- Если сильно детализировать хронику митингов… товарищ Шумяцкий… - объяснил Генеральный Секретарь, попыхивая трубкой, - впечатление горя смазывается. Народное возмущение лучше показывать… крупными кадрами. Гнев - чувство сильное… и нуждается в достойном отображении на экране. Хорошо бы… отдельно показать, как в воинских частях проходили траурные мероприятия… сделать… ударение… на клятве красноармейцев: "Отомстим врагу!"…
- Жаль только хроника немая, - посетовал Молотов. - Очень не хватает звука для усиления впечатления.
Ворошилов покивал головой, присоединяясь к его мнению.
- Звуковые материалы, товарищи, у нас тоже есть, - Шумяцкий темой владел, неподготовленным в Кремль не приезжал. - Отрывки выступлений на митингах, съездах, перед слушателями военных академий - немного, но для оживления хроники вполне достаточно.
- Это очень хорошо! Картинка, дополненная звуком… поможет создать в памяти народа… целостный образ одного из вождей Красной Армии… автора многих побед в Гражданской войне, - Сталин говорил спокойно, отмечая ударения движением руки с дымящейся трубкой, зажатой в коротких крепких пальцах. - Такой образ… какой нужен нам… нужен истории. Впечатление от фильмы… должно быть правильным - герой и боец пал жертвой… фашистского террора. Мы не забудем… и не простим, - Сталин немного помедлил, задумавшись о чём-то своём, и, сухо поблагодарив Шумяцкого, попрощался.
Так же в задумчивости, он шёл по крытому переходу от зимнего сада к кремлёвскому дворцу, казалось, не обращая внимания на спутников. Лишь в самом конце пути, Молотов решился нарушить молчание.
- Я тут вот что подумал: вопрос с Ежовым нельзя делать публичным. Открытости никак невозможно допустить. Удар по нашему авторитету, по авторитету большевистской партии и Советской власти будет слишком сильным. Да и много на этого… было… надежд. Слишком много. Если мы получили такой удар в спину, не стоит об этом кричать на весь мир…
Поручим это… товарищу… Ягоде… напоследок…
Глава 1. Охота на маршала
Хронометраж
11.02.36 г. 04 ч. 03 мин.
Ицковича словно выдернуло из сна - приснилось, что кто-то позвал по имени. И, что характерно, не Олегом назвал, а Бастом. Его окликнули, - он обернулся, и… все. А на повестке дня - ночь, и сердце стучит как загнанное, и уже понятно, что больше не уснуть.
"Ну на нет и суда нет, не так ли?" - Усилием воли Баст подавил возникшее было раздражение и, встав с кровати, пошел на кухню. Последние четыре дня он жил на съемной квартире и, главное, один. Это воспринималось как настоящее - без дураков - достижение, поскольку Кейт жить отдельно от него не желала и, великолепно играя "блондинку", пропускала все "намеки", какими бы прозрачными они ни были, мимо ушей. То есть, не вступая в пререкания и, тем более, не признавая, что имеет место конфликт интересов, - делала то, что ей хотелось. А хотелось ей… Ну, если не пошлить, то знать наверняка, чего именно ей хотелось, невозможно. Очень неглупая женщина, и ничуть не простая. Иди знай ее резоны! Но четыре дня назад Баст нашел наконец подходящий повод, он же довод, - Операция - и Кисси вынуждена была "услышать" и согласиться. Война - это святое. Без шуток. И без всякой иронии, потому что при всем своем показном легкомыслии et cetera, У Ольги имелись весьма серьёзные личные счёты, как к Гитлеру, так и к Сталину. Не любила она их, обоих двух. Это если мягко выражаться, интеллигентно. А если грубо… Но пусть лучше будет, как есть, - не любила и намеревалась, что характерно, свести с ними счеты не "кухонно" по-интеллигентски, а на деле. Ну, а дел, как выяснилось, она могла и готова была наворотить изрядно. Врагу не пожелаешь.
"То есть, тьфу! - мысленно сплюнул через плечо Баст. - Врагу посочувствуешь, но как раз и пожелаешь!"
- А я, что буду делать? - спросила Кисси во время очередного обсуждения операции.
- Ничего, мадам, - галантно склонил голову в полупоклоне Федорчук. - Вы нам и так уже безмерно помогли. Что бы мы без вас накрутили - наизобретали? Даже и не знаю. А теперь наша очередь это "что-то" воплотить в жизнь.
- Да, да… - с рассеянной улыбкой ответила Кейт и закурила очередную свою декадентскую сигаретку, заправленную в мундштук.
Виктор не преувеличивал, хотя и драматизировал несколько: для получения нужного психологического эффекта. В голове у Ольги сидело огромное множество фактов по истории 30-40-х годов, и всем этим богатством она щедро делилась с компаньонами, да и советы по ходу дела давала вполне толковые. Умная особа. И хитрая, но это - небесполезное в жизни - качество, скорее всего, принадлежало Кайзерине Кински. Тоже - та еще штучка. Не зря же рыжая! Разговор закончился, а через некоторое время - буквально через пару часов - она Виктору "ответила", да и Олегу со Степаном тоже. И как "ответила"! Лучше бы пощечину дала, что ли. А так просто "мордой по неструганным доскам", что называется - никак не меньше.
Шли по улице, направляясь в "один отличный ресторанчик", - как выразилась Кисси, - неподалеку, на предмет поужинать - жили-то все по-холостяцки, свободные как ветер. И вдруг баронессе загорелось зайти в тир, который совершенно случайно оказался как раз по пути. Ну если женщина хочет… тем более, почему бы и нет? Вполне себе молодецкая забава для трех не самых худших в Париже стрелков. Зашли и постреляли… Вот только в сравнении с дамой, стрелки-то оказались как бы и не "самые лучшие".
- Э… - сказал Степа. - Мда… - промычал Олег. А Витя ничего не сказал, но о чем-то подумал, и это отразилось в его глазах.
"Уела", - усмехнулся Ицкович, вспоминая вчерашний день по пути на кухню. - "А ведь Кисси просто заманила нас… лиса…"
Будильник показывал без четверти четыре. Что называется - ни то, ни се, одно очевидно: пытаться заснуть еще раз - напрасный труд. Толку ноль, а нервы напрягает. Лучше уж недоспать, если что.
"Ладно, потом как-нибудь компенсирую, - решил он и, включив свет, скептически оглядел свои "запасы продовольствия". - Если будет кому спать…"
Самое смешное, что подобные оговорки принадлежали, судя по всему, не еврею Ицковичу, а арийцу Шаунбургу. В его стиле шуточки. Черный юмор по-баварски, так сказать.
"А не нравится, не ешьте!"
Олег хмыкнул, сунул в рот оставшийся с вечера, но всё ещё сочный огрызок морковки и принялся варить кофе.
В ожидании поднимающейся пенки, он сделал еще пару глотков белого вина, оставшегося еще с позавчера, и закурил сигарету. Руки не дрожали, и сердце билось ровно, но совершенно спокойным он себя все-таки не чувствовал. И все-таки однозначно определить свое состояние, не мог ни Баст, ни Олег. Похоже, такого не случалось раньше ни с тем, ни с другим. Не страх и даже не опасения за исход операции. Тут все как раз наоборот. Ицкович настолько был уверен в успехе, что по-хорошему только из-за одной этой уверенности стоило бы запаниковать. Но нет. Был уверен - и не собирался рефлектировать. Тогда что?
Ответ никак не давался, хотя Олег успел перебрать, кажется, все возможные варианты еще до того, как вскипел кофе. Рассмотрены были моральные проблемы, связанные, как с фактом убийства исторической личности, так и, возможно, десятков ни в чем не повинных французских граждан. И политические последствия не остались без внимания. И даже запутавшиеся - нежданно-негаданно - как черт знает что, отношения с женщинами, вернее с одной, присутствующей в опасной близости от границ его внутреннего пространства, и другой - далекой, отсутствующей физически, но присутствующей фигурально.
"Возможно, - согласился с мелькнувшей вдруг мыслью Олег. - Возможно…"
Возможно, все дело в том, что операцию по "наведению мостов" он придумал практически в одиночку, и… Ну, если верить, мемуаристам, такие операции проводятся не с кондачка, а готовятся долго и тщательно. А он… нафантазировал бог знает что, и послал зверю в зубы женщину, в которую влюблен.
"Влюблен?" - вопрос непростой и, несомненно, требующий изучения, но, разумеется, не сейчас. Потому что сейчас, он в Париже, а она… в Москве.
"Да что я пьян был что ли?!"
Олег налил кофе в чашку, отхлебнул горячую горькую жидкость прямо вместе с гущей, не дожидаясь пока осядет, и "взглянул" на проблему "объективно".
Честно говоря, было во всем этом немало странностей. И времени после "перехода" прошло, казалось бы, всего ничего, а ощущение, что всю жизнь в этом времени живет и в этой "шкуре" лямку тянет. Он даже начал как-то забывать, что является - и не только по образованию - дипломированным психологом. А между тем, тут было к чему приложить свои знания и умения. Вот только до этой ночи ему это и в голову не приходило. Он просто жил и "не тужил", даже тогда, когда занимался скучной и потому еще более утомительной рутиной. Последние три дня, например, Ицкович работал снабженцем при Вите Федорчуке, великом - без преувеличения - химике и подрывнике. Но и тогда, когда мотался по Парижу в поисках подходящего помещения или ингредиентов для адской машины, и тогда, когда сибаритствовал с сигарой в зубах, коньяком и женщинами - ну, да одной конкретной женщиной, но такой, что способна равноценно заменить добрую дюжину "женщин обыкновенных" - заниматься самокопанием, или по научному - интроспекцией, ему и в голову не приходило. А зря. Там, в глубинах сознания и подсознания творилось такое, что всем фрейдам и юнгам мира с друзьями их фроммами, такое и в страшном сне не приснится.
"А старик-то вроде бы жив…" - вспомнил вдруг Олег. - И Пиаже в Женеве. А Выготский умер, царствие ему небесное, но живы-здоровы в Москве Лурия и Леонтьев… Не заговаривай мне зубы!"
Это, и в самом деле, было похоже на попытку "запутать следствие", но Олег от соблазна уйти в бесплодные размышления "о времени и о себе" отказался и вернулся к главному. А главное заключалось в том, что в черепе Баста фон Шаунбурга, как ни крути, сидел уже не совсем Олег Семенович Ицкови ч. А вот кто там сейчас сидел, это и было страшно интересно узнать. И не только интересно, но и жизненно важно, поскольку от понимания того, что за оборотень возник первого января 1936 года в Амстердаме, зависело и все дальнейшее. В частности то, насколько Олег мог доверять нынешним своим инстинктам и импровизациям.
11.02.36 г. 09 ч. 07 мин.
Выстрелами силовые операции не начинаются, а, как правило, завершаются. Во всяком случае, так нам подсказывает логика. И опыт, до кучи, куда ж нам без "вечно зеленого древа жизни"?! И история учит, что зачастую один такой - решительный - "выстрел" требует совершенно невероятных вложений, имея в виду и время, и деньги… и амортизацию человеческих ресурсов. Калории и нервы тоже ведь сгорают несчетно, пока ты готовишь "публичное действие". "Выстрел", которому предстояло прозвучать тринадцатого февраля, потребовал от "команды вселенцев" - "Вселенцы, извращенцы…" - отнюдь не весело сострил про себя Ицкович - такой долгой и утомительной подготовки, что уже не ясно было, что и для чего делается. И управляется ли этот процесс, или их примитивно тащит, несет течением в пучину мировой войны, и нет никакой возможности избежать катастрофы - спастись из захватившего свои жертвы водоворота, наподобие того рыбака, о котором написал любимый Олегом Эдгар По. Но то ли из привычки все время что-нибудь делать, то ли из-за общей скверности характеров, компаньоны продолжали прилежно "работать" и упорно "трудиться", старательно обходя при этом мысли о будущем и этической стороне задуманной операции. Если все время помнить, что и как случится потом - там или здесь - совсем несложно с ума спятить, но вот как раз "пятить" никому и не хотелось.
- Эээ… - потянул Олег, с сомнением рассматривая коричневатый порошок, высыпанный Виктором в обыкновенное чайное блюдце. - Ты уверен, Витя, что это оно? Героин, вроде бы, белый…
- Это он в американских фильмах белый… - отмахнулся Федорчук - … когда-нибудь будет. А по жизни, он разный. Это ты, Цыц, еще афганской наркоты не видел. Там "друг наш Герыч", порой, такой видок имеет, что мама не горюй! И потом, тебе же клиент живым совсем ненадолго нужен, так?
- Ну, если и помрет, не страшно, - согласился с этим разумным во всех отношениях доводом Ицкович и начал осторожно пересыпать отраву в аптекарский пузырек.
Если попробовать рассказать в "той жизни" - в Киеве ли, в Иерусалиме, или в Москве, - что два образованных, интеллигентных, можно сказать, человека будут "бодяжить" в Париже, в кустарной кухонной лаборатории, - героин, вряд ли кто из близко знавших Федорчука и Ицковича поверил бы. Но факт. Как там говорил старина Маркс? Нет, мол, такого преступления, на которое не пойдет буржуазия при восьмистах процентах прибыли? Возможно. Но почти в то же самое время другой бородатый гений показал, на что способны такие вот интеллигентные, в общем-то, люди, как Олег и Виктор, если воодушевить их великими идеями. Разумеется, - Достоевский писал о "революционерах" и был абсолютно прав - как, впрочем, прав был и Маркс. И большевики, и национал-социалисты, и синдикалисты Бенито Муссолини - все они в том или ином смысле были революционерами. Но и бороться с такими "героями", способными буквально на все, можно только их же собственными методами, - чистоплюи быстро нашли бы себя на кладбище и отнюдь не в роли могильщиков.
11.02.36 г. 11 ч. 42 мин.
- Есть что-нибудь оттуда? - спросил Степан.
Они сидели в кафе неподалеку от "химической лаборатории" Виктора и пили кофе с круасанами, маслом и конфитюром. Олег не отказался бы и от коньяка - особенно после вопроса Матвеева - но они уже перешли на "военное положение" и ломать дисциплину не хотелось. А Степа, разумеется, ничего "такого" и в мыслях не держал, поскольку на самом деле о "нашем человеке в ГРУ" - ну да, в РУ РККА, но разве в аббревиатурах дело? - ничего почти не знал. Если бы знал, - никогда бы не спросил. Но он в подробности посвящён не был, потому и поинтересовался. Спросил, и сердце у Олега сжалось от нехороших предчувствий. Сентиментальная мнительность подобного рода оказалась - ну, не диво ли?! - одинаково свойственна и настоящему арийцу и чистокровному, насколько вообще может быть чистокровным современный человек, еврею.
- Нет, - покачал он головой. - Ничего… Но, может быть, позже… после тринадцатого проснутся…
По договоренности, сотрудники разведуправления, - если решат все-таки идти на предложенный Бастом контакт, - должны дать объявление в одной из парижских газет. Тогда и только тогда, "место и время" встречи в Брюсселе - площадь перед дворцом Юстиции, первый понедельник марта - станут актуальными. Таня давным-давно должна была уже добраться до Москвы и рассказать товарищам о "странном" немце из Антверпена, но никаких объявлений господа военные разведчики пока не давали. Что это означает и означает ли хоть что-нибудь вообще, можно только гадать, но знать наверняка - невозможно. Оставалось надеяться и ждать, и Олег честно надеялся и не слишком честно ждал, коротая время с Таниной "подругой". Но это, так сказать, проза жизни. И не надо путать божий дар с яичницей. А о Тане Ицкович никогда не забывал и не переставал беспокоиться, даже развлекаясь со своей кузиной Кисси. Такая вот диалектика мужской души.
"Или это уже биполярность?" - но в наличие у себя любимого маниакально- депрессивного синдрома Олег, разумеется, не верил.
- Возможно… А что скажешь про мадам?
- А что бы ты хотел услышать? - вопросом на вопрос ответил Олег.
- Не знаю, но как-то…
- Это ее выбор, - Олег понимал, что тревожит Степу. Но и Витю это тоже волновало. Да и Олег не был лишен известных сантиментов, хотя и помнил - так их, во всяком случае, дрючили в ЦАХАЛе - что женщины "такие же мужики, как и все остальные, только без яиц".
- Ее… Красивая женщина…
"Однако!"
- Она ведь твоя родственница?
- Ты кого сейчас спрашиваешь? - поднял бровь Олег. - Если Олега, то - нет. Она, Витя, совершенно русская женщина, - усмехнулся Ицкович.
- Я Баста спрашиваю, - Степа был в меру невозмутим, но усики свои пижонские все-таки поглаживал, по-видимому, неспроста.
- Ну… это такое родство… - Олег изобразил рукой в воздухе нечто невразумительное, и пожал плечами. - У тебя самого таких родственниц, небось, штук сорок… и степень родства устанавливается только с помощью специалиста по гинекологии…
- Генеалогии, - хмуро поправил Олега Степан.
"Влюбился он, что ли? Ну, в общем, не мудрено - женщина-то незаурядная…"
- Оговорка по доктору Фрейду… - усмехнулся Олег.
Степан только глазом повел, но вслух ничего не сказал. Он не знал, каковы истинные отношения Кейт и Баста, но, разумеется, мог подозревать "самое худшее" и, похоже, ревновал, что не есть гуд. Но не рассказывать же Степе, что он, Олег Ицкович, умудрился запутаться в двух юбках похлеще, чем некоторые в трех соснах?
11.02.36 г. 15 ч. 32 мин.
"Жизнь сложная штука", - говаривал, бывало, дядя Роберт. Особенно часто поминал он эту народную мудрость после третьей кружки пива. Впрочем, вино, шнапс и коньяк приветствовались ничуть не меньше. Разумеется, дело не в том, что любил, а чего не любил Роберт Рейлфандер. Просто слова его вдруг - неожиданно и брутально - оказались чистой правдой. Никакой простоты Питер Кольб в жизни больше не наблюдал. Напротив, вокруг случались одни лишь сложности, некоторые из которых были такого свойства, что как бы в ящик не сыграть.
Вчера ближе к вечеру "Шульце" перехватил Питера у выезда с территории гаража. Бесцеремонно - как делал, кажется, абсолютно все - влез в машину и опять начал донимать "дружище Питера" странными речами и подозрительными намеками. Кольб слушал, пытался отвечать, и в результате сидел как на иголках. Потел и боялся: вот, что с ним происходило на самом деле. Боялся, что этот хлыщ, говоривший на "плохом" французском, может в действительности оказаться сотрудником секретной службы. А если французы знают, на кого он работает…
"Господи, прости и помилуй!"
- Завтра, - неожиданно сказал господин "Шульце". - Мы встретимся часа в три… вон там, - и указал рукой на бистро в конце улицы. - И объяснимся до конца. Вы не против, дружище?
- Я не… - все-таки голос Питера подвел: дал петуха. - Не понимаю, о чем вы говорите.
- Именно об этом я и говорю, - улыбнулся "Шульце". - Вы не понимаете, и я не все понимаю… Вот мы с вами завтра и объяснимся. К взаимному удовлетворению… Остановите здесь!
Последние слова "Шульце" произнес жестко и недвусмысленно. Это прозвучало как приказ, и человек этот - кем бы он ни был на самом деле - умел приказывать и чувствовал себя в своем праве, повелевая теми, кто таких прав не имел. Например, бедным господином Кольбом, оказавшимся вдруг в крайне опасном положении.
Но делать нечего: "Шульце" приказал, и Питер затормозил. "Шульце" кивнул, словно, и не сомневался, что всякий, кому он прикажет, тут же и подчинится. Чуть помедлив, он достал из кармана пачку сигарет, взвесил ее на ладони, по-видимому решая: закурить ли, и, - так и не закурив, - вышел из "Пежо". Высокий, крепкий и совсем непохожий на мелкого буржуа, тем более - на пролетария.
"Офицер… - с ужасом подумал Питер Кольб, глядя, как "дружище Шульце" закуривает сигарету. - Это офицер!"