А дождь все шел и шел, не переставая, барабанил брызгами в слюдяное окно, уныло стучал по крыше. Выл ветер, дул, прижимая к земле голые ветки деревьев, срывал с редких прохожих шапки. За городской стеной тяжело дышал Волхов.
Высыпав на пол охапку дров, Пафнутий растопил печку.
Постучав, вошел сторож Акинфий:
- Человек к тебе, господине.
Что еще за человек в такую погоду шастает?
- Звать ли?
- Да зови, зови.
Простучали по ступенькам крыльца шаги. Невеселые шаги, шаркающие, какие-то слякотные.
- Можно к тебе, Олег Иваныч?
- Заходи, коль пришел.
Олег оторвался от грамот…
- Батюшки святы! Гришаня! В кои-то веки… Ну, проходи, проходи, гостюшка, не стой столбом у порога… и так вон с тебя сколь воды налилося. Говорят, дождик на улице?
Гришаня чуть улыбнулся, видно, что через силу. Мокрый темный кафтан с серебряными застежками, спутанные волосы, бледное лицо.
- Эй, Пафнутий… Где там моя чистая рубаха? Иди-ко, Гриша, переоденься, а то, неровен час, простудишься. Эва, вымок-то, словно вплавь ко мне добирался!
- Да лучше б, наверное, и простудиться, Иваныч… - грустно ответствовал отрок и послушно вышел вслед за Пафнутием.
Через минуту вернулся. Тонкий, мокрый, смешной, в белой Олеговой рубахе - туда три таких Гришани поместятся, и еще место будет. Уселся на лавку, хлебнул сбитня, кивнул благодарственно.
Понял Олег Иваныч - гложет что-то отрока, иначе с чего б вот так, на ночь глядя, сюда переться? Да еще в ливень. Понял это Олег Иваныч, да виду не показал - не принято было тут сразу с вопросами налетать - захочет гость, сам все расскажет, грусть-печаль свою поведает. За тем ведь и пришел.
- Боюсь я, Олег Иваныч, - проводив глазами ушедшего прочь Пафнутия, прошептал Гришаня. В глазах его синих страх лютый таился.
Олег Иваныч вопросительно посмотрел на отрока.
- Третьего дня ко мне боярин Ставр захаживал, - вздохнув, молвил тот. - О книжной премудрости поначалу беседы вел, а потом…
Гришаня сглотнул слюну и замолчал, уставясь невидящим взглядом в стену.
Затем продолжил с видимым усилием:
- Потом начал рассказывать про меня… мне же… Про то, как со стригольниками знаюсь, про глумы да кощуны, про речи крамольные. Есть, говорит, и послухи… Готовы на владычном суде присягнуть…
- Эх, Гришаня, Гришаня, предупреждали ж тебя про глумы. И я, и Феофилакт-игумен…
- Предупреждали… да я ж не думал, что так станется… Что кто-то глядит за мной, приглядывает. И раньше замечал, что пропадало кой-что из кельи… Листки с парсунами, стишата. Да думал, Бог весть, может, сам девал куда.
- Думал он… Ладно, - Олег Иваныч махнул рукой. - Короче, отрок: что тебя просил сделать Ставр? Только конкретно, без этих твоих мудрствований…
- Боярин Ставр просил меня убить владыку Иону! - четко произнес отрок. - А именно: подсыпать ему в питие яду. Все. Боле ничего не просил.
Да-а…
Ясненько! Впрочем - ничего нового.
Олег Иваныч тут же вспомнил подслушанный разговор Ставра с Митрей. Значит, вот кого они решили использовать. Гришаню! Ай да боярин! Хороший ход, кто ж на Гришаню подумает? Иона его поддерживает да и родственник все-таки, хоть и дальний. И близок отрок к владыке - по премудрости книжной касанье имеет. А на другого кого из владычных ближних… ну-ка, Ставр, надави-ка, попробуй! На Варсонофия, на Пимена-ключника, да хоть на того же Феофилакта! Рискни здоровьем… Неизвестно, как Варсонофий с Пименом, а уж Феофилакт-то точно Ставра не любит. И это еще мягко сказано. Интересно, на чем конкретно попался Гришаня?
- Давай-ко, отроче, выкладывай все свои прегрешения, а потом уж вместе посмотрим. Может, и надумаем чего… Только предупреждаю сразу - все рассказывать честно и без утайки! И со всеми подробностями! Начни со стригольников. С кем ты там общался-то? Поди, с отцом Алексеем?
- А ты откуда его знаешь, батюшка?
- От верблюда! Кто тут вопросы задает, а, Гришаня?
- Молчу, молчу. Умолк уже.
Как выяснилось из допроса, все Гришанины прегрешения по отдельности вовсе не выглядели такими уж и страшными. Ну, сходил пару раз на собрание стригольнической общины, послушал проповеди отца Алексея - человека, между прочим, весьма неглупого - и что же? Велик грех, конечно, да замолить можно. Далее: глумы да кощуны. Сиречь - глумление над святой церковью, да кощунственное сомнение в некоторых догматах веры. Тут дело серьезнее. Нехорошей статьей пахнет. Штрафом огромным - а откуда у Гришани такие деньги? Тогда - ссылка в дальний монастырь на веки вечные - это в лучшем случае. В худшем и говорить не стоит… Впрочем, сие прегрешение еще доказать надобно. Рисунки глумливые? А кто сказал, что они именно из Гришаниной кельи? Он что, их подписывал?
- Подписывал, Олег Иваныч.
- Вот идиот-то! Пес преглупейший. Рисовать - рисовал, но зачем подписывать-то?
Гришаня неожиданно улыбнулся и пояснил, что уж больно красивы картинки получились… те, которые "глумы".
- Красивы… Тьфу-ты! Знаешь, что это? Гордыня! А что есть гордыня?
- Смертный грех.
- Вот, вот! Вот теперь думай, как бы глазоньки твои красивые железом каленым не выжгли. Да только реветь сейчас не вздумай, не до того. На вот, кваску хлебни лучше. Что еще так за тобой имеется? Надеюсь, не кража государственной собственности в особо крупных размерах?
Нет, следующим Гришаниным грехом оказалась не кража… Дело похуже было. Называется: "осквернение христианских праздников языческими сексуальными игрищами". Именно так записал бы диспозицию данной статьи Олег Иваныч. А конкретно: бегали в ночь на Ивана Купалу несколько отроков с отроковицами же по лугам в чем мать родила. В том числе и Гришаня. На качелях качались. Потом через костер в том же виде скакали. Потом… В общем, предавались блуду. И это за пять с половиной веков до сексуальной революции! Ну, блуд - ладно… Раннее начало половой жизни тут в порядке вещей. Только не в ночь на Ивана Купалу! Блуд блудом - в данном случае дело не в этом. В язычестве поганом, вот в чем! Костры, качели… Будут тебе и качели - "дыба" называются - и костер, может статься, будет… Хоть и гуманен суд новгородский, да бывали случаи. Лет двадцать назад сожгли тут одних за грехи куда меньшие…
- Чего шлялся-то по лугам этим?
- Так весело ж!
- Весело ему… Ну, веселись теперь. А вообще - хорошо, хоть про меня вспомнил. Теперь вместе думать будем, как быть. Подай-ка квасу. Яд-то тебе даден уже?
- Нет еще… - Гришаня покачал головой, улыбнулся несмело.
Олег Иваныч задумался. По идее, лучше б было рассказать все Ионе, да вот только проклянет потом владыко Гришаню, родственничка своего незадачливого. На веки вечные проклянет и грехи замаливать в монастырь дальний отправит - к бабке не ходи. А ведь, кроме Ионы, еще и Пимен имеется, и Феофилакт, и Варсонофий. Да еще митрополит в Москве, церкви глава православной. Кто их знает, как они в таком разе к отроку отнесутся? Уж больно много всего набирается. Нет, ничего говорить Ионе не надо, а предупредить тайно нужно. Инкогнито. Чтоб опасался яда. А яд этот у Ставра пускай отрок возьмет… А может, не брать? Вообще, лучше б Гришане свалить куда подальше.
Услыхав про "куда подальше", Гришаня кивнул, согласился. Многое произойти может, покуда его не будет. Да и все прегрешения со временем забудутся.
Олег Иваныч усмехнулся… Ну да, забудутся, как же! Плохо Гриша Ставра-боярина знает! Однако вслух ничего не сказал, не стал расстраивать повеселевшего отрока. С чего тот радовался - было не очень понятно, вроде ведь ничего конкретно и не решили. Но, с другой стороны, выговориться, поведать страшную свою тайну знающему человеку - это само по себе было уже большим делом. Тем более - не чужой человек Гришане Олег Иваныч, как сам отрок говорил - "отца вместо"…
Потом уже, как почивать собрались, вспомнил Олег Иваныч про записку. Вытащил, разгладил бережно, подозвал Гришаню. Глянь-ка…
Гришаня голову почесал, нос смешно поморщил, сказал, что грамотку сию разгадать трудновато будет. Может, утром лучше?
- Не фиг, - тут же пресек Гришанину леность Олег Иваныч. - Понимаю, что трудно. - Усмехнулся, съязвил, не удержавшись: - Это тебе не групповуху в лугах устраивать, тут думать надо.
Отрок махнул рукой, уселся за стол, бумаги лист попросил да перо гусиное…
Начал буквицы в строчку выписывать. Аккуратно так, одну под другой. Олег Иваныч за спиной стоял, дивился.
ТТТ - под Б, Ш - под В, и так далее.
Гласных букв почему-то не было вовсе.
- А они и не меняются, - обернувшись, пояснил Гришаня. - То литорея книжная. Смотри, Олег Иваныч: каждой верхней буквице - нижняя соответствует, и наоборот… Видишь?
Олег Иваныч кивнул.
- А раз видишь, так на, читай теперь, а я спать пойду… Вон, буквы-то все выписаны.
Отпустив сонного Гришаню, Олег Иваныч придвинул к себе Софьину записку. Надписал сверху нужные буквы…
"Наконец благодарю тебя, господине, за спасение от злоковарных татей на пути из Тихвина. Думаю, пристало нам встретиться, если на то Божья воля будет и твое разумение. О чести моей не печалься, я женщина новугородска вольная и сама себе хозяйка, и ты, господине, порухой мне не будешь, ибо иного благородному рыцарю и вовек не сталось. О встрече договоримся через Никодима, молю тя, тайно делай сие, ибо есть у меня могущественный враг из числа новгородских herrensrat. Софья".
Ниже была приписка: "Встречи жду".
Олег Иваныч неожиданно покраснел. Давненько не получал он любовных записок, класса с пятого, но почему посчитал сию записку любовной - сказать не мог бы. Посчитал почему-то, и все тут!
"Могущественный враг"… Ну, это, знамо дело, - Ставр, кто ж еще-то? Ой, не зря он в церковь Михаила на Прусскую шляется. С Федоровского-то ручья, чай, не ближний свет.
"Встречи жду". Ах, Господи…
Олег Иваныч потянулся. За окнами кричали первые петухи. Наступало серое осеннее утро.
Глава 8
Новгород. Октябрь 1470 г.
Он сокрушенно думал: "Напрасные мечты!
Меня своей любовью не осчастливишь ты,
А без тебя в могилу сведет меня тоска".
То в жар, то в дрожь от этих дум бросало смельчака.
"Песнь о Нибелунгах", Авентюра Пятая
Как дело измены,
Как совесть тирана
Осенняя ночка темна…
Революционная песня
Ночь, холодная октябрьская ночь, была темна и ненастна. Черные, похожие на гнилые потроха тучи давили на спящий город, на каждого человечка в нем, от знатного боярина до самого худого шильника, каким-то жутким колдовским прессом. Словно чувствуя это давление, мычала неспокойно скотина в усадьбах, глухо ворчали псы. Дул ветер, швырял заряды мокрого - пополам с дождем - снега, шевелил корявые ветки деревьев, неприлично голые, склизкие. Иногда порывы ветра становились сильнее, и тогда, словно злобствуя, расходились по сторонам тучи, и проглядывал на какой-то миг месяц - большой, кроваво-красный, чем-то похожий на пережаренный блин. Потом тучи снова сходились, проглатывая попавший в ловушку месяц, как болотная тина. Каркали - кликали беду вороны, перекрикивая ветер. Где-то за городской стеной, в лесах, выли волки.
Бились о стылые берега черные воды Федоровского ручья, еще не схваченные льдом, но уже давно готовые к этому - холодные, грязные, вздувшиеся после осенних дождей почти до самого настила деревянного моста.
Вдоль ручья, оглядываясь, словно волки, медленно шли двое. Сторожились - не поскользнуться бы, не свалиться в черную хладную жижу. Возникли - словно бы ниоткуда - напротив церкви Федора Стратилата. Тащили большой мешок, вполголоса ругаясь. Вернее, тащил-то один - бугаистый мужичага. Второй - мелкий плюгавец - шагал позади, подгоняя. Погодка была нелюдская, а им в самый раз! Нет лишних глаз, и вряд ли встретится на пути запоздалый прохожий.
Ветер в который раз развел тучи. Показавшаяся на миг луна, скорее - лишь только самый ее краешек - осветила лица путников тусклым багряным светом. Тупую бородатую рожу бугая и недовольно скривившуюся физиономию плюгавого - с длинной козлиной бороденкой.
- Поторапливайся, - недовольно взглянув на луну, поморщился плюгавец. - Не ровен час…
- Так, может, тут и бросим? Все равно течением унесет.
- Цыц! - неожиданно рассердился плюгавец. - Делай что велено, а не то ужо, все обскажу боярину.
- Что ты, что ты, кормилец?! - не на шутку испугался бугай. - Я же так просто ляпнул, не подумавши…
- Вот и не мели языком почем зря! Под ноги смотри лучше.
Скрытые мраком ночи, они прошли вверх по течению ручья и вышли к городской стене, темная громада которой смутно угадывалась впереди. Справа, за черными стволами деревьев, маячила ограда усадьбы. Не богатой, но и не такой уж бедной. Не высок тын, да и не низок, за ним терем не терем, но домина справный, о двух этажах, с подклетью. К самому ручью от усадьбы спускались узкие деревянные мосточки, к мосточкам была привязана лодка-долбленка - видно, не успели хозяева прибрать на зиму, а может, и не собирались прибирать - кому она нужна-то, и так перезимует.
- Ну, пришли, кажись, - подозрительно поглядев в сторону усадьбы, тихо произнес козлобородый. - Давай, развязывай.
- Так, может, так?..
- Я те дам - так! Боярин что наказывал?
Мешок развязали. Что-то достав из него, поднесли к лодке и тихо, не раскачивая, швырнули в воду. Чуть всплеснулись черные воды ручья, всплеск этот вряд ли был слышен кому-либо, заглушенный воем ветра да истошным лаем цепных псов за оградой усадьбы.
- Ишь, разлаялись, курвы, - оглянувшись, злобно прошептал плюгавец. - Поспешать надо одначе…
- Не утянет теченьем-то? - вдруг озаботился бугай.
- Не утянет, тут каменюки кругом да топляк. Ладно, пошли, пора уж.
Той же дорогой они спустились вниз по ручью и исчезли в зарослях напротив церкви Федора Стратилата. За восточной стеной смурное небо окрасилось алым.
Олег Иваныч проснулся рано. Как положено, отстоял заутреню в ближней Ильинской церкви, на Славне, вернувшись на усадьбу, выпил горячего сбитню, да, похлебав вчерашних щей, отправился на Владычный двор. Как раз сегодня, если еще не вчера вечером, туда должен был приехать игумен Феофилакт, прямой Олегов начальник. Предстояло получить порцию ценных указаний… ну, и деньжат немного не помешало бы - поиздержался Олег Иваныч, прикупил на зиму шубу, заморским сукном крытую, да кунью шапку. Да еще сапоги, лисьим мехом подбитые. Экипировался к зиме по первому сорту. О том не тужил - Феофилакт хоть и прижимист, да не жаден - всяко подкинет серебришка на бедность.
Пришпорив каурого, Олег Иваныч, не задерживаясь, проскакал мимо Торга и, миновав мост, въехал в Детинец. Небо хмурилось, но средь серых туч все больше проявлялось светлых голубоватых просветов. Может, и распогодится еще, кто знает?
На выезде из Детинца, прямо в воротах столкнулся с Гришаней. На черном коне, в темно-синем добротном кафтане с серебряными застежками, в плаще лисьем, с важным - важнее не бывает - выражением лица, тот трусил мелкой рысью в компании нескольких дородных мужиков - тоже весьма не бедного вида, скорее всего - купцов.
- Здрав буди, Олег, свет Иваныч! - кивнул на ходу, Олега увидев, потом улыбнулся, подъехал ближе.
- Тебя, батюшка, Феофилакт-игумен с утра дожидается, в палатах владычных сидючи.
Олег Иваныч кивнул. А то он об этом не знает! К Феофилакту и едет, чай. Поздоровавшись с купцами, проехал дальше. В крестах Святой Софии золотом блеснуло солнце. Может, и впрямь распогодится?
Феофилакт был непривычно оживлен, весел даже. Шагал взад-вперед по горнице, руки потирал. Увидав Олега, обрадовался…
- А, явился, мил человече!
Усадив вошедшего на лавку, велел принести квасу. Сам присел рядом - худощавый, жилистый, подвижный - кинул на стол грамоту:
- Прочти-ка!
"Ионе-владыке донесение сие: на усадьбе вощаника Петра, что на Федоровском ручье у башни, собираются к ночи ближе стригольники али ины каки богомерзцы. Песни поют богопротивные, владыку да веру православну поносят всяко, да глумы, да кощуны рассказывают, тем народ прельщая. А седни ночью бросали что-то в ручей, у лодки. Ходит туда и баба зла Игнатиха - колдунья, да волхвует".
- Вот он, вертеп стригольнический! - игумен прихлопнул рукой по столу. - Всех - за жабры да на софийский суд!
Олег Иваныч, почесав затылок, еще раз перечел грамотку.
- Я б не спешил, насчет суда-то, - осторожно молвил он. - Свидетельской базы никакой, да и не ясно, кто там, у этого вощаника, собирается - стригольники, "али ины каки богопротивцы". К тому ж - еще колдунья какая-то туда шляется. При чем тут стригольники - и колдунья? Да к тому же… К тому же, как стригольников ни возьмем - все равно отпускать придется. Иван, князь московский, всяко за них заступится, нет?
- Ух, Иван, Иване… - Феофилакт треснул посохом по полу. - Не в свои дела лезет Иван, но в дела Новгорода! А у Новгорода, Господина Великого, своя гордость есть!
- Ага… - Олег Иваныч скептически усмехнулся, напомнив, что, как задержит Иван Васильевич низовой хлеб, так сразу поубавится гордости-то новгородской.
- Тут ты прав, человече, - посмурнел лицом игумен. - Кругом прав - куда ни кинь. Заступа стригольникам от Ивана - то многим ведомо.
Феофилакт задумался, снова прошелся по палате - не сиделось - глянул в окно, потом уселся на скамью.
- Ты все ж посмотри, что там, на усадьбе вощаницкой. Осторожненько посмотри, тайно. Вызнай - кто туда ходит да зачем… Да что в ручей метали… может, кощуны какие богомерзкие.
- Вызнаю, - кивнул Олег. Почему-то не лежала у него душа к этому делу. Совсем не лежала. Однако, душа душой, а человек он служилый, приказали - исполнять надо.
Усадьба вощаника Петра оказалась не очень большой - дом да мастерская с амбаром. Заручившись платежным поручением Феофилакта, Олег Иваныч с Олексахой-сбитенщиком заявились туда под видом оптовых покупателей - договариваться о поставках свечей в дальний монастырь. Сам мастер Петр - невысокий рыжебородый мужик лет сорока - встретил гостей неприветливо, посетовал, что оторвали от работы. Потом уже, узнав о цели их прихода, помягчел, показал вощаные барабаны да чаны с топленым воском. Возле чанов и барабана суетились помощники - двое белобрысых парней лет шестнадцати.
- Невелика мастерская-то, - покачал головой Олег Иваныч, искоса посматривая на средних размеров собаку. - Что, боле нет никого?
- Дочка, Ульяна-краса, на торжище с утра отправилась. А работников и так хватает, кормилец, - махнул рукой вощаник. - Тем более - ганзейцев последнее лето не было - один убыток. Вот, по монастырям пока торгую. Следующим летом и этих, - он кивнул на подмастерьев, - прогнать придется. А и что ж - прогоню да подамся на Москву, к старшей дочке, Гликерье.
Вспомнив дочь, Петр улыбнулся, посветлел взглядом, похвастал, что замужем дочка за хорошим человеком - постоялого двора держателем Анисимовым Нежданом.