Ну, на собранье стригольничье, допустим, Гришаня вполне мог пойти. Но только из чистого любопытства: послушать того же Гвизольфи или Алексея, а вовсе не затем, чтобы сомневаться в истинности Святой Троицы, говорить "богомерзкие слова" и уж, тем более, хвастаться в совершении преступления, которого вовсе не совершал!
Значит - донос ложный. Хорошо, пощупаем завтра этого Ивана, сына Флегонтова, с чьих слов поет. Хотя…
Догадывался Олег Иваныч, с чьих… Нюхом, можно сказать, чуял!
В богатой усадьбе, что на Федоровском ручье, напротив церкви Федора Стратилата, тоже не спали. Ходил по горнице боярин Ставр - богатый, красивый, с глазами оловянными - на лавку присаживался да самолично рейнского подливал Ивану, сыну Флегонтову.
- Пей, пей, Иване!
- Ну, за здравье твое, боярин Ставр!
Иван - стриженный в кружок длинный костлявый мужик с редкой бородкой в не первой свежести армяке - послушно опрокинул в себя изрядной величины кубок. Склонившись над сундуком, Ставр отсчитал из шкатулки несколько мелких медных монет, обернулся, натянув на лицо улыбку, сунул деньги гостю:
- Возьми, друг сердечный!
Друг сердечный и не отнекивался. Бережно взяв деньги, аккуратно завязал в тряпицу, положил за пазуху.
Выпив на дорожку, засобирался…
Ставр щелкнул пальцами:
- Проводи, Тимоша, гостя!
Тимоша - не кто иной, как разбойная харя Тимоха Рысь, из Москвы недавно вернувшийся, - понятливо кивнул, ухмыльнулся. Накинув на плечи плащ, вышел следом за Иваном.
Боярин хищно потер ладони, уселся к столу, с аппетитом потянулся ложкой к тарелке с копченым поросенком. Не успел он отужинать - вернулся Тимоха Рысь. Показал чуть оттертый от свежей крови нож, ощерил губы в улыбке.
- На, выпей!
Ставр плеснул в кружку корчмы. Плеснул изрядно, не жадничал.
Не смея сесть, Тимоха выпил стоя. Проглотил одним махом, взглянул на боярина, словно верный цепной пес. Впрочем, он им и был, таким псом, вот уже лет пять, а то и побольше.
- Медь, что с мертвяка, себе оставь, - благостно разрешил Ставр. - Ну, ступай пока. Что встал?
- Там, в людской, Митря. - Тимоха чуть замялся. - Спрашивает, может, девочек привести? Тех, что я с Москвы привез. Такие есть пухленькие, батюшка…
- Девочек? - боярин задумался, наполовину вытащил из ножен кинжал. Тонкие губы его изогнулись в холодной улыбке. - Девочек? - еще раз повторил боярин. - Нет! - Он резко задвинул клинок в ножны. - Не теперь… теперь пока другое.
Кивком головы выпроводив Тимоху вон, Ставр уселся за стол, вытащил из шкатулки берестяные квадратики с именами. Разложил кругом:
- Феофилакт - Пимен - Варсонофий - Макарьев Кирилл - Панфил Селивантов - Гвизольфи, фрязин - Алексей-стригольник - вощаник Петр - Григорий-отрок - Иона.
Ставр усмехнулся, поднеся последний квадратик к дрожащему пламени свечи. Сухая береста вспыхнула враз - боярин едва успел разнять пальцы - упала на стол, догорая, становясь грудой черного пепла. Иона… Нет больше Ионы.
Ах, да, главное-то…
В центр круга положил Ставр новый, самый большой квадратик.
- Олег, человек Софийский…
Подумав, добавил к нему другой:
- Софья.
Оловянные глаза боярина на миг вспыхнули злобой.
Искривив в ухмылке рот, он медленно, одним пальцем, вытащил из круга Пимена. Бросил на пол. Задумчиво потянулся к Григорию-отроку… Потом, словно передумав, тронул Олега.
Крикнул, дверь распахнув:
- Митрий!
Вмиг возник на пороге козлобородый, словно того и ждавший. Ощерился:
- Девок да кнут, батюшка?
- Самострел готовь. И паклю!
- Давно готовы, кормилец!
- Проверь! Пшел покуда.
Низко поклонившись, Митря Упадыш скрылся в дверях, почтительно пятясь задом.
