Попытка Юрия исправить положение тоже ни к чему не привела. Единственное, что он сумел, так это не допустить повторной встречи загадочного священника со старшим братом. Описав внешность княжеского собеседника, которого он хорошо запомнил, Юрий срочно разослал половину людей, которые имелись у него под рукой, на его поиски. Еще десяток он выставил у терема Константина Всеволодовича, с приказом немедленно схватить появившегося визитера и сунуть в поруб.
По счастью, розыскным делом ни один из дружинников Юрия ранее не занимался, а потому шерстили торжище, которым они занялись в первую очередь, крайне неумело, наделав шуму, но так и не отыскав "опасного еретика", как назвал его князь. Зато об опасности, которая грозит отцу Николаю, прослышал вернувшийся в ту пору Любомир и немедля известил о том рязанских купцов. Рано поутру они, невзирая на уговоры священника оставить его в покое, чуть ли не насильно погрузили его в сани, поручив двум своим помощникам гнать что есть мочи в Рязань.
Грешно, конечно, поступать так с духовным лицом, но ведь для его же блага. К тому же боярин Хвощ заявил перед отъездом, что они за него в ответе и ежели с его головы упадет хоть волос, то… Он не договорил, но увесистый кулак, который боярин им показал, был красноречив сам по себе, не нуждаясь в словесной приправе.
Однако хоть повторная встреча и не состоялась, но Константину Всеволодовичу вполне хватило и первой, так что он на все уговоры Юрия отвечал односложно и наотрез отказался отменить команду о роспуске ополчения. Более того, он еще и отправил грамотку в Муромское княжество, увещевая Давида Юрьевича тоже отказаться от похода.
Так и получилось, что Иван прибыл к Ярославу лишь с сотней дружинников, которых Юрий, сам отказавшись ехать, выделил брату якобы для сопровождения.
Выслушав неожиданные новости, переяславский князь лишь криво ухмыльнулся и заявил, что оно даже лучше, поскольку ничего иного от "ростовского болящего" ожидать и не приходится. Того, что его огорчила весть от Юрия, которую привез Иван, он никак не показал, хотя изрядно рассчитывал на его дружину, но особенно на дружину старшего брата, которую в народе уже успели прозвать богатырской. Действительно, народец в ней был подобран один к одному что по своей стати, что по ратному умению.
Опять же и ополчение - считай, две его трети как корова языком слизала. Впрочем, относительно него Ярослав не особо переживал: все равно на поле боя почти всегда главным действующим лицом были, есть и будут конные дружины, которых, не считая его собственной, оставалось еще две - Святослава и Владимира, так что конницы хватало. Да и пеших ратников, которых он продолжал собирать со своих земель, благо, что воля Константина на них не распространялась, тоже было в достатке.
В конечном счете в первых числах января сводная рать четырех князей Владимиро-Суздальской Руси стала выглядеть значительно скромнее, хотя все равно достаточно внушительно. В авангарде ее была полутысячная дружина Ярослава. Его сопровождали Иван вместе с князем Ингварем и его боярами и дружинниками. Далее шли конные вои младших Всеволодовичей: Владимира и Святослава, общим числом чуть менее пяти сотен.
Замыкали конный строй несколько бояр Юрия со своими ратниками, как конными, так и пешими, вызвавшимися добровольно, поскольку их князь ясно сказал:
- Ежели кто желает подсобить моей молодшей братии, то я перечить не стану, - и при этом так хитро подмигнул, что стало ясно - еще и рад будет.
Вслед за всадниками на несколько верст растянулась пятитысячная рать из простых мужиков, набранных в деревнях близ Переяславля-Залесского, Юрьева-Польского и Стародуба.
По пути к ним присоединились еще несколько Ярославовых бояр, которые тоже привели с собой немалое число людишек из Твери, Москвы, Дмитрова и прочих мелких городков, расположенных на западных окраинах обширных княжеских владений. Правда, к ним должна была присоединиться еще и дружина Давида Юрьевича, которую прождали близ града Москов дня три, но тут снова получилась осечка. Вместо нее прибыл гонец, извещавший, что по слову Константина Всеволодовича дружина и ополчение в Муроме распущены.
Вообще-то Давид Юрьевич, давно уже ходивший в подручниках у владимиро-суздальских князей, после того как получил из Ростова Великого первое из распоряжений о походе на южных соседей, не особо колебался. Хоть и был он богомолен, но зато имел двух молодых сыновей. Ну Святослав после его смерти сядет в Муроме - это понятно, а младшего Юрия куда? Как бы не вышло меж ними раздоров - ведь, окромя стольного, нет больше градов в его княжестве. Разве что взять какое-нибудь селище побольше, огородить его стенами да выделить в удел меньшому. Но и тут опаска - не примет ли сынок это за насмешку, уж больно он горд. А тут под шумок можно что-нибудь отхватить у рязанцев.
