сразу узнаю об этом. Понимаешь?
- Да, понимаю!
Лейтенант аккуратно поставил старосту на земляной, твердо утоптанный пол. Трое старейшин деревни, оцепеневшие во гневе и страхе вдоль стен, с облегчением вздохнули. Советские офицеры ухмыльнулись. Вопрос, кажется, был решен без применения насилия. Или почти без применения. Не возражал даже замполит роты Серегин, отвечающий головой и званием за единение между советским и афганским народами. Для шурави в тот момент нюансы не имели значения.