Утром было темно, холодно и противно. Выл за стенами избы ветер, бросал в слюдяное оконце мокрый, пополам со снегом, дождь. Где-то рядом, на Славной, тоскливо выла собака. Говорят, к смерти. Вот только - к чьей?
Олег Иваныч сел на постели, потянулся, ступил босыми ногами на холодные доски пола. Бросил взгляд на разбросанные по столу грамотки, быстро оделся, разбудил слуг - поехали к заутрене, в ближнюю церкву Ильи, на Славне. Церковь-то, вот она, из ворот только выйди - три шага. Нет, велел Олег Иваныч коня седлать каурого - невместно человеку при должности этакой пешком шариться, словно шильник какой, - а престиж здесь много значил. Не только по одежке встречали - по делам, по повадке, по важности.
Заутреня не началась еще. Входя в церковь, перекрестился Олег Иваныч на иконы, истово перекрестился, попросив у Христа помощи в делах своих многотрудных. Приветливо поздоровался с батюшкой, отцом Николаем, кивнул дьякону да церковным служкам.
Во время молитвы уже краем глаза углядел рядом Олексаху - первого своего помощника. Тот уже постоянно рядком жил, у зазнобы своей, Настены, на Нутной. Нутная улица - в трех кварталах от Ильинской церкви, там и свои церкви есть: Филиппа Апостола да Николая Чудотворца, однако к заутрене завсегда теперь ехал Олександр в церковь Ильи, к начальству ближе. Ехал на лошади казенной, по указке Олега Иваныча Олексахе со владычной конюшни выданной. Татарская та лошадка была - неказиста, да надежна - Олексахе другой и не надобно, рад был - аж светился весь. Уже всерьез стал о женитьбе подумывать на Настене своей, зазнобушке. Хоть и двое ребят у Настены-то, и постарше она лет на семь - да, видать, прикипело сердце. Муж Настенин, как ушел когда-то с ушкуйниками, так и сгинул неведомо где. О том точно никто ничего сказать не мог, так и жила Настена в неведенье, соломенною вдовицей.
На двор Софийский поехали вместе. По пути Олексаха сплетни новгородские сказывал, будто бы завелся в Новгороде волк, ночами на запоздалых путников нападавший. А может, то и не волк вовсе, а давешний оборотень-волкодлак!
- Страсти ты какие с утра рассказываешь, - поежился в седле Олег Иваныч. - Нечего сказать, благостно рабочий день начинаем, с волкодлаков да прочей нечисти.
Оба, не сговариваясь, перекрестились на церковь Успения - как раз подъехали к Торгу. Пустоватому - рано пока, хотя и так уже суетились людишки.
По пути заскочили в посадничий приказ - там тоже рано работать начинали - те самые клерки, молодые да вежливые, с кем Олег Иваныч уже имел случай познакомиться ближе. При нехороших, так скажем, обстоятельствах. Теперь уж - со вчерашнего дня - его подчиненные.
- Чего у вас тут? - заходя, кивнул Олег Иваныч. Ребятки повскакали с лавок, поклонились, тут же и информацию предоставили - труп на Федоровском ручье обнаружился. Свеженький…
- Тьфу-ты! - Олег Иваныч тоскливо посмотрел в окно. - Опять истерзанный?
- Нет. На этот раз целый. Вон, Никита заметил, он живет там.
Никита - худощавый парень с серьезным лицом, поклонился:
- На волкодлака вроде бы не похоже - ран особых нет, ножом зарезали, в карманах и за пазухой пусто.
- Ну, в таком разе то ваша подследственность. Имя, конечно, еще не успели установить?
- Почему не успели? - пожал плечами Никита. - Покойник-то знакомый оказался: Ванька, Флегонта-мешочника сын. Он рядом со мной жил, на Ручье.
На Софийском дворе, в приказной палате, судили-рядили с Олексахой. По всему выходило - подставное лицо этот Ванька Флегонтов, ныне, увы, покойный. Не спросишь теперь его ни о чем и ни о чем не узнаешь. Предположения только можно строить, догадки. Кто там на Федоровском ручье самый большой Олегов недоброжелатель? Однако не настолько глуп боярин Ставр, чтобы следить у своего же дома. Этого Флегонтова можно было и в другом месте пришить, хоть в корчме у того же Явдохи. Поленился Ставр? Нюх потерял? Или - не его это работа? Случайные шпыни ночные. Вон и посадничьи говорят, что никаких ценных вещей на трупе не осталось. Так что вполне может - и разбой обычный… А может, и нет… Думай тут теперь, ломай голову. Одно ясно - Гришане надо бы отъехать куда-нибудь, в монастырь какой дальний. Причина? Причину пущай сам ищет!
