Получив письмо и подарки, Габиний учтиво поблагодарил вестника, велел его накормить, предоставил покои в собственном дворце для того, чтобы тот смог спокойно отдохнуть после долгого и трудного путешествия, и сказал, что завтра передаст свой ответ императору. Отпустив посла и всех, находившихся в зале приемов, он развернул таинственный подарок и обнаружил в нём великолепный женский наряд и записку, в которой говорилось, что он может распорядиться платьем по своему усмотрению: подарить его супруге, либо любимой женщине, если таковая у него есть, либо носить самому.
Намек на прошлое Габиния был более чем откровенный. Император, издеваясь над пропретором, напоминал ему, кем тот был недавно.
На следующий день Габиний передал посланнику письменный ответ, составленный в учтивых и верноподданных выражениях. Выразив благодарность за оказанную честь, Габиний вежливо извинился за то, что не сможет быть в Риме, ибо сложившиеся обстоятельства требуют его присутствия в провинции. Поэтому он просил посла передать императору свиток с составленной благодарственной речью, с тем, чтобы она была зачитана на заседании сената перед императором.
В течение всего приема он ни одним словом, ни одним неосторожным жестом не выдал своих чувств, был весел, приветлив, улыбался, к месту шутил и сам первый смеялся над своими и чужими шутками. Завершив обязательный в таких случаях обед, он проводил посланника, снабдив его и свиту всем необходимым для обратного пути, оказав ему все положенные знаки внимания, чтобы у императора не осталось ни капли сомнения в преданности Габиния.
В то время как посланник, довольный оказанным приемом, возвращался в Рим, парфяне, собрав значительные силы, вторглись в пределы Империи. Легат Деций Силан, имевший под командованием II Фракийский легион с приданными к нему вспомогательными когортами, общей численностью 9 тысяч человек, получив сообщение от постов, расставленных по границе, выступил навстречу парфянам.
По пути он присоединил к своей армии несколько отрядов сирийской конницы. Нельзя сказать, что Силан был слишком самонадеян, но в этой ситуации ему следовало бы задержаться и подождать подхода основных сил. Однако он не стал останавливаться и скорым шагом продвигался вперед. Сейчас уже достаточно трудно установить, что же произошло на самом деле, так как уцелевшие свидетели сообщали весьма противоречивые подробности. Ясно одно, легат недооценил противника и слишком доверился сообщениям разведчиков, путаным и неточным. Враги сошлись друг с другом неожиданно. Римляне, не успев перестроиться из походной колонны в боевые порядки, были атакованы тяжелой конницей парфян. Возникшая неразбериха усугубилась начавшейся паникой. Сирийские всадники, попытавшиеся помочь пехоте, были сразу же рассеяны и обратились в бегство. По крайней мере, их участь оказалась более счастливой, чем у солдат, имевших две ноги против четырех лошадиных.
Сражение, не успев начаться, превратилось в избиение охваченных паникой людей. Из-за того, что столкновение произошло на равнине, солдатам негде было укрыться. Всего римлян погибло около пяти тысяч, много раненых осталось на поле боя, остальные попали в плен, но были и те, кто сумел вырваться из окружения. Таких оказалось около тысячи человек. Честь их спасения принадлежит префекту вспомогательной когорты Юлию Бланду. Удержав солдат под значком, он провел когорту сквозь ряды парфян, присоединяя по пути беглецов, потерявших от страха всякий разум и обретающих утраченную было храбрость при виде людей, уверенно идущих под твердым командованием.
Парфяне имели около пятнадцати тысяч конницы, как тяжёлой копьеносной, так и конных лучников. На каждого всадника приходилось по одному оруженосцу, вооруженному луком. Они выполняли обязанности слуг, снаряжали своих хозяев и помогали своим господам садиться на коней, готовили им еду, оказывали помощь при болезнях и ранениях, ухаживали за лошадями, а также участвовали в битвах, прикрывая всадников и вытаскивая раненых с поля боя.
