- Мы настоятельно просим всех, кому что-либо известно… - начал заклинать диктор, а на экран выплыла фотография заезжего ученого. Даос безмятежно глядел в телевизор. Фото Кова-Леви на несколько коротких мгновений сменилось фотографией его ассистентки.
"Да это, никак, Жанна!" - удивленно подумал даос.
- И наконец, немногим более двух часов назад Асланiв был потрясен известием о жестоком убийстве нашего соотечественника, члена Братства Незалежных Дервишей Мыколы Хикмета, - совсем уж траурным голосом объявил диктор. - Тело было обнаружено на бульваре Тарсуна Шефчи-заде, недалеко от дома потерпевшего. Обнадеживает, однако, что рядом случились единочаятели убитого, каковых вернувшийся сегодня из Александрии Невской Хикмет пригласил к себе домой. Они видели убийцу. С их слов в Асланiвськом Управлении Внешней Стражи составлен членосборный портрет. - На экране появилось крупное изображение лица, до странности похожего на Багатура "Тайфэна" Лобо. - Долг каждого подданного, каковой где-либо видел этого человека, сообщить о нем на ближайший пост вэйбинов. Человекоохранительные органы надеются…
- Ну шо, пысака! - раздался вдруг грубый, глумливый голос.
Даос и Олежень в недоумении обернулись.
Рядом с их столиком стоял могучий преждерожденный в черном халате, распираемом объемным животом. Темная курчавая борода лежала на груди, голову увенчивала бледно-зеленая чалма. Красное мясистое лицо указывало на предосудительную склонность к горилке. За мощной спиной топтались еще двое сходного вида подданных. Чернохалатник смотрел на Олеженя злобно и с издевкой.
- Попалси, червь… - Бородатый ткнул в сторону Олеженя толстым пальцем с обкусанным ногтем. - Иблисова дытына… - И он занес свою волосатую лапищу над ноутбуком, очевидным образом собираясь завладеть умной машинкой.
Но на пути лапищи внезапно возник старенький, склеенный на сгибах веер.
- Что ты шумишь, добрый человек? - с улыбкой спросил бородатого бродячий даос.
- От! - отдуваясь, только и смог вымолвить чалмоносец в черном халате, обращая взор налитых кровью глаз на даоса Фэй-юня. Но быстро нашелся: - Ты шо, побирушка, а?! Геть видселя! - И выбросил монументальный, лохматый кулак в сторону доброго лица бродячего даоса. - Ых….
Но в том месте, куда метил бородатый, лица даоса почему-то не оказалось, и кулак, встретив на пути пустоту, продолжил свое поступательное движение, увлекая за собой владельца – бородатый, с превеликим грохотом круша пузом стул, на коем только что восседал даос, растянулся на полу. Фэй-юнь подхватил посох и вскочил упавшему на спину.
- Э! Э! Э! - раздались встревоженные вопли; из глубины шинка быстрым шагом приближался нахмуренный прислужник.
- Торопливость умножает скорбь, - изрек даос, легко вращая посохом и внезапным, несильным с вида тычком отправляя на землю ринувшегося на него другого чернохалатника. - Добрый человек, - сказал он Олеженю, судорожно отбивающемуся сумкой от вцепившегося в его жилетку третьего агрессора. - Кажется, местный пилав не пойдет нам впрок. - Еще один тычок, и пристававший к Фочикяну злодей головой вперед улетел в ближайшие кусты. - Не покинуть ли нам эту юдоль скорби?
Из ближайшего переулка явственно донеслись приближающиеся крики и стадный топот.
- И побыстрее, - добавил даос.
- Ага… - Олежень захлопнул ноутбук, сунул в сумку и повесил сумку через плечо. - За мной, наставник! Даос легкой тенью устремился за ним в призрачный полумрак освещенных редкими фонарями улиц.
- Хде?!
- Та вон! Вон!.. - слышно было сзади.
- А-а-а-а!