Загремели в сенях сапожищи - видно, кто-то старательно оббивал грязь со снегом - скрипнув, открылась дверь.
Гришаня. Легок на помине.
- Вспомни дурака - он и объявится, - бормотнул про себя Олег Иваныч, потянулся за грамотой наветной, отроку показать, да не успел.
- Собирайтеся скорей на Ярославово дворище ехать, где вече. Там битвища идет, мужики-вечники кровищу пускают, уж весь мост залили, все мало… - глотая слова, с ходу выпалил отрок. Потом добавил, что это - самого владыки Феофила приказ. Ну, раз самого владыки…
Подъехав к мосту через Волхов, все трое спешились. Проехать на Торговую сторону не представлялось никакой возможности - весь мост, словно улей пчелами, был покрыт черными копошащимися фигурками. Слышались крики, посередине дрались стенка на стенку, сбрасываемые с моста люди падали в студеную воду и почти сразу тонули. Тонкий припой льда у берега был окрашен кровью.
Толпа все прибывала, подходили вооруженные дубинами люди с Софийской стороны - с концов Неревского, Загородного, Людина. Подмастерья, мелкие торговцы, грузчики и прочий подобный люд - "мужики худые". Изредка, правда, попадалась нарядная купеческая шуба… Но очень редко.
- Нешто мы не русские люди? - кричали в подходившей толпе. - Нешто отдадимся латынству? Будь здраве владыко! Будь здраве Иван, князь русский великий.
Иван московский - уже у них русский князь, - отметил про себя Олег Иваныч, вот так-то! Неспроста это, ой, неспроста.
И тут же донеслись ответные крики о новгородской свободе, о Литве, об ордене.
- Лучше под Литву отдадимся, чем московитское ярмо наденем! Люди! Не отдадим вольностей новгородских! Лю-у-уди!
Ишь, как воет-то, ровно волк - "лю-у-уди"… Олег Иваныч присмотрелся к проходившему мимо оратору, окруженному злобной толпой приспешников.
Черт побери!
А не…
Точно! Он и есть!
Упадышев Дмитр, он же - Митря Козлиная Борода. Ну, пес! Ране за московитов был, теперь за Литву подался. Ясно, откуда ветер дует - от боярина Ставра. И с чего б ему в Казимировы сторонники верстаться? За привилегии свои опасается, в случае захвата республики московитами? А очень может быть, что и опасается. На Москве-то боярам совсем не так вольготно, как в Новгороде или, скажем, в той же Литве, у Казимира. Так что есть что Ставру терять, в случае утраты независимости республики. Вернее, не столько республики, сколько олигархии. Ставр-то самый настоящий олигарх и есть! Эх, поприжать бы их, сволочей… Ишь, Митря-то разорался - и откуда слова взялись, не иначе - всю ноченьку напролет учил, фрондер хренов!
Подходя к мосту, ведомые Митрей вечники громко заорали славу боярыне Марфе Борецкой. Дескать, боярыня да Казимир Литовский - единственной заступой вольностям новгородским остались. Олег Иваныч недоверчиво хмыкнул. Боярыню Марфу, вдову посадника Исаака Андреевича, он знал, хотя близко знаком не был. Что род Борецких не очень-то хочет прихода под московитскую руку - тоже понятно. Это не одни Борецкие так думают, и другие бояре знатные: Арбузьевы, Афанасьевы, Астафьевы, Немиры… Да вот, хоть и Ставр. Но и Казимир литовский им не очень-то надобен. На противоречиях Казимира и Ивана играть, конечно, можно - и играют, а вот открыто приглашать новгородцев под руку короля-католика - это себе дороже выйдет. Интересное кино получается, что ж, Борецкие того не понимают? Да не может быть такого, чтоб не понимали. Да и стравливаться со сторонниками Москвы - тоже себе дороже, уж больно много их, хоть все больше простые люди, не бояре да не купцы. Вот уж кому все равно - будет республика или умрет. Поборы, взятки, рыдания, ложь и подлость - все это не могло вызывать симпатий простых новгородцев, фактически уже отстраненных от принятия важных решений. А зря отстраненных! Опасно это, когда заинтересованности у людей нет. Понимали ту опасность и Феофил, и посадник Дмитр - понимали, да мер никаких не принимали - знатных бояр опасаясь. И сам-то Дмитр, Борецкой - боярин знатный, чего ж он против своих-то пойдет? Разве уж прижмет очень. Эх, люди русские… Все-то вы понимаете, да пока жареный петух не клюнет… Жареный петух - в лице московитского князя Ивана.