В сомнения его ввел Хвощ, который появился буквально через несколько дней после изгнания из Ростова. Выслушав слова боярина о молоте и наковальне, Давид Юрьевич вновь призадумался. Получалось, что городок то ли удастся отхватить, то ли нет - бабушка надвое сказала. Еще неведомо, каково оно обернется, а вот касаемо ответной мести - жди точно. Да, скорее всего, ему придут на помощь полки с севера, вот только к тому времени Муром окажется в руинах, да и сожженных селищ тоже будет предостаточно. Однако свое повеление относительно ополчения отменять не спешил.
Но тут, на счастье, прибыл новый вестник из Ростова Великого. И хоть скуповат был Давид Юрьевич, но гонца за столь добрые вести одарил щедро - и кубком серебряным, и гривнами, и перстень с синь-лалом с мизинца снял. Уж больно все хорошо теперь получалось.
Ярослав, выслушав муромчанина, оглядел приунывших братьев и с кривой ухмылкой заметил Святославу:
- Чтой-то не больно горазд ратиться твой тестюшка.
Тот лишь мрачно нахмурился и виновато склонил голову, будто это он сам не выделил брату рати.
- Да ты не печалуйся, - счел нужным ободрить брата Ярослав. - Мы и без его дружины обойдемся. К тому ж ежели вои у Давида Юрьевича таковские, как он сам, то они нам токмо в обузу - иноки в седле все одно монахами останутся. Так что оно и к лучшему. Нам и того, что собрали, излиха хватит.
Тут он не кривил душой. Общее количество собранного войска на подходе к Коломне достигало уже девяти тысяч человек, из коих свыше полутора составляла конница, и Ярослав был уверен, что этих сил ему вполне хватит для победы. Более того, после некоторого раздумья он пришел к выводу, что и впрямь хорошо, коль старший брат отказался принять участие в походе. Тогда получилось бы, что силища превысила два с половиной десятка тысяч, и рязанский князь, проведав о ней, чего доброго, вовсе отказался бы от сопротивления, а Ярославу, кровь из носа, нужно было победное сражение.
Во-первых, смыть им позор на Липице, а во-вторых, после битвы отодвинуть Ингваря от рязанского стола куда сподручнее - чьи люди бились, такому князю и в Рязани сиживать. Ну и, в-третьих, - гораздо проще не вымучивать из князя Константина отречение от княжества, а попросту лишить его головы.
А вот у самого Ингваря на душе скребли кошки. Скребли, невзирая на более чем двукратный численный перевес в живой силе - и это по самым скромным подсчетам, а скорее всего, трехкратный; несмотря на то что руководили ратью испытанные в многочисленных боях и весьма умудренные воеводы, а во главе ее ехал Ярослав Всеволодович. И был князь-изгой куда мрачнее всех остальных владимирских князей, которые выглядели беззаботными и веселыми.
Впрочем, оно и понятно, ведь никто, кроме него, не видел пеший строй ратников рязанского князя, грозный в своей неодолимой монолитности. И днем и ночью звучал в его ушах ровный, все учащающий свой неудержимый ритм бой бубнов и барабанов, пророчащих разрушение и гибель всему живому. И пусть пока ничто не предвещало беды, но Ингварь сердцем чувствовал ее приближение, и чувство это все более росло по мере того, как они подходили к рубежам Рязанского княжества, приближаясь к Коломне.
Подошли их рати к граду, как Ярослав и планировал, скрытно, где-то за час до рассвета. Правда, ради этого пришлось не спать всю ночь, но оно того стоило. Однако, невзирая на темноту, в город ворваться все равно не удалось. Судя по всему, их ждали. Реальным подтверждением тому были бдительные часовые на стенах и у наглухо запертых ворот, а также начисто опустевшие посады, в которых удалось отыскать лишь с десяток древних стариков, не желавших покидать родную избу даже под страхом смерти.
Ярослав поморщился. Был бы то какой иной град, не колеблясь приказал бы его обойти и попробовал выйти на Оку, а далее на Переяславль Рязанский. Там, взяв город, передохнул, а затем двинулся берегом главной рязанской реки, по пути запаливая один град за другим, пока не дошел бы до стольной Рязани или не встретился с выставленным князем Константином войском.
Дальнейшее виделось тоже простым и ясным - как только удастся вытащить Константина в чистое поле, разметать его войско, а столицу сжечь. Ярослав хорошо помнил свою обиду на рязанских жителей, которую они ему причинили за время его недолгого, всего несколько месяцев, княжения в этом строптивом юго-восточном княжестве.
До сих пор, хоть и прошло почти десять лет, помнился ему тот знобкий холодок, который всякий раз охватывал его, тогда еще семнадцатилетнего юношу, при очередном сообщении о гибели того или иного тиуна, оставленного в рязанских градах его отцом. Да мало того, пропадали и дружинники в самой Рязани. Позже их иной раз находили, но мертвыми. И всякий раз никаких следов неведомых убийц.
А еще к холодку примешивалось тоскливое бессилие, ибо он совершенно не представлял, что тут можно предпринять в ответ и как обезопаситься самому. "Ныне Путяту забили, а там, глядишь, и до меня вскорости доберутся", - поневоле приходило ему на ум, и он до боли стискивал кулаки, ерзая на княжеском стольце и чувствуя, насколько ненадежно под ним деревянное креслице.
Как знать, если бы не то недолгое княжение в Рязани, закончившееся бесславным отъездом вместе с отцовским войском и возвращением в свой град Переяславль, куда отец снова поставил своего сына, он бы, возможно, иначе повел себя и в Великом Новгороде - не так резко, не так бескомпромиссно. Да и не стал бы он с первых же дней правления стравливать меж собой бояр-союзников и бояр-противников, стремясь сразу и до конца извести крамолу.
И правильно тогда поступил его вернувшийся в Рязань батюшка, когда, прислушавшись к сыновним жалобам на строптивость и непокорность местного населения, повелел спалить дотла весь град. Ярослав до сих пор хорошо помнил злорадство, охватившее его при виде зарева гигантского пожара.
Теперь он и сам сможет повторить дело отца. Вот только князь Всеволод вначале приказал всем жителям с женами, детьми и легким скарбом выйти в поле, а уж потом запалил город. Помнится, Ярослав очень сожалел тогда об этой отцовской мягкотелости. Он сам, будь его воля, выводить людишек не стал бы. Пусть сами спасаются из огня, а уж кто не успеет, на то божья воля.
Ныне он уже не тот - слава богу, научился сдержанности. Опять же сказывался опыт, приобретенный в Великом Новгороде. К тому же со своими будущими подданными можно и впрямь вести себя поласковее, чем обычно. Ну хотя бы на первых порах. Пока не привыкнут.
А вот если жители Рязани, как и здесь, в Коломне, порешат боронить город, то тем хуже для них - пусть горят заживо. Хотя лучше бы было вначале все-таки разбить их рати, тогда и они станут куда уступчивее. Что не удалось на Липице с одним Константином, должно получиться под Рязанью с другим - в этом Ярослав ни секунду не сомневался. Непобедимый Удатный остался в Новгороде, да и будь он поближе - все равно не пришел бы на помощь братоубийце.
То, что Ингварь рассказывал про воев Константина, Ярослав ни на минуту не принимал в расчет. Известное дело - у страха глаза велики. Просто против его мужиков рязанский князь выставил других, чуть более организованных - вот и все, и говорить больше тут не о чем. Владимирцы рязанцев завсегда били, побьют с божьей помощью и на сей раз. Тем более что нападения беспечный князь, успокоившись своей бескровной победой, наверняка так скоро не ждет, а стало быть, рать свою, и без того вдвое, если не втрое меньшую, чем у них, наверняка распустил.
Ингварь же, похолодев, смотрел на крепкие коломенские стены и башни с явственно видными следами свежего ремонта, и вспоминал Ольгов. Именно так начинался и его собственный неудавшийся набег на Константиновы владения. В тот раз тоже подошли к крепости, когда еще не рассвело, а во граде уже ведали о могучей силе, идущей из Переяславля-Залесского. Как, откуда - поди узнай. Даже заминка с пороками была аналогичной, только у Ингваря их задержала в пути слякотная непогода, а у Ярослава они были просто не готовы. Неужто и далее так же?
И тут его размышления прервал до боли знакомый барабанный бой откуда-то со стороны Коломенки, и вдалеке, у самого леса, омываемого с одной стороны этой небольшой речушкой, показалось трое всадников с белым стягом.
Снова все точь-в-точь как и тогда…
Глава 10
Не в силе бог, но в правде
Недавно кровь со всех сторон
Струею тощей снег багрила,
И подымался томный стон,
Но смерть уже, как поздний сон,
Свою добычу захватила.Александр Пушкин
Пимен с закрытыми глазами продолжал вспоминать, как все происходило.
- Их не убьют? - не выдержав, спросил он у князя, глядя на всадников, подъезжающих все ближе к четверке князей Всеволодовичей - Ярослав немного впереди остальных.
Рязанский князь помешкал с ответом. Сидя возле соседней бойницы, он глубоко вздохнул и наконец произнес:
- Это война. Всякое может быть. Хотя… парламентеров убивать вообще-то не принято…
"А вот тут сходится не все, - почти радостно подумал Ингварь, глядя на неспешно направляющихся к ним рязанцев. - Ныне в парламентерах сызнова Хвощ, как и в Ростове, а у меня был иной". И в его душе вновь разгорелась надежда, что все закончится благополучно.
К тому же Ярослав, как воевода, намного опытнее в ратных делах, нежели он сам, да и сторожа, которая первым делом была разослана во все стороны, не присылала своих воев с тревожными известиями, а значит, все спокойно и их никто не окружал. Следовательно, на сей раз Константин решил в связи со значительной силой неприятельского войска не распылять свою дружину и пешцев, а собрать всех в единый кулак, то есть получалось и тут отличие, притом немалое.
Ингварь еще раз окинул беглым взглядом воев из ополчения, стоящих позади дружин. Выглядели они славно. Из мужиков его собственного града, коих сам Ингварь вывел ратиться два месяца назад, лишь каждый второй был вооружен копьецом, каждый пятый - хорошим, добротным мечом. Шеломы и вовсе имелись только у каждого двадцатого, а более-менее приличной бронью обладал далеко не каждый дружинник - половина из них обходились куяками. Луки и то были через одного - куда там тягаться с рязанцами.
У Ярославовых воев иное. Редко-редко можно было увидеть у них рогатину, ослоп или кистень, не говоря уж о вилах и косах. Да и с защитными доспехами дело обстояло не в пример лучше. А уж что касаемо дружинников, то тут чуть ли не на каждом втором была надета надежная добротная кольчатая бронь, оставляющая незащищенной лишь ноги, да и то ниже колена, а на прочих колонтари. Конечно, у пешцев дела обстояли куда хуже, но по сравнению с ратниками Ингваря небо и земля. И опять же количество. Даже если Константин не успел распустить свое войско, то все равно на сей раз ему противостояло втрое больше пешцев и вдвое - конных дружинников.
- Коли ты мне двухродный правнук, то Константин, стало быть, внучок, - усмехнулся Ярослав, обращаясь к Ингварю. - Ну-ну. Я так мыслю, что ежели этот внучок, - насмешливо подчеркнул он последнее слово, с улыбкой глядя на приближающихся всадников, - в безумие впавши, порешил остановить нас на своих рубежах, то лучше он и придумать не мог… для своих дедушек, - с благодушной улыбкой пояснил он братьям, стоящим подле него в нетерпеливом ожидании рязанских парламентеров. - Вот уж кого никак не ждал увидеть ноне! - громко закричал он спустя пару минут, встречая боярина Хвоща.
И впрямь. Всего несколько недель назад в покоях владимирского князя между ними состоялся нелицеприятный разговор. Тогда знатный рязанец имел куда более потерянный вид, а речь вел все о мире да о дружбе, норовя уговорить хозяина терема подписать договор с рязанским тезкой. И вот новая встреча, хотя на сей раз Хвощ выглядел значительно бодрее и увереннее.
- К кому ж ты ноне пришел на поклон, боярин? - неласково встретил князь Ярослав боярина, едва тот успел подъехать и сойти с коня.
- К тебе, княже, - невозмутимо ответил Хвощ и уточнил, старательно выдерживая взятый независимый тон: - Но не на поклон, а дабы упредить тебя. - И он хладнокровно поинтересовался: - Повелел мне князь Константин проведать, пошто ты непрошеным под град сей пришел, да еще столь много людишек вместях с собою привел?
- Дерзок ты, - нахмурился Ярослав. - И за речи твои надобно было бы тебя наказать примерно, дабы другим неповадно было, да видя лета твои преклонные, прощаю я тебя на первый раз, боярин. Но с условием - поведай, где сам князь ныне пребывает?
- Угроз твоих я не боюсь и поведаю о князе своем не потому, что я их спужался, а едино лишь по его повелению, ибо затем и прислан им, - строго ответил парламентер. - А пребывает князь Константин недалече, ибо на днях решил поохотиться в здешних лесах, и не далее как ныне замыслил устроить большой пир для всех своих людишек. Ежели держать путь прямиком вон к тому леску, - кивнул Хвощ, показывая назад, - то он там близ него и пир затеял.
- Лесок вижу, а князя твово чтой-то не зрю, - настороженно протянул Ярослав.
- Правее он расположился, близ самой реки Коломенки, - безмятежно пояснил Хвощ. - Отсюда его и впрямь не видать - пригорок мешает, а как взберешься на него, так он враз перед тобой и предстанет, яко на ладони. Чай, и двух верст не будет, так что домчишь живо.