Олежень метнулся за угол, оглянулся:
- Сюда, наставник, сюда…
Даос не отставал.
Преследователи, впрочем, тоже. Сзади послышался шум, замелькали огни повозок.
- Кто эти добрые люди? - неотступно следуя за Фочикяном, спросил даос. Непохоже было, что стремительный бег хоть как-то сказался на его дыхании.
- Это… незалежные… дервиши… - в три приема произнес Олежень, сызнова сворачивая.
Впереди мелькнули огни фар, раздался отвратительный визг тормозов и радостный крик:
- Здесь, здесь!
- Опс… - Схватив даоса за рукав халата, Олежень увлек его за собой в переулок. - Окружают… - Сзади приближался рев мотора.
Даос и Олежень выскочили на небольшую площадь, метнулись вправо – оттуда прямо на них неслась, слепя фарами, повозка; слева также отчетливо слышалось топанье и тяжелое дыхание бегущих.
- Попались… - сокрушенно покачал головой Олежень, переводя дух и отступая к стене. - Простите, наставник Фэй-юнь…
Даос выпрямился и удобнее перехватил посох.
На площадь вырвались запыхавшиеся преследователи.
Две повозки осветили фарами замерших у стены даоса и Фочикяна.
- Ну шо? - послышался знакомый гадкий голос. - Прийихали, хлопчики?
В свете фар возникли приближающиеся силуэты числом больше десятка, впереди – поверженный даосом в шинке бородач. Жертва стула.
Олежень затравленно оглянулся.
- Быстро бегаете… - продолжал бородач, поигрывая внушительных размеров тесаком. - Да не убёгли! Таперича потолкуем?
Даос легким движением руки задвинул Олеженя за спину.
- Знающий не говорит, - с доброй улыбкой заметил он надвигающимся злодеям.
Тут раздался внезапный звон и света стало вполовину меньше. В круг преследователей, небрежно разорвав его – пара злодеев полетела кувырком – вступила новая фигура.
Перед даосом и Олеженем стоял гигант в рваном халате неопределенного цвета, увешанном разноцветными ленточками и небрежно, крупными стяжками, кое-где зашитом. Из халата выпирала могучая волосатая грудь, на коей покоились талисманы в матерчатых мешочках; выше располагалось одухотворенное лицо, средоточием которого были большие, живые глаза, наполненные озорным и чуточку безумным блеском. Буйные власы явившегося были собраны в хвост на затылке и ниспадали на спину. Через левое плечо была перекинута холщовая старая сумка, а на правом преспокойно сидел средних размеров невзрачный попугай и со скукой во взоре наблюдал собравшихся.
Злодеи застыли, пораженные явлением.
- Яки из деяний достойнее других? - громовым голосом вопросил пришедший и указал перстом на даоса и спрятавшегося за ним Олеженя. - Вы! - Всколыхнулись ленточки.
- К-когда умираешь, а язык твой как бы свеж поминанием Всевышнего, - пискнул Олежень.
- А-а-а-а!!! Иблисова дытына!!! - Нервы одного из злодеев не выдержали и он с палкой в руках ринулся на хвостоволосого гиганта, - но тот, не поворачиваясь, нанес бегущему стенобитный удар босой ногой невиданного в природе размера.
- Чти Коран, чти Коран, - назидательно проскрипел попугай.
- Добре, Бабрак, добре, - счастливо улыбнулся гигант и продолжил прерванный допрос: - У чем цель хаджа?
- А… в поминании Аллаха… через посещение Его дома и возбуждение страсти к Аллаху через встречу с Ним, - отвечал Олежень.
Попугай кивнул.
- Осанна! - удовлетворенно заключил гигант и развернулся лицом к нападавшим. Те, будто опомнившись, с неразборчивым ревом кинулись на него.