Это поражение позже сравнивали с разгромом римлян у Тразименского озера и при Каннах, а также с потерей трех легионов под командованием несчастного Вара в Тевтобургском лесу в правление Божественного Августа. Деция Силана узнали только по доспехам, бывшим на нём. Орел легиона был захвачен варварами.
Бланд, отведя остатки войска к старым Веспасиановым лагерям, отправил Марку Габинию донесение. Сообщив лаконично о полном разгроме, учиненном варварами, префект подробнейшим образом информировал наместника о количестве, вооружении и направлении движения парфянской армии. …"
Лист восьмой
Цельс забылся тяжелым, неспокойным сном, словно провалился в вязкую, обволакивающую душу тьму, полную кошмаров. Обрывки зыбких видений проплывали во мраке, грудясь, порождали чудовищный хаос, захлестывая мозг мешаниной образов и звуков. Вдруг призрачный свет заполнил пространство. Внезапно он очутился в комнате, перед пустой скамьей. В центре помещения был небольшой фонтан. Тихое журчание воды приносило облегчение и покой.
Цельс огляделся, рассматривая помещение, стараясь определить, где он находится, но в этот момент его привлек посторонний звук, вторгшийся в тишину дома. Он резко обернулся. На скамье сидела женщина, одетая в темный хитон, прикрыв лицо пепельной накидкой. Перед ней стояла прялка и тонкая серебристая нить уходила, исчезала в бесконечности. Женщина работала, негромко напевая, и незатейливая мелодия наполняла душу щемящей тоской. [1]
- Марк Флавий Цельс, - произнесла женщина, оторвавшись от работы. - Что хочешь найти ты в Стране Теней? Что стремишься узнать, не желая подчиняться воле богов?
Он молчал, охваченный страхом и волнением.
- Смотри же, вот нить твоей жизни. Ещё не пришло время ее оборвать. Боги благосклонны и терпеливы, чаша их гнева пока пуста, они заняты более важными делами. Поэтому делай, что замыслил и не терзай свой ум бесплодными сомнениями. Но помни об одном: "Торопливость будет стоить тебе жизни". Теперь же иди и не оглядывайся, иначе все сказанное мною будет сказано напрасно.
Женщина повелительно махнула рукой, отсылая незваного посетителя. Стены дома медленно растаяли, и император вновь оказался на пустой равнине, заполненной призрачным светом.
- Флавий, проснись! - донеслось, откуда - то издалека, - Да проснись же, в лагере бунт…
Земля содрогнулась, горизонт стремительно пошел вверх, император сделал безуспешную попытку удержаться, но сорвался и полетел в бездну.
- Да просыпайся же, - Его настойчиво трясли за плечо, - Солдаты требуют тебя.
Цельс открыл глаза и резко сел, мало что понимая спросонья. Руф быстро двигался по палатке, хватая панцирь, шлем, меч. С грохотом кинув их на стол, он бросился к Цельсу:
- Быстрее, Флавий, еще можно исправить положение. Одевайся. Их еще можно уговорить. Обещай исполнить все их требования, отдай последние деньги…
- Хватит бегать, Руф. Если они еще склонны слушать, пойди и скажи им, что я, их император, сейчас выйду и выслушаю всё, что они захотят мне сказать. Скажи им, пусть они немного подождут, я должен привести себя в порядок.
Руф посмотрел на Цельса, взглянул на плащ, оставшийся в его руках и швырнул палудамент [2] под ноги императору.
- Иди и скажи им это сам, - посоветовал он мрачно. И пошёл к выходу.
- Позови Апра, - бросил ему вслед император, - Пусть принесет мне воды.
Апр вошел, неся битый оловянный таз, наполненный до краев водой. Император скинул теплую шерстяную тунику, набрал пригоршнями холодную воду, плеснул её на мускулистое, крепкое тело. Он не мог сказать, почему сразу не бросился к солдатам, чтобы уговорами, лестью и обещаниями вновь выпросить для себя очередную отсрочку, но странная уверенность в том, что именно так и следует поступать, не покидала его. Возможно, происходило это под влиянием необычного сна. Вещего сна. Спешка будет стоить ему жизни. Нет, он не спешил умирать. Одевался он также не торопясь; тщательно затянул ремни панциря, проверил остроту меча, поправил перевязь, надел шлем, застегнул фибулой плащ.
Площадь перед трибуналом была полна кричащей, улюлюкающей, сквернословящей толпой. Преторианцы и телохранители, растянувшись цепочкой, еле сдерживали напирающих на них солдат. Офицеры стояли за хлипким заслоном, обнажив мечи. Когда появился император, шум начал стихать, офицеры стали оборачиваться, но тут из толпы кто-то крикнул: "На мечи их!". И все снова заорали. К Цельсу подскочил примипил Луций Гельвий, заговорил быстро, стремясь поскорее объяснить сложившееся положение. Император перебил: "Хватит. Сам вижу". Спросил в свою очередь: "Кто зачинщик?"
- Началось с шестой когорты Виктора Германика. Разговоры среди солдат ходили давно, но никто не решался выступить первым.
- Назови поименно.
- Прости, император, не знаю.
Цельс отстранил центуриона и легко вспрыгнул на невысокую площадку трибунала [3]. Вскинул руку, призывая к тишине. Шум не стихал, казалось, никто и не заметил жеста императора. Офицеры окружили трибунал, выставив вперед мечи. Преторианцев теснили назад. Толпа напирала. Еще немного и она разорвет оцепление, заполнит остававшееся свободным пространство площади и поглотит императора вместе с его немногочисленными защитниками.
Однако настроение людей незаметно меняется, крики постепенно стихают и вдруг кто-то зычным голосом советует всем заткнуть пасти и послушать, что скажет август. Это требование подхватывают остальные и вскоре в разных концах площади уже слышны призывы к тишине. То тут, то там возникают небольшие потасовки. Не добившись добром, солдаты силой заставляют наиболее рьяных крикунов замолчать. Площадь затихает.
Цельс опускает руку, оглядывает толпу и, напрягая связки, начинает говорить, почти кричит:
- Солдаты! Соратники! Я не могу назвать вас гражданами, как назвал восставших против него воинов Юлий Цезарь только потому, что вы все уже являетесь гражданами Рима. Но я могу назвать вас соратниками и братьями по оружию, ведь мы вместе проливали кровь на полях сражений. Я вел вас в бой, будучи сначала трибуном, потом легатом, а теперь и императором. Мы вместе совершали переходы, строили лагеря, ночевали в продуваемых ветром палатках. Я ел вместе с вами, я вместе с вами пил прогнившую воду, вместе с вами я стоял в строю под стрелами варваров, вместе с вами я ходил в атаки и вместе с вами испытывал горечь поражений. Вы избрали меня своим императором, вы единодушно выкрикнули мое имя, вы требовали принять этот титул, даже когда я отказывался, вы лили слезы и умоляли меня, когда я просил вас присягнуть Валерию, вы падали на колени и обнажали свои многочисленные рубцы, следы прошлых ран, призывая меня быть более милосердным к вам, моим бедным подданным, вы клялись идти со мной до конца, не предавать и не обвинять меня в том случае, если дело, на которое вы меня подвигли, будет иметь несчастный конец. Я принял из ваших рук диадему римских цезарей, я поверил вашим обещаниям, я полностью положился на вашу верность, я искренне думал, что слова присяги, которыми вы связали свою честь, не будут пустым сотрясением воздуха. И что же я получил взамен? Когда вы начинали это дело, вы должны были понимать, что победа, возможно, не будет столь легкой. Или об этом знал только я? А вы лишь догадывались или же вообще не представляли всех трудностей нашего предприятия?
Вы можете убить меня прямо здесь, если посчитаете, что я обращаюсь с вами, как с трусливыми женщинами, а не как с храбрыми мужчинами, знающими, для чего они носят оружие. Но что я еще могу сказать, если одно серьезное поражение превратило вас в стадо трусливых скотов, думающих лишь о том, что хорошо было бы получать обещанное жалованье, не жертвую ничем, а в случае, если из этого ничего не выйдет, предать того, кто был избран вами добровольно, без всякого с его стороны принуждения, и переметнуться к победителю. Что ж, если таково ваше решение, я подчинюсь ему. С этого момента вы вольны делать всё, что сочтете нужным.
Вы можете уйти, можете остаться, можете убить меня, а можете выдать врагу так легко провозглашенного и с такой же легкостью преданного императора и с помощью этого дара купить себе прощение. Я отдаю свою жизнь, свое будущее в ваши руки, солдаты, но перед тем, как вы решите действовать, я хочу сказать следующее. Мы разбиты, но не уничтожены. Противник, одержав победу, считает, что нам уже некуда деваться. Расчёт врага прост: мы окружены, все дороги перекрыты, мы загнаны в непроходимую чащу. Что остается делать в подобной ситуации? Или сдаваться, или подыхать с голоду. Но мы не сложим оружия и не будем сидеть посреди германских лесов, трусливо ожидая решения своей участи. Нет и нет, солдаты! Мы возвращаемся и идем на Рим. Невозможно, скажете вы, и будете правы. Ибо так думают и полководцы Валерия. Они не торопятся нанести последний удар. Да и зачем спешить. Голод и чувство безысходности завершат прекрасно начатое дело. Остается просто немного подождать. Они ждут, когда вы приползёте к ним и обхватив их колени, будете молить о пощаде. Что будет с вами потом? Где закончите вы свои дни? Подумайте о своём будущем. Что вы выберете: жалкое прозябание или борьбу? Рабство или победу?
"В тот момент, когда Флавий Цельс произнес последние слова, - бесстрастно отметил историк, - над лагерем появился орел. Снизившись, он сделал несколько кругов и, пролетев над головой императора, взмыл ввысь и исчез. Столь явный знак, свидетельствующий о милости богов, вселил в души людей уверенность в успехе начатого ими дела. Никто больше не помышлял о предательстве, никто больше не вспоминал о невыплаченных деньгах и наградах, все словно забыли о тех требованиях, которые только что выдвигали. Тут же начинается поиск возмутителей порядка. Толпа колышется, в ее недрах возникают мгновенные водовороты, вперед выталкивают зачинщиков мятежа. Вот они стоят перед императором; всего восемь человек. Одни затравленно озираются, словно дикие звери, попавшие в незнакомую, таящую в себе угрозу обстановку, другие озлоблены и напряжены, третьи безразличны. Император, обвиняюще простирая руку, указывает на них.
- Неужели эта жалкая горстка неудачников и отщепенцев, - гремит его голос, - смогла возмутить дух тысяч храбрецов, составляющих мою армию? Я спрашиваю вас, о боги, за какие прегрешения вы решили наказать меня таким образом? Что сделал я недостойного вашей милости, когда и где я не оказал вам подобающего внимания, если вы решили погубить меня столь мерзким способом? О, Марс-Победитель, я клянусь почтить тебя храмом, какого еще не было в Риме, о, Юпитер, Сильнейший и Величайший, почитаемый нами издавна, обязуюсь поднести к твоим стопам дары столь многочисленные и великолепные, число и вид которых затмит все даримое тебе в прошлом. Митра-Непобедимый, тебе будет принесено в жертву столько прекрасно-мощных быков, сколько будет найдено их в пределах Империи. С преступниками же я поступлю следующим образом. Отныне они всегда будут идти в бой первыми, кровью смывая свои преступления. Оставшиеся в живых не будут обойдены в наградах.
Последние слова Максима Цельса солдаты встречают бурей восторга. Кругом кричат: "Да здравствует Цельс, Любимец Богов, Марс Мстительный!", "Император, веди нас!", "Смерть узурпатору Валерию!".
Тотчас офицеры спешат в толпу, отдавая команды. Подчиняясь их приказам, солдаты строятся в обычном порядке. Вскоре это уже не подверженная страстям и мимолетным прихотям неуправляемая масса ослепленных ненавистью людей, но дисциплинированное войско, всецело подчиняющееся воле полководца. Лагерь свернут, и армия выступает в поход. …" [4]
Примечания:
[1] У римлян богини судьбы назывались Парками. Они - аналог греческих богинь судьбы, называвшихся Мойрами (доля, участь, судьба). Мойры или парки определяли срок жизни человека, могли изображаться и в образе старух. Одна из богинь - Клото пряла жизненную нить, Лахесис определяла участь человека, Атропос перерезала нить жизни.
[2] Палудамент (paludamentum) - длинный плащ, который носили полководцы. Солдатский плащ - сагум (sagum) был короче полудамена.
[3] Трибунал. В римской армии трибуналом называлось небольшое возвышение, с которого командующий обращался к солдатам. Трибунал находился на одной площадке с алтарём.
[4] Здесь цитата из "Жизнеописания августов" Фурия Камилла (Книга XII "Божественный Цельс")
Лист девятый
"<…> Столь ужасное поражение вселило страх в сердца многих и породило разнообразные слухи. Численность противника, и так достаточно многочисленного, невообразимым образом преувеличивалась, сразу же отыскались очевидцы необычайных явлений, с фанатичным блеском в глазах предрекающие скорое наступление самых черных времен, мор, глад и поголовное истребление рода человеческого.
Жрецы тихо ликовали. Молящиеся толпами устремлялись в широко распахнутые двери храмов, желая покаяться в своих грехах и умилостивить разгневанных богов, богатые подарки и подношения текли в храмовые сокровищницы полноводной рекой.
Стремясь обогатиться еще больше, самые изобретательные служители богов стали тайно нанимать профессиональных кликуш и плакальщиков, распространяющих чудовищные небылицы о невероятных событиях, свидетелями которых последние якобы были. Дело дошло до того, что целые селенья снимались с насиженных мест и бежали, куда глаза глядят. Парфяне между тем разоряли провинцию.
Смятение достигло таких размеров, что возникла реальная угроза основам управления. Необходимо было действовать быстро и решительно.
Прежде всего, Габиний издал постановление об аресте всех распространителей слухов и преданию их смертной казни как изменников государства. После этого он созвал к себе жрецов и предупредил их о том, что ему известны все способы и уловки, которые они используют для привлечения людей в храмы. Поэтому, если жрецы будут продолжать таким образом заманивать к себе верующих, способствуя дальнейшему разрастанию паники, то он поступит с ними так же, как и с нанятыми ими мошенниками. Кроме того, Марк Габиний разослал по провинции своих людей, призванных успокоить население и информировать жителей о принимаемых властью мерах по наведению порядка.
Энергичные действия, предпринятые проконсулом, способствовали восстановлению спокойствия. Не опасаясь более за тыл, Габиний обратился к отражению неприятельского вторжения.
После гибели II Фракийского легиона, на подчинённой ему территории из регулярных войск оставался III Железный и XX Дополнительный легионы, расквартированные в Лициниевых лагерях, а также XVII Пальмирский и X Верный. Два последних находились в нескольких днях пути от столицы. Кроме того, около города стоял неполный легион, состоявший из солдат, сосланных после подавления мятежа претора Гатерия Норбана подальше от метрополии. Помимо этих сил Габиний имел в городе несколько когорт, следивших за соблюдением порядка и отряд сирийской конницы.