Обедали без радости и в основном без аппетита. Волшебник мыслями был где-то далеко, смотрел зверем, индус накоротке общался с Бахусом, катар заупокойно шелестел страницами, Лоренце, трудно вынырнувшей из транса, было явно не до еды. Что же касается Елагина, то подробности прогноза российских перспектив, особо в части их, относящейся к провизии, привели его в полное расстройство. Батюшки, что ж это будет в отечестве? Водка из опилок, молоко из порошка, колбаса из крахмала? Взамен стерляди, чавычи и белуги - мойва, простипома и бельдюга? В Неве исчезнут сиги? Икра сделается в пятьдесят раз дороже мяса, а само мясо будет мороженым? Да и то закупать его будут в Аргентине. Заодно с зерном. Свое то сгниет на корню, то не уродится, то сгинет в закромах. Вот он, ужас-то, беда, казни египетские. Такое и в кошмарном сне не привидится… В общем, за столом не игнорировал искусство поваров один лишь Буров, да и то больше по инерции, без всякого воодушевления. Смерть всегда страшна, отталкивающа и безобразна, если это, конечно, не смерть врага. Жалко Мельхиора, жалко Анагору, да только ведь каждому свое: мертвым - мерзлая земля Елагина острова, живым - эта великолепная, разварная на шампанском форель. Все под Богом ходим, а Его пути-дороги неисповедимы… Так что задумчиво работал Буров ножом и вилкой, вяло попивал бургундское винцо и нет-нет да и посматривал на мрачного волшебника - ишь ты, не в настроении, более того, видимо, высочайший разговор не сложился. Не получилось с их величеством-то по душам, и теперь, как пить дать, грядут большие перемены. Наверняка к худшему. Все правильно, пришла беда - отворяй ворота.
Предчувствие скорых и глобальных пертурбаций Бурова не обмануло. Вечером, когда разъехались macons acceptes, набившиеся в ротонду, словно сельди в бочку, его позвал пред очи свои Калиостро. Волшебник был сосредоточен, одет в парадную хламиду и восседал за мраморным столом, богато инкрустированным черным жемчугом.
- Прошу вас, сударь. - Он указал на кресло, угрюмо заглянул Бурову в глаза и вытащил заплесневевший, неимоверно грязный кувшин. - Фалернское, времен Иисуса. Из секретных запасов ессеев. Есть одна пещерка на берегу Мертвого моря…
В руке волшебника сверкнула сталь, хрустко раскупоривая тысячелетнюю емкость, свинцовая затычка мягко подалась, веско приложилась о мраморную столешницу. Казалось, что сейчас из кувшина вылетит джинн. Но нет, густо потянуло кислым, и в хрустальные бокалы побежала струя. Мутная, не радостного цвета, наводящая на мысли о том, что все в этом мире тленно.
- М-да, больше похоже на уксус, - пригубив, промолвил Калиостро, горестно вздохнул и поставил бокал. - Нет, право, слишком выдержанное вино напоминает помои. Все должно иметь свой срок, свое время. Недаром же говорили древние, что высшее благо это чувство меры…
Буров сидел молча, почтительно внимал, смотрел на пузырящуюся гадость в бокале. Интересно, и что это волшебнику надо? В гости зазвал в самую свою альма матер, фалернекой бормотухой угощает из глиняного фауст-патрона, за жизнь говорит по-доброму, с человеческой интонацией. Видать, уважает. А к чему клонит?
- Да, да, сударь, всему свой черед, - хмуро повторил Калиостро, встал и, сверкая фантастическими перстнями, подошел к столу, на котором астматически пыхтела алхимическая установка. Кашлянув, поежился, погасил очаг атанор и в наступившей тишине сказал: - Настало нам время уезжать. Больше здесь делать нечего. Напрасно старался Сен-Жермен, этот величайший гроссмейстер, нам объявили мат. Серая пешка, превратившись в королеву, ходит теперь без всяких правил. Вернее, пляшет под дудку дьявола. Да, похоже, надеждам бедного де Моле на милосердие и знание не суждено осуществиться. По крайней мере, не сейчас, не в этом тысячелетии, не в царстве Отца Лжи. Все, все без толку. Итак, решено, мы уезжаем.
Он замолк, выдержал паузу и кинул мутный взгляд на Бурова:
- Вы, сударь, с нами? Или вам не дорог ваш головной мозг?
Небрежно вроде бы спросил, с усмешечкой, но сразу ясно, что на полном серьезе, - где еще найдешь такого кадра?
- Интересно, и кому это он так нужен? - мастерски включил кретина Буров, добро улыбнулся и очень по-хулигански сдвинул на затылок чалму. - Вы, ваша светлость, случаем, не в курсе? А то так любопытно мне…
- Чтобы знать точно, мне нужно вызвать Spiritus Directores, а на это нет времени, - отрубил Калиостро, гадливо засопел, нахмурился, выпятив губу, дернул квадратными плечами. - Могу сказать лишь одно: тот, кто стремится к разрушению, занимает в Hierarhia Occulte низшие ступени. Номер его шестнадцатый. Итак, сударь, вы едете?
- Увы, ваша светлость, я, пожалуй, останусь. - Буров, став серьезным, стер ухмылку с лица и поправил чалму. - Хочу тому анатому в глаза посмотреть. Пристально. И вообще… Русский я. Куда мне с фатерленда-то? А от судьбы не уйдешь.
- Хорошо, сударь, вы сделали свой выбор, - тихо промолвил Калиостро, пошмыгал с огорчением носом и вытащил из кармана склянку, обычный аптекарский пузырек. - Вот, достаточно принять, и Маргадон через пару дней умрет. Естественно, не так, как бедный Мельхиор, в фигуральном смысле. Только не служите Бахусу, спиртное замедляет действие эликсира. Ну, а уж когда воспользоваться им, решать вам.
Затем кудесник вытащил объемистый, тяжелый кошель и веско, с завораживающим звоном припечатал им мрамор стола.
- Вот, на мелкие расходы. От их сиятельства графа Григория Орлова. Сегодня мы с ним встретились у императрицы во дворце, и он чуть ли не на коленях умолил меня продать вас в рабство. Завтра поутру нужно будет или вернуть задаток, или ехать к новому хозяину в Гатчину. Так что, сударь, вы можете еще подумать, вся ночь впереди.
- Ого. - Буров покачал на ладони мошну, бережно убрал в карман склянку с эликсиром и, ощутив вдруг прилив сентиментальности, с чувством благодарности взглянул на Калиостро - мол, тронут, весьма… От всей души… Невероятно признателен…
Спасибо, спасибо великому волшебнику - не бросил, не забыл, не дал пропасть, теперь вот деньги еще сует. И что держал хоть и в черном теле, но не за фраера ушастого. В общем, пламенный рахмат, полнейшее гран-мерси, спаси Христос, который аккурат воскресе.
- Ну, полно, полно, сударь, не стоит аплодировать, - расчувствовался в свою очередь волшебник и скромно наклонил лобастую голову. - Лучше возьмите-ка и не снимайте. Никогда. Это могущественный талисман.
И сдернул с пальца перстенек, правда, не бриллиантовый, сверкающий, а простенький, с невзрачным камнем. А уже прощаясь, сказал:
- Запомните, сударь, одно "Ребро Дракона" является зеркальным отражением другого. Держите крепко эту крупицу истины, быть может, она вам пригодится…
Может, и пригодится. Даром, что ли, тогда, в гостинице, мучаясь от раны в ноге, Буров рисовал с натуры всю эту оккультную цветомузыку? Щурясь от пламени свечи, изнывая от слабости, жутко костеря и евреев, и арабов, и заумную каббалистическую хренотень? Сколько чернил извел, сколько матюгов сложил, сколько перьев изломал. Хорошо, пергамент с творением цел, лежит себе полеживает, заныканный так, что ни одна собака не найдет. И нехай себе лежит. Не зря же говорил волшебник - может, и пригодится.
Часть 2
ГАЛАНТНЫЙ УИК-ЭНД В ГАТЧИНЕ
I
- Так, стало быть, это ты Семке Трещале в рыло-то засветил? - осведомился генерал-аншеф, он же генерал-фельдцехмейстер, он же действительный камергер, он же князь Священной Римской империи граф Григорий Орлов и оценивающе, сверху вниз, кинул быстрый взгляд на Бурова. - А не брешешь?
От их сиятельства за версту несло оделаваном, женскими амурными духами "Франжипан" и ликеро-вино-водочным перегаром. Судя по убойной интенсивности его, выпито было не просто сильно - грандиозно.
- Брешет шелудивый кабсдох под обоссанным крыльцом, - с улыбочкой отвечал князю Римскому Буров, и не было в его голосе ни намека на почтение. - А я, ваша светлость, человечна разговариваю. И за свои слова привык отвечать.
Вот так, в гробу он видел всех этих аншефов-фаворитов, сами как-никак из князьев. А потом - "отбеливатель" выпит, финансы есть, патронов хватит, так что через пару дней все, хана, финита, аллес. Ищите-свищите Маргадона, можете с собаками. С теми самыми шелудивыми кабедохами. Флаг вам в обе руки, паровоз с Лазо навстречу…
- Ишь ты, гад, как лопочет по-нашему-то, - весело оскалился Орлов, обильно и тягуче сплюнул и, стаскивая на ходу раззолоченный камзол, направился в глубь парка, к павильону. - А ну давай за мной. Посмотрим, каков ты в кулаке.
Даже после бурной, полной излишеств ночи выглядел он впечатляюще - двухметровый рост, саженные плечи, голова Аполлона на торсе Геркулеса. Да уж, постаралась мать-природа, размахнулась вовсю, не пожалела ничего для орловской породы.
- Слушаюсь, - шаркнул ножкой Буров и пристроился в кильватер повелителю. Ему было отчасти смешно, несколько лениво и немного грустно - вот ведь, блин, попал, прямо с корабля на бал. Вернее, на ринг. Не успел даже толком осмотреться, а уже все, позвали бить морду. Эх, люди, люди, порождение ехидны. Все бы им кулаками помахать, нос кому свернуть набок, плавающие ребра пересчитать, пах всмятку расплющить, мочевой пузырь порвать… Нет бы пообщаться приятно, побеседовать по душам, полюбоваться красотами природы. Вокруг-то ведь такая благодать…
Гатчинский парк и в самом деле был под стать хозяину - блестящ. Стараниями весны, Ринальди и садовников он представлял собой произведение искусства, внушал восторг и трепетное благоговение и наводил на мысли о существовании рая. Ветер разводил волну в море расцветающих тюльпанов, статуи, беседки, голубятни поражали стилем, тонким вкусом и числом, памятники Орлу и Чесменской виктории стояли нерушимо, мощно и напоминали о величии сиятельного хозяина. В общем, все дышало миром, гармонией и процветанием, по крайней мере на первый взгляд.
Между тем пришли. Это был скорее не павильон - чайный домик, выдержанный в стиле рококо и предназначенный, судя по отделке, для неги, страсти и барственного ничегонеделания. Однако же внутри не было и намека на праздность - обстановочка там была спартанская. То бишь никакой обстановки, если не считать длинной, стоящей вдоль стены скамьи. На ней лежали связками голицы, шалыги на любой размер, кии. С ними соседствовали шелепуги, березовые крегли и ивовые плетенки. В углах висели кожаные мешки, на стенах - шпаги, палаши, нагайки и портрет государыни императрицы. Несмотря на близость бретты и вердюны, самодержица российская беззаботно улыбалась, загадочно и пленительно, с тонким шармом.
- Ну давай, что ли, покажи себя, - граф Орлов тоже улыбнулся, правда плотоядно, и, не взглянув даже в сторону голиц, быстренько встал в боевую позицию - ступни косолапо, грудь колесом, саженные плечи развернуты. Это при двухметровом-то росте, шести пудах веса и длинных мускулистых конечностях. Исполин Полидевк, Лигдамит, Пифагор, Милон Кротонский. На его фоне Буров смотрелся сиротой казанской, однако ничего - расстарался с подставочкой, вошел на дистанцию, да и приголубил их сиятельство кулачком поддых - мощно, резко, с хорошей концентрацией. Само собой, поймал на вдохе. Плющить пах, пересчитывать ребра и травмировать мочевой пузырь не стал, не звери все-таки, люди. Утро-то такое радостное, солнечное, весеннее…
- Это что ж такое-то, а? - трудно встал с колен генерал-аншеф, сплюнул прямо на пол и с непониманием, будто впервые увидел, воззрился на Бурова. - Это что ж такое-то, такую мать?
В голосе его, сдавленном и хрипящем, слышался неподдельный восторг.
- Ничего, ничего, бывает, - добро улыбнулся Буров и очень по-отечески кивнул. - Вы, ваша светлость, верно, поскользнулись. Попробуем-ка еще. Только ручки-то держите поуже, да и ножки тоже…
Ладно, попробовали еще раз. Неистовый князь Римский попер, как на буфет, сделался опасен, так что пришлось его глушить - само собой, слегка, Боже упаси, без травматизма, с тактом, выдержкой и чувством меры. И все было бы славно, если бы не пол - жесткий, шершавый, из дубовых досок. Если рожей об такой со всего-то маха - так ой-ей-ей-ей-ей…
- Ну ты смотри, прямо соской, - пожаловался Орлов, неспешно поднимаясь с карачек, потрогал вспухающую, как на дрожжах, губу и неожиданно расхохотался, впрочем скупо, негромко, насколько позволяла изрядно подбитая скула. - Ну ты и эфиоп, твою мать! Виртуоз! Вино-то пьешь?
- А как же, - в тон ему весело ответил Буров, вытащил носовой платок и по-товарищески, без церемоний подал окровавленному графу. - Еще и закусываю…
Ну, с этим-то у их сиятельства проблем не было. Стол, в мгновение ока сервированный в гостиной, очень напоминал клумбу - и необъятными размерами, и разноцветьем красок, и фантасмагорией запахов. Лакеи в темпе вальса все старались с закусками, дворецкий все не унимался, гонял их в хвост и в гриву, оркестр же затянул плавную, заунывно плаксивую "Как отстала лебедушка от стада лебединого", очень, говорят, способствующую правильному пищеварению. Тут же выяснилось, что в доме у их сиятельства прочно обосновался не только Бахус, но и Венера - с полдюжины ее служительниц выпорхнули откуда-то из внутренних покоев и, блистая декольте, поигрывая веерами, благоухая пудрой а-ля марешаль, разместились за столом. Еще кумпанству истово способствовал огромный зверообразный бородач, муж с внешностью запоминающейся и зловещей - Евлампий, человек Божий. Водку он пил лихо, по-богатырски, не прикасаясь к чарке губами, - водопадом лил в луженую, широко отверстую глотку, шумно выпускал из пасти спиртового духа, бухая пудовым кулаком о стол, яростно ревел по-архиерейски басом:
- Вкушайте и пейте, чада мои, плодитесь и размножайтесь, ибо короток зело бренный век наш, человечий. Слушайте меня, чада мои, внимайте истово, потому как аз есмь… тьфу…