- Знай, шо суть и цель богопоклонения заключаются в поминании Всевышнего, шо столп веры для мусульманина – намаз, шо цель намаза – поминание Всевышнего… - разъяснял нападающим гигант, сокрушая их ногами и кулаками. Изловил могучей дланью пытавшегося проскользнуть мимо него. Сильно встряхнул, как бы стараясь, чтобы изрекаемые им истины наиболее сообразным образом улеглись в мозгу противника, а затем, обращаясь непосредственно к потрясенному, продолжил: - А цель поста – уменьшение плотских страстей до разумной малости! Уменьшай страсти! Завжды уменьшай! - И потрясенный с протяжным воплем полетел в сторону повозок.
- Наставник… - прошептал Олежень на ухо даосу, - наставник… тут есть дверь, быстрее!
Позади них в стене и впрямь обнаружилась неприметная дверь. Олежень распахнул ее. Закрывая за собой дверь, Фэй-юнь обернулся и увидел, что гигант, отобрав у бородатого главаря тесак, притянул несчастного чернохалатника к себе – ноги бородача болтались в воздухе – и вдумчиво втолковывает ему, периодически встряхивая для убедительности:
- Знай, шо зикр бывает четырех ступеней. Первая – когда он проговаривается без участия сердца. Вторая – когда он бывает в сердце, но не поселяется там и не оседает. Третья…
В чем состоит третья ступень, Фэй-юнь не дослушал, закрыл дверь и припер ее обнаруженным неподалеку внушительным ящиком.
Они оказались в каком-то темном дворе, и Олежень скользнул куда-то вбок:
- Наставник!
Последовав за ним, даос обнаружил, что Фочикян подтягивается на нижних ступенях пожарной лестницы. Фэй-янь легко прыгнул следом. Сумка с ноутбуком колотила стремительно взбирающегося вверх Олеженя по тощему заду.
Через пару минут они уже были на крыше.
Над Асланiвом раскинулось бездонное звездное небо. Легкий ветерок шуршал в кронах каштанов где-то под ногами беглецов – дом насчитывал восемь этажей.
- Переждем здесь, - решил Олежень, усаживаясь у трубы и утирая пот.
- А что это такое было, почтенный Олежень? - спросил даос, опускаясь на черепицу рядом. - Кто этот добрый человек?
- Высокий-то? О, это блаженный суфий Хисм-улла, - улыбнулся в темноте Фочикян, с некоторой опаской проверяя в то же время целостность ноутбука, - Асланiвськая достопримечательность. В высшей степени достойный правоверный. Славен тем, что как бы знает наизусть монументальный труд великого Абу Хамида ал-Газали "Эликсир счастья". От этого и умом типа тронулся. Очень он не любит, когда кто-то не знает "Эликсира". Но тише…
- Аллах Всевышний, ниспошли мне милость в чтении Корана и преврати его для меня в вождя, и свет, и руководство… - разносился внизу трубный глас блаженного суфия, сопровождаемый звучными вразумляющими ударами и неразборчивыми, но донельзя сварливыми репликами попугая по имени Бабрак. - Читайте Коран, ведь каждый произнесенный из него звук будет оценен, как десять благодеяний…
- Нам повезло, - шепотом разъяснил Олежень, - я не раз читал "Эликсир счастья" и до сих пор многое помню.
Внизу раздались пронзительные звуки сирен: к месту, где великолепный Хисм-улла неторопливо и доходчиво толковал Коран, съезжались повозки вэйбинов. Зажглись прожектора. Послышались громкие команды: нарушителей порядка грузили в повозки. Слышно было, как блаженный суфий миролюбиво и даже ласково втолковывает вэйбинам:
- Коран ниспослан для осознания скорби, поэтому, читая его, скорбите. Всякий, обдумывающий обещания, угрозы и приказания в Коране, осознав свою немощность, вынужден будет скорбеть, если он не невежда… - Хлопнула дверца, и речь суфия стала невнятной.
Прошло, верно, с полчаса или больше, пока внизу все наконец не утихло и на площадь не вернулся обычный для этого времени сонный покой. Только тогда Олежень решил, что спуститься вниз будет вполне безопасно.
- Наставник, - сказал Фочикян, отряхиваясь, - спасибо вам… Если бы не вы, я не знаю, чем все кончилось бы…
- Что ты, добрый человек! Благодарить надо досточтимого Хисм-уллу, чье появление было как нельзя кстати. Не причинят ли ему какого зла?
- Не думаю, наставник, он ведь блаженный… Подержат до утра – и отпустят. Однако, время позднее, позвольте пригласить вас в мое скромное жилище, дабы скоротать ночь… и подкрепиться.
- С удовольствием, почтенный Олежень, - улыбнулся Фэй-юнь, - но объясни мне еще, отчего сии дервиши так набросились на тебя?
- А! - Олежень горделиво выпрямился. - Я как бы опубликовал пару статей, в которых указал на некоторую несообразность некоторых деяний нашего досточтимого вэя Абдуллы Нечипорука…
Даос чуть поднял брови и ласково улыбнулся.
- Ты же сам просил меня не говорить по-ханьски, добрый человек, - произнес он. Фочикян с инстинктивной стремительностью втянул голову в плечи и кинул быстрые взгляды влево-вправо, но тут же расслабился и облегченно вздохнул.
- Но… кажется, мы как бы одни, наставник.
- Лао-цзы сказал: бойся стен с ушами, - заметил ему даос.
Во взгляде Фочикяна мелькнула неподдельная тревога.
- Хорошо… как бы это… Он – типа наш начальник зиндана унутренных справ. А у меня же как бы совесть и достоинство истинного асланiвца! Если в Асланiве кто-то кое-где порой ведет себя несообразно – я не в силах спокойно спать и даже вкушать пищу, ниспосланную Аллахом! Мне уже несколько раз угрожали, - добавил он с торжеством. - Только вот доказательств у меня как бы надежных нету никогда – ну таких, чтобы человекоохранительные органы дали делу ход. Газетная статья – всего лишь газетная статья. Хоть бы Абдулла в суд на меня подал! Тогда, в ходе разбирательства, может и удалось бы что-то серьезное раскопать. Но зачем ему типа суд! - Олежень грустно помолчал. - Эти спиногрызы безо всякого суда ребра пересчитают за недостаток патриотизма, и дело с концом… Дескать, я оскорбляю весь уезд, публикуя заведомо клеветнические измышления в адрес одного из наиболее уважаемых столпов незалежности…
Фочикян тяжко вздохнул и умолк.
Минут двадцать они осторожно пробирались по спящему городу. Петляли темными улочками, преодолевали раскопы и дважды лезли через забор – Олеженю, видимо, этот путь был очень хорошо знаком; даос даже подумал, что Фочикян, буде захочет, пройдет его с закрытыми глазами. По крайней мере пару раз искатель правды предупредил Фэй-юня о скрывающихся в непроглядном мраке бочках и кирпичах, на каковые даос по незнанию непременно налетел бы.
Наконец они оказались у трехэтажного дома. Некоторое время Олежень обозревал окрестности из кустов, а потом полез по водосточной трубе и высадился на балконе третьего этажа. Махнул Фэй-юню рукой – следуйте, мол, за мной, драгоценный наставник.
Затворив за даосом балконные двери, Олежень некоторое время возился в темноте, занавешивая окна. Потом под потолком вспыхнула неяркая лампочка.
Взору даоса предстала спартански обставленная комната, в коей явно преобладали книги, журналы и газеты: они были везде – на простых стеллажах вдоль стен, стопками друг на друге в проемах между стеллажами, у стола, под столом… Они даже служили хозяину ложем: поверх книг было раскинуто несколько цветастых легких одеял. Однако имелись и скромные признаки иных времяпрепровождений. Например, прямо на стене, над изголовьем книжбища – лежбищем его называть язык не поворачивался, - давно засохшей губной помадой было игриво выведено: "Олежень-Незалежень".
Из темного дверного проема появилась черная, какая-то бесформенная, заросшая слегка курчавой шерстью собака с коротким хвостом. Сделав несколько шагов к даосу, она со вздохом опустила зад на пол, вывалила розовый язык и, часто дыша, бдительно, но вяло уставилась из-под лохматой челки на Фэй-юня. Собаке было жарко.
- Аля! - умилился появившийся следом с подносом в руках Олежень. Поднос был уставлен пиалами, в углу примостилась высокая бутыль с чем-то прозрачным ("Горилка", - подумал Фэй-юнь). - Умница моя! Это свои, свои!
Собака опять вздохнула, оторвала зад от пола и, стуча когтями, удалилась прочь.
- Ну вот, - сказал Олежень, скидывая газеты со стола и опуская поднос. - Давайте перекусим, наставник. У меня дома мало что есть, но… - Олежень замолк.
Даос поднял глаза и увидел, что Фочикян изумленно вытаращился на него.
Фэй-юнь ободряюще улыбнулся ему.
- Наставник… А у вас – ус отклеился, - спертым голосом сообщил Олежень.
Богдан Рухович Оуянцев-Сю
Асланiв, воздухолетный вокзал,
9 день восьмого месяца, средница,
утро
Было раннее утро, когда Богдан, в числе прочих немногочисленных пассажиров, неторопливо спустился из прохладного чрева воздушного лайнера на бетон взлетного поля. Солнце поднялось не более часа назад, но уже весьма ощутимо пригревало, сверкая в безмятежно синем небе. С легкой сумкой на плече (православному собраться – только подпоясаться) он миновал, даже не повернув головы, отделение выдачи багажа и направился к центральному выходу, над коим царил высокий, изящный минарет с мощными, как в Асланiве говорят, гучномовниками вместо муэдзинов наверху.
Первым, кто встретил его на малолюдной площади за распахнутыми вратами под надписью "Асланiв", оказался большой памятник на широком прямоугольном постаменте. Весь в порыве устремленности к светлому завтра, стиснув в левой руке чалму, сорванную с лысой головы от переизбытка чувств, и указующе протянув правую руку куда-то вперед, стоял невысокий и щуплый человек с подстриженной на манер западных варваров бородкой – явный Тарсун Шефчи-заде, великий асланiвський поэт. На цоколе красовались выбитые золотом строки его поэмы: "Гяури нiшкнут – и Асланiв помчится шляхамі титанiв!"
Первым делом Богдан, не желая зависеть ни от городского транспорта, ни от такси, ни от благосклонности местного руководства, прошел в контору проката повозок. Нетерпение клокотало в его душе, но в серьезных делах торопиться нужно не спеша – на это указывал еще Учитель – и Богдан в сопровождении служителя конторы минут двадцать придирчиво ходил среди разнообразных повозок, прежде чем сделал выбор. Поражало изобилие дорогих заморских моделей; но в конце концов Богдан углядел скромно притулившийся в уголку вместительный и весьма маневренный "тахмасиб" бакынской сборки. Тут уж он больше не колебался; он был уверен, что рабочие Бакы, промышленной столицы Тебризского улуса, основанного завоевавшим весь Передний Восток внуком Чингиза Хулагу-ханом, не подведут, и повозка выдержит все, что потребуется; а то, что ей придется, возможно, выдержать здесь многое – Богдан очень даже подозревал.
Немного суеверно – не желая ни укорачивать срок относительно названного Жанной, ни удлинять его, - он расплатился ровно за три дня, приветливо кивнул служителю, затем, небрежно кинув свою сумку на заднее сиденье, сел за руль и аккуратно вывел "тахмасиб" из гаража. Глядя на доброжелательного, приветливого и неукоснительно соблюдающего все дорожные наставления моложавого мужчину без головного убора, в легкой рубахе и светлых портах, никто бы не заподозрил, что повозку взял в прокат столичный сановник, по служебному рангу и положению своему вполне имеющий право, вздумай он действовать официально, вызвать начальника Асланiвського уезда к себе в кабинет и спросить у него годовой отчет о проделанной работе.