Бояре - "Сто золотых поясов" - с самого начала республики активно практиковали грязные пиар-технологии, не гнушаясь и прямым подкупом избирателей. Сейчас все это, казалось, усилилось, стало объемней, выпуклей, так что бросалось в глаза каждому мало-мальски толковому наблюдателю. Олег Иваныч, правда, наблюдателем себя не считал - уж слишком переживал за республику, помнил - когда-то римляне тоже поносили республику - и она, надо признать, того стоила… Поносили… Хотели порядка. Что ж, порядок им вскоре был предоставлен. Получили Нерона и ему подобных. Как бы и тут не так… Да, купеческая республика изначально не предполагала ни равенства, ни особой справедливости. Но, по крайней мере, давала своим гражданам выбор и свободу, при этом питаясь народным потом. Но ведь тираны тоже питаются… только уже не потом - а кровью.
К сожалению, этого не хотели понять ни бояре, ни простые новгородцы, таившие жгучую обиду на жадных и властолюбивых бояр, на казнокрадов-дьяков, на высшее духовенство, своим богатством могущее поспорить с каким-нибудь венецианским дожем. Все меньше справедливости видели они в республиканском устройстве, все меньше толку ждали от веча, все больше накапливали усталость от политической жизни. Многие уже и не ходили на Вечевую площадь, не прислушивались к звону вечевого колокола - им было уже все равно, кто ими будет править. Жаль. Если б они только знали…
Бояре… Жадные новгородские бояре… Умные новгородские бояре… Коварные… Хитрые…
Где ж весь ваш ум, вся ваша хитрость? Иль жадность да злато настолько застят ваши очи, что уже не понимаете вы, что народу новгородскому все равно - есть республика или нет? Поделитесь с народом куском хлеба, уменьшите поборы, улучшите суд, делайте что-нибудь, иначе…
Олег Иваныч обернулся к Олексахе:
- Проверь московских…
Тот кивнул, бросил поводья Гришане, с криком "Слава православному государю!" ввинтился в толпу.
А толпа разгоралась страстью. Свалка на мосту перерастала в побоище. Что дубины - в ход пошли ножи и кинжалы. Все чаще лилась кровь, все больше тел летело с моста в холодные воды. Не участвующие в драке (а не пробиться было!) сторонники обеих группировок метали в дерущихся камни.
Много было и зрителей по обоим берегам. Кричали, свистели, смеялись, плакали, потрясали гневно руками. Совсем как на футболе.
Что делалось на вече, на площади, Олегу Иванычу было не видно. Наверняка - то же, что и на мосту, только, может, не в таких масштабах - на мост-то прорвались самые озверелые, упертые, отмороженные. А может - хорошо оплаченные?
Лишь к полудню утихло побоище. Сам владыко - архиепископ Новгородский Феофил - вышел с хоругвями к мосту, увещевал.
Народишко расходился постепенно. Первым опустел мост - лишь чернели кое-где растоптанные толпой трупы, на них падал, не таял, мокрый ноябрьский снег. Он шел все сильнее, заметал следы крови, ложился на крыши домов, на купола храмов белым промозглым саваном.
Присланная посадником команда убирала трупы. Священники отпускали грехи умирающим. Мимо Олега Иваныча пронесли юношу - почти мальчика - с раздавленной грудной клеткой. Юноша хрипел, умирая, на губах его пузырилась кровавая пена, бледное лицо было искажено невыносимой болью. Он что-то хотел, этот мальчик, просительно смотрел на Олега серыми, цвета неба, глазами.
Первым догадался стоявший рядом Гришаня. Бросился к священнику, схватил за руку…
Еле успел прочитать молитву, как раздавленная грудина юноши изогнулась дугой, хлынула изо рта темная, почти черная, кровь.
