- Но ведь оставшиеся две трети не виноваты?
- Может, и не виноваты. А может, виноваты в том, что не сопротивлялись. В любом случае ничто не случайно. Когда ты ответишь на вопрос, который я тебе задал, поймешь почему.
- Значит, Россия и Германия все равно нападут на Польшу и порвут ее на куски?
Басов кивнул, прикрыв глаза.
- О, несчастная Польша! Она снова пострадает Невинно.
- Невинно не страдает никто, - возразил Басов.
- Но Польша не совершала ничего против тех, кто нападет на нее!
- Ты хочешь сказать, не совершит, - поправил его Басов. - Не забывай, мы с тобой в сентябре тысяча девятьсот пятнадцатого года. Против СССР и Германии, пожалуй, не совершала. Кишка тонка. Но вот за год до начала Второй мировой войны она вместе с Германией и Венгрией отторгнет у беззащитной Чехословакии приличный кусок территории. Не очень похоже на безгрешного агнца, не правда ли? Но не в этом суть. В двадцатом веке Польша упустила блистательный шанс сохранить свою независимость да еще помочь ближайшим соседям. Она даже могла стать куда более влиятельным государством, чем это произошло в нашем мире. Помешали, как обычно, чрезмерная жадность и тщеславие.
- Что вы хотите сказать? - встрепенулся Янек. - У Польши был шанс?
Басов загадочно улыбнулся и отвел глаза в сторону.
- Какой? Когда? - не унимался Янек. - Скажите мне, мы еще можем это исправить? Я сам много думал об этом. Но перед войной, даже если бы мы объединились с Чехословакией и дали отпор Гитлеру, Сталин бы все равно ударил нам в спину. Войны на два фронта мы бы не выдержали. Запад предал бы нас, как предал чехов в Мюнхене. Когда мы могли избежать разгрома?
Басов спокойно взглянул в глаза парню:
- Здесь поворотная точка еще не пройдена. Но я не вмешиваюсь в чужие дела.
- Понятно, вам плевать на нас, - вспыхнул Янек. - Вы же русский.
- Малыш, я живу в пятнадцати мирах, - снисходительно улыбнулся Басов, - и все время расширяю свои возможности. Поверь, если бы я был привязан к любому из открытых мне миров, то обязательно завяз бы в нем, как вы завязли здесь.
- Да идите вы к черту, святоша проклятый! - Янек с силой оттолкнулся от Басова, вскочил на ноги, подхватил двустволку и зашагал прочь. - Я сам найду эту поворотную точку! - прокричал он. - Если теперь я точно знаю, что она есть, то обязательно найду. И не нужно мне ваших подсказок.
- Ищи, - догнал его голос Басова. - Только помни про домашнее задание, которое я тебе дал.
- К черту ваши задания! - крикнул Янек и обернулся.
Басова позади уже не было.
* * *
- Пан, русские, кажется, ушли. - Голова старого Мозеса свесилась в подпол. Вы можете выходить.
- Спасибо. - Янек поднялся по скрипящей деревянной лестнице в сарай, подошел к выходу и тут же закрыл рукой глаза, ослепленные ярким дневным светом. Где-то в отдалении гремела канонада. - Не знаешь, австрийцы далеко?
- Да, видать, близко. Русские уж больно спешно отходили.
- Бежали?
- Нет, в порядке отошли. Я слышал, что русский офицер говорил, будто создалась угроза их флангам, и они отошли на другую позицию. Это не битое войско, пан. Боюсь, эта война еще надолго.
- Все равно отступают, - злорадно ощерился Янек. - Скорее бы уж австрийцы подошли.
- Пан так радуется, будто он австриец, а не поляк.
Янек пристально посмотрел на Мозеса:
- Австрийские власти допускают автономию Польши, а русские всегда душили польскую свободу. Да к тому же австрийцы все же католики, а Австро-Венгрия - европейская страна. Или тебе хотелось бы жить в азиатской Русской империи?
- Ох, не знаю, пан. Мозес далек от политики. Когда был погром, ко мне пришли из соседнего местечка мужики, заводилой у которых был здешний корчмарь. И я вам честно скажу, пан, будет здесь Россия, Австро-Венгрия или независимая Польша, ни корчмарь, ни мужики из соседнего местечка отсюда никуда не денутся. Поэтому старый Мозес только хотел бы, чтобы полиция в уезде не допускала погромов. А чья это будет полиция, Мозесу то не важно.
- Если ты заботишься только о себе, почему укрыл меня?
- Вам нужна была помощь, пан. Я вам дал ее. Как знать, может, когда-нибудь помощь будет нужна старому Мозесу, и пан поможет ему или кому-то из его семьи. Когда люди живут тяжело, пан, им не до высоких идей. Тогда они просто выживают. А когда люди выживают, они понимают, что не надо вредить друг другу. Друг другу надо помогать.
- Тоже философия, - усмехнулся Янек. - Но я думаю, Мозес, это потому, что у евреев нет своего государства. Если бы существовал независимый Израиль, вы бы сражались за него так же, как и мы, поляки, за свою Польшу.
- Наверное, - пожал плечами Мозес. - Только, пан, я думаю, что не в государстве дело. У каждого человека свой опыт. Опыт Мозеса говорит, что не важно, в каком государстве живешь, а важно, как живешь.
Янек хотел что-то ответить, но его внимание привлекла группа людей, идущих от леса к дому Мозеса. Приглядевшись, он увидел, что те одеты в незнакомую военную форму и держат в руках винтовки.
- Ну вот, пан, кажется, дождался австрийцев, - заметил Мозес, поглядев в том же направлении. - Но я бы вам посоветовал все же уйти в дом. Солдаты на фронте очень часто стреляют просто на всякий случай. Своя жизнь дороже, чем чужая.
- Пожалуй, ты прав, - согласился Янек.
Он отошел в глубь сарая. Мозес последовал за ним. Минуты тянулись бесконечно долго. Наконец рядом с сараем послышались тяжелые шаги нескольких десятков людей. Грубый голос воскликнул по-немецки:
- Эй, есть кто в доме?
Янек и Мозес переглянулись.
- Отвечай, - прошептал Янек. - А то огонь откроют, если обнаружат.
Мозес понимающе кивнул и, неожиданно сделав плаксивое лицо, воскликнул на немецком с диким акцентом:
- Е-е-е, господин офицер! Только не стреляйте!
Он бросился к выходу. На пороге его встретил молодой офицер с пистолетом в руке. Двое солдат забежали в сарай, подхватили под руки Янека и подтащили к выходу.
- Кто этот человек? - указал офицер на Янека.
- Он посторонний. Просил ночлега. - Мозес подобострастно кланялся офицеру.
- Кто ты? - Офицер с интересом рассматривал добротную одежду Янека, которая явно не могла принадлежать жителю маленького местечка в Галиции.
- Я поляк, - ответил ему Янек по-немецки. - Бежал из русской ссылки. Хочу воевать в польском легионе генерала Пилсудского.
- Значит, ты перебежчик?
- Я не перебежчик, я поляк. Я хочу сражаться в австрийской армии.
- А я думаю, что ты шпион, - неожиданно объявил офицер. - Взять его!
Двое солдат схватили Янека за руки, но тот, опершись на них, толкнул офицера ногами в грудь, опустился на ногу одному из державших его солдат, высвободил руку из захвата и ударил ею в челюсть второму. Заскочив тому за спину, отобрал винтовку, подсек под ноги и перехватил за шею, замкнув пальцы на сонной артерии, Немедленно пятеро стоявших рядом солдат вскинули винтовки, но выстрелить никто не решился. Прикрываясь придушