- Уходим, князь, - шевалье подтолкнул Бурова к выходу, вытащил острую, как бритва, швейцарскую дагу, а из толпы уже лезли Арлекины, Скарамуши, Пьеро и Родомоны <Фанфарон, прикидывающийся храбрецом.>. В руках они держали свиноколы <Большие ножи.>, кастеты всех мастей и опасные бритвы. Ни шевалье, ни Буров не стали их дожидаться; работая локтями на запруженной лестнице, они подались вниз, на выход. Вывернулись ужами на улицу, перевели дыхание и с оглядкой двинулись к экипажу. Сейчас сумрачный Бернар взмахнет кнутом, ударят копытами могучие кони, скрипнут торжествующе английские рессоры - и все, ищи ветра в поле, хрен догонишь. А если и догонишь, то хрен возьмешь. Сейчас, сейчас. Только вот сумрачного Бернара там, где ему положено было быть - на козлах, не оказалось. Орловские рысаки тревожились, прядали ушами, карету немилосердно раскачивало, хваленые рессоры скрипели жалобно. Экипаж напоминал тонущий, застигнутый девятым валом корабль. Потом вдруг наступил полный штиль, и хриплый женский голос спросил:
- А деньги?
Тотчас же дверь кареты распахнулась, и на панель пробкой из бутылки вылетела шлюха. Волосы ее были растрепаны, туалет в беспорядке, лживые глаза светились гневом.
- О, кот, дерьмо, альфонс! - она сделала похабный жест и профессионально опустила юбку. Заприметив шевалье и Бурова, с мрачным видом уставившихся на нее, сразу же переменила тон. - Господа, не желаете развлечься? Я очень развратна.
И чтобы у господ не осталось ни малейшего сомнения в ее безнравственности, задрала подол аж до колен <Морально-этические нормы XVIII века предполагали огромные декольте; но боже упаси показать щиколотку. Грех, страшный грех.>.
- Шла бы ты отсюда, булка с маслом <Булкой с маслом в те времена могли назвать женщину сразу же после совокупления с ней.>, - отказался шевалье и оглушительно, так, что потаскухи и след простыл, рявкнул на Бернара, показавшегося из кареты: - Трогай!
И вот, слава тебе, господи, Бернар взялся за кнут, ударили копытами могучие кони, скрипнули торжествующе английские рессоры. Поехали…
- Да, что-то не ладится у нас с простым народом, - молвил шевалье, откинулся на спинку и потянул носом воздух. - Слишком он воняет. Придется ехать прямо в монастырь. Пусть они там в ратуше веселятся без нас.
В карете и впрямь висел густой запах пота, грошовых притираний и немытого тела. Амбре дешевого борделя.
- Правда ваша, шевалье. К тому же у меня разыгрался аппетит, - кивнул Буров, и карета покатила на восток, вдоль Сены, к улице Шаррон, откуда до монастыря Магдалины-великомученицы было рукой подать. Ночь была тихая и ясная. В слюдяные окна заглядывала луна, стук копыт дробно разносился по пустынным улицам, ехали в молчании, убаюканные мягким ходом.
"А вот интересно, - думал Буров, развалившись на парчовых подушках, - если бы не было всяких там дантонов да маратов, может быть, и революция прошла бы стороной?" В глубине души ему было жаль, что подобная мысль не посетила его немного раньше, на балу. Право же, везунчик этот Дантон, настоящий баловень судьбы, просто в рубашке родился, криворотый гад…
Карета между тем сбавила ход и остановилась в проулке, у монастырской стены. Кроны платанов, выглядывавших из-за ее края, отбрасывали сизые тени; крыши, трубы, кресты и розетки были будто вырезаны в чернильном небе. Вот она, обитель послушания, место отдохновения смиренного духа. Триумф архитектуры, воплощающий величие истинной веры. Невольно хотелось осенить себя крестом, снять не только шляпу, но и парик. "Хороша у них стена, шестиметровая. Наверху небось еще битое стекло вмуровано", - восхитился Буров, а шевалье с видом завсегдатая подошел к воротам и взялся за дверную колотушку. Рука у него была тяжелая, приспособление чугунным, так что оконце калитки открылось без промедления.
- Что вам угодно, господа, - полюбопытствовали из темноты, - здесь, на этом острове покоя среди океана суеты?
Голос был низкий, хриплый и уж явно не женский.
- Нам угодно отдохнуть душой и телом, - в тон ему ответил шевалье и, не вдаваясь в подробности, заслал в окошко луидор. - Вот на содержание храма.
Монету приняли, звучно взяли на зуб и помянули бога. Лязгнул засов, скрипнули петли, и в дверном проеме показался человек - с фонарем в одной руке, с палкой в другой и с плечами шире, чем у Дантона.
- Заходите, господа, - поклонился он и поманил гостей в уютную, насквозь пропахшую ладаном привратницкую. - Прошу вас.
Там, в полутьме, сидела на оттоманке хорошенькая монашка и, подобрав под себя ноги, с хрустом ела яблоко.
- Купите маски, господа, - требовательно сказала она, бросила огрызок на стол и вытащила откуда-то с полдюжины обычных, ничем не примечательных масок. - Луидор пара. На ваш выбор. Арлекин, Пьеро, Панталоне…
- Смотри-ка, не так давно были по ливру, - удивился шевалье, однако с легкостью отдал монету, украшенную королевским ликом - плевать, не свое. Да и вообще он был не жаден, более того, широк.
- Все течет, господа, все меняется. Когда-то и Мария-Магдалина была невинна, - монашка усмехнулась, поднялась, без всякого смущения обулась и глянула на человека с дубиной. - Огюстен, без меня не впускай никого, будь стоек. - Чему-то рассмеялась, взяла фонарь и сделала манящее движение: - Пойдемте, господа, я покажу вам дорогу. Не отставайте.
Путь был недальний - через монастырский дворик, осененный тенями кленов, по крытой, изгибающейся подковой галерее. У массивной, резного дуба двери провожатая остановилась.
- Вам сюда, господа, - сказала она, - надевайте маски. Приятного аппетита. - С усмешечкой повела плечом, развернулась и пошла по галерее назад. Мигающий фонарь ее шипел, дымился и казался жалким светлячком, издыхающим в объятиях ночи. Буров и шевалье открыли дверь и очутились в просторном, ярко освещенном зале. Вот где было весело так весело. Струился волнами табачный дым, в галантном танце сочетались пары, низкому бубнению контрабаса вторили гобои, скрипки и клавир. Играли изящный менуэт в двенадцать форланов.
- Доброй ночи, господа, - подошла монахиня и на монахиню-то не похожая: дворянская стать, оценивающий взгляд, усадила за столик, с улыбкой, двигаясь легко, налила вина. - Будьте как дома.
А пригожие девицы в пикантных чепцах уже несли закуску, салаты, паштеты. Все изысканное, ничем не уступающее по вкусу разносолам маркиза де Сальмоньяка. Понятное дело - уплочено.
- Нет, по-моему, здесь значительно лучше, чем в Королевской академии, - сказал с энтузиазмом Буров, попробовав паштет и отхлебнув вина, - кормят, поят, никакой толпы, а главное, Скапен всего один. Надеюсь, он никуда не денется до сладкого. Шевалье, разрази меня гром, это ведь не французское вино? И не фалернское. Уж не аликанте <Изысканное итальянское вино.>ли?
Да, все здесь было действительно не так, как на халявном балу, пахло хорошими духами, манеры пирующих были безупречны, сверкали огнями бриллианты и смарагды, слышались разговоры типа:
- А что Луи, все еще стреляет ласточек? <Король Франции Людовик XVI маниакально любил охоту на птиц.>
- Да нет, нынче весь день потратил на изготовление замка. Ключ к нему делал всю ночь <Он же, король Франции Людовик XVI, имел еще одну страсть - изготовление замков, хотя слесарем он был весьма посредственным.>.
- Вот как? Этак ему придется скоро наклонять голову при входе в свою спальню. Чтобы не зацепиться рогами.
Или:
- Герцогиня, чтоб вы знали, граф - особа чрезвычайно темпераментная. Представьте ситуацию - ясный день, гостиная, солнце, пробивающееся сквозь щели гардин. И проказник Купидон, выпустивший - нет, не стрелу - весь колчан герцогине в чувствительное место. Медленно, со страстной улыбкой она подходит ко мне и молча обвязывает мою голову платком, чтобы с парика не осыпалась пудра. Я, естественно, без тени сомнения оказываю ей ту же услугу. Затем герцогиня подымает свой подол - а панье у нее особого устройства, с большим разрезом, и панталонов она не носит, упирается руками в подоконник и… Ваше воображение, граф, может дорисовать подробности. А под окнами в это время герцог забавляется со своими борзыми. Забавная ситуация, граф, вы не находите? А вот еще:
- Женская расточительность, мон шер, не знает предела. А если сюда добавить еще и дурной вкус… Подарил жене альбом эстампов, раскрашенных, в сто листов, в подражание фривольным гравюрам Моро-младшего, для оживления нежных чувств и развития темперамента. И что же она сделала? Пустила эстампы на обои. Вы ведь знаете, мон шер, эту дурацкую моду, когда картинки вырезаются и наклеиваются на бумагу, а сверху все покрывается лаком. Таким вот образом мастерят экраны, ширмы… и обои. Превращая будуар в спальню дешевой потаскухи. И это женщина? Ни вкуса, ни огня, ни шарма. Только рента. Нет, положительно, мон шер, все бабы дуры. Давайте лучше выпьем на брудершафт, за нас с вами, сладкий вы мой, за нашу восхитительную дружбу…
Словом, в зале царила атмосфера непринужденного веселья. Да, здесь правили бал Эрос с Бахусом, но красиво, по-римски. Монашки, что сидели за железной решеткой, перегораживающей зал надвое, смотрели на пирующих и глотали слюни. Было на кого полюбоваться.
- Конечно, это замечательное место, - согласился шевалье и с удовольствием отправил в рот кусок свинины, тушеной с трюфелями. - Как только появляется возможность, я непременно заглядываю сюда. Кухня здесь не в при мер лучше, чем в любом борделе, да и девочки поаппетитней, к тому же относительно недорого. Единственное неудобство - решетка, - он поймал недоуменный взгляд Бурова, пригубил розовое "Полиньи" и усмехнулся. - Да, да, князь, таковы здешние правила. Все любовные манипуляции вы можете производить только через эту чертову решетку. Вот за теми экранами <Вид ширмы.>, стоящими по углам. Некоторым это так действует на нервы, что они приводят с собою дам, чтобы потом уединиться с ними в кельях. То есть, как это там у нас, по-русски, со своим самоваром в Тулу?.. Тс-с-с, проклятье! Я вам этого не говорил, вы, князь, это не слышали. Чертова конспирация, нет от нее спасу даже в борделе. Дьявол! Так вот, о чем это я? А? О бабах! Дам здесь, между прочим, и так хватает, наведываются без кавалеров, их решетка не смущает. К слову сказать, она крупноячеиста, а уж отполирована-то, князь, отполирована… Можете сами убедиться в этом, только не забудьте про "английский плащ". Да, кстати, вы совершенно правы, это аликанте. Старое, доброе аликанте, вино Беатриче и Петрарки. М-м, божественный вкус.
- Да, вкус специфический, - Буров равнодушно кивнул, ему стало как-то не до градусов. Вспомнились СИЗО, этап, запах хлорки, сырости, портянок, параши, мрачные, в потеках шубы, коридоры, дубачка-надзирательница Олечка Золотые Крайки. Та демонстрировала зэкам свои прелести через кормушку камерной двери. Паханам за дополнительную плату разрешалось гладить и мацать. Вот ведь память. Что прикажете делать с этой навязчивой, занудной сукой…
А веселье между тем было в самом разгаре. Волнительно играла музыка, кружились в танце пары, свято место у решетки за экранами не пустовало. Причем кавалеры с галантной предупредительностью без очереди пропускали дам. Хоть и во Франции, но по-английски - ladies first <Дамы вперед (англ. ).>. Сгущались запахи, оплывали свечи, голоса пирующих становились громче. Уже все столики были заняты, а цвет Парижа все прибывал и прибывал. Скарамуши, Арлекины, Полишинели, Коломбины. Слава тебе господи, ни одного Скапена.
- Господа, вы не возражаете против компании? - ласково спросили Бурова и шевалье и быстренько подсадили к ним за стол кавалера в маске черта. Тот был элегантен, ловок в движениях и совершенно чужд дворянской спеси.
- А не отбросить ли нам, господа, в сторону все эти чертовы инкогнито? - сразу сказал он и положил себе солидную порцию гусиного паштета. - Это ведь так важно для хорошего пищеварения - знать, с кем сидишь за одним столом. Разрешите представиться, маркиз де Сад, вольный литератор. С уклоном в философию. В будуаре.
Голос его из-под шелковой маски звучал благожелательно, был полон шарма, чувства собственного достоинства и юмора. Так разговаривают умные, уверенные в себе люди.
- Граф де Бург, - оправился от удивления Буров, почтительно привстал, сдержанно кивнул, - брат маркиза де Сальмоньяка, талантами не отмечен.
Вот это да, а историки-то рисуют де Сада чуть ли не сумасшедшим маньяком!
- Шевалье де Сальмоньяк, его сын, - отрекомендовался Анри, бодро тряхнул буклями, шаркнул под столом ботфортом. - Говорят, что непутевый.
Манеры и дружественный тон де Сада понравились и ему. Никакой чопорности, никакого зазнайства. Святая простота.
- А, гроза всех этих сибаритствующих чванливых скотов, которые еще имеют наглость называть себя гордостью Франции? Как же, слышал, слышал, - обрадовался маркиз и жадно, длинными глотками опустошил бокал бургундского. - Сколько же вы их закололи? Сотню? Две? Три? Я вам аплодирую. В парижских джунглях, черт побери, не хватает настоящих хищников. Это зажравшееся стадо нужно погонять и погонять. А все разговоры о нравственности, добродетели, любви к ближнему и всепрощении просто клерикальный бред. Церковная догматика предполагает лишь одно - управление этим самым зажравшимся, отупевшим человеческим стадом. Увы, слишком уж много возомнившим о себе.
Маркиз прокашлялся, налил себе еще и с аппетитом занялся паштетом, ни на мгновение, однако не выключаясь из беседы.
- Добро, зло, хорошо, плохо, надо, не надо. Чушь. Да белое-то только и будет белым, пока есть черное. Без дьявола теряется весь смысл существования бога. Нет, нет, всем управляет космический закон, а он - в целесообразности.
Здорово говорил маркиз. Красноречие его было неистощимо, а познания поистине энциклопедическими. Ловко, словно опытный стрелочник, он направлял беседу то в мистическое русло, то затрагивал проблемы алхимии, то уделял внимание вопросам секса, женской красоты и взаимоотношения полов. При этом он успевал есть, пить, задавать вопросы и изящно жестикулировать. Цицерон, Юлий Цезарь <Говорят, тот умудрялся делать сразу несколько вещей.>и Сократ <Считается, что Сократ был самым умным человеком в истории.>в одном лице.
Наконец он покончил с десертом, отложил серебряные вилку и нож и промокнул губы батистовой салфеткой.
- Благодарю вас за компанию, господа. Вы непревзойденные слушатели.
Тут же раскланялся и, с ходу закадрив не занятую даму, скрылся с ней в монастырских недрах. Перешел от теории к практике.
- Какой полет мысли! Какой слог! - прошептал Анри восторженно и от прилива чувств загнул в штопор серебряную ложку. - Помяните мое слово, князь, этот человек войдет в историю, как великий философ! Вольтер по сравнению с ним кажется сопливым школяром. А уж Дидро-то… Нет, положительно, его можно слушать всю ночь…
Он резко замолчал, посмотрел на Бурова, и оба, ухмыляясь, опустили глаза - время было потрошить Скапена, а вставать так не хотелось. К тому же этот плут оказался картежником, из заядлых, и, пребывая в объятьях "фараона" <Т.е. играл в "фараона".>, которую уже игру держал банк. Метал абцуги <Абцуг - пара карт, раскладываемых банкометом по правую и левую руки.>направо и налево. Под звон презренного металла, завистливое перешептывание публики и яростные проклятья понтеров <Игроки, сражающиеся с банкометом.>. Ну как такого возьмешь? При стольких-то свидетелях? Впрочем, дело вскоре разрешилось само собой…
- Господа, это как же? - вдруг вскричал на весь зал один из понтеров, крупный, в маске Пьеро, и голос его выразил сложную гамму чувств, от несказанного удивления до праведного гнева. - Карты-то того, крапленые. Господин банкомет, вы шулер! Грек <У французов слово "грек" синоним шулера.>!
Карты, строго говоря, были подрезаны - одни по форме напоминали бочонки, другие - песочные часы, - все для того, чтобы сподручнее было вытаскивать из колоды за середину или за концы.
- Я? Я шулер!? Грек? - возмутился банкомет и, словно уколотый шилом в чувствительное место, вскочил. - Вы, милостивый государь, посмели осквернить честное имя Джованни Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, и сейчас об этом очень пожалеете! Требую сатисфакции. И немедленной.
При этом он расправил плечи, приосанился и очень мужественно возложил ладонь на эфес шпаги. Красив, ох, красив, а уж грозен-то… однако же и понтер Пьеро был не лыком шит.
- Хрен тебе, грек, а не сатисфакцию! - в ярости воскликнул он и приголубил Казанову подсвечником. - Получи абцуг!
Подсвечник был массивный, на четыре свечи, размах хороший, по полной амплитуде. Явственно чмокнуло, брызнула кровь, с кавалера слетела маска. Мужественно, так и не отняв пальцы от эфеса шпаги, он рухнул на пол. До смертоубийства дело, правда, не дошло - помешал парик. Бесчувственного банкомета понтеры потащили из зала. Как видно, отыгрываться…
- А тяжелая рука у этого Пьеро. Хороший удар, - одобрил шевалье. - Так и надо проходимцу. Мало что шарлатан и шулер, так, говорят, еще и агент инквизиции. К тому же наградил графиню д'Артуа дурной болезнью… Поделом, поделом.
Буров промолчал. Господи, неужели этот господинчик с внешностью лица еврейской национальности и есть знаменитый ловелас, непревзойденный сердцеед, легендарный покоритель амурных крепостей? Пример для подражания, воспетый в прозе и кинематографе? Урод тряпичный… А история - лживая, продажная шлюха, цена которой грош.
Ночь безумств между тем подходила к концу, галантное веселье иссякало. Монахини за решеткой откровенно зевали, харч и выпивка потеряли вкус, публика потихоньку разъезжалась.
- Скажите, шевалье, а как вы относитесь к наукам? - несколько некстати осведомился Буров, с хрустом потянулся и отхлебнул для бодрости шоколаду с ванилью. - Может, наведаемся в Сорбонну? Нам это зачтется. Из храма божьего в обитель знаний.
- Ага, с утра пораньше, - в тон ему отозвался Анри, глянул искоса на загон с монашками и с надрывом зевнул. - А вы, князь, большой оригинал.
- Исключительно для пользы дела, мой друг, - Буров мотнул головой, поднялся, и они покинули эту скромную обитель Бахуса, Венеры и невест Христовых.