- Упокой, Господи, душу его, - тесно прижимаясь к Олегу, прошептал Гришаня. По щекам отрока катились слезы.
- Может… и вправду лучше у московитов? - Он повернулся к Олегу, вытер мокрые глаза, сглотнув слюну, молвил: - Зачем, зачем все это нужно, Господи? И кому?
Худенькие плечи Гришани сотрясались в рыданиях.
- Зачем - не знаю, - погладив отрока по голове, тихо сказал Олег Иваныч, - но кому - выясним. Не плачь, Григорий, не надо. Не думаю, что на Москве лучше.
А снег все шел, густо-густо, повалил вдруг целыми хлопьями, словно желая скрыть случившееся плотным своим покрывалом.
Вечером, дома, на Ильинской, Олег Иваныч выслушал доклад Олексахи. Как выяснилось, промосковски настроенную группировку тоже финансировал боярин Ставр, только сильно таился - через третьих людей действовал. Если б не старые Олексахины связи среди мелких торговцев - вряд ли обнаружилось бы истинное лицо благодетеля московитских. Боярина Ставра. Одной рукой боярин давал им деньги, другой - посылал Митрю кричать за Казимира. Хитра политика боярская, ничего не скажешь, да только все в мире уже когда-то было, было и это: DIVIDO ЕТ IMPERE - разделяй и властвуй! Римская империя, однако…
Когда Олексаха ушел, в дверь заглянул Пафнутий, молвил:
- Человек приходил с Софийской стороны, грамотку оставил!
Протянул осторожно бумажный свиток - не бересту какую-то.
"Господин Олег, что же не придешь ты ко мне, если обидела я тебя чем, то не моя вина. Жду тебя завтра, после обедни, на своей усадьбе - ты знаешь, где. Поговорить нам давно надо. Софья".
Внизу приписка, торопливо, напоследок:
"Если не сможешь после обедни, прииди и после полудня, и в вечер, все одно ждать буду".
Эх, Пафнутий, Пафнутий, забывчивая душа, что ж ты раньше-то записку эту не показывал…
Олег Иваныч уже бросился было собираться, красивую рубаху натянув, остановился: в записке-то сказано "завтра приходи", а не сейчас, на ночь глядя. Что ж, завтра так завтра.
Плохо спал в ту ночь Олег Иваныч, ворочался с боку на бок, вставал квас пить не однажды. Обедню отстоял в Софийском храме, с Феофилом, Варсонофием, Гришаней. Нетерпеливо отстоял, кресты клал торопливо, да молитвы чел невпопад - не о Боге думал. О Софье. Душа его давно уже в хоромы боярыни летела…
После обедни вскочил на каурого - только и видели, его на дворе владычном. Из Детинца выехав, свернул на Новинку - зачавкали копыта по грязи, с мокрым снегом смешанной. По бокам снег лежал белым-бело, не таял, мальчишки у дороги играли в снежки, кидались, попали в коня боярина важного, что проезжал со свитою мимо. Ругался боярин, кулаком грозился. Кивнул свите - те нагайки вытащили, да только сорванцов-то и след давно простыл - станут они нагаек дожидаться, фига! Ищи свищи…
Олег Иваныч усмехнулся, пропустил, посторонившись, боярина со свитой, коня пришпорил. По сторонам - сказка. Деревья белым инеем покрыты, словно изо льда выложены. Небо темно-голубое, солнце блескучее - отражается в снегу брильянтовой россыпью, в крестах на храмах зайчиками золотыми играет. Легко дышится, славно - уходит распутица осенняя, грязь, да жижа, да лужи, зима-зимушка идет, а ну - дорогу! Разрумянился с морозца Олег Иваныч - волосы длинные волнами из-под шапки золотистыми разлетелись, бородка модная на ветру кучерявилась - девки на пути засматривались. А ничего попадались девки-то… Подкрутив усы, Олег Иваныч свернул на Прусскую. Блестели вдали купола церквей: Михаилы да Вознесения, синело над крестами небо, солнышко светило ласково, не грело, правда, так, чай, и не лето.
Вот и хоромы боярыни. Стены - тесовые бревнышки, ворота дубовые, железными полосами обитые, попробуй, вышиби. Спешился пред воротами Олег Иваныч, постучался вежливо рукоятью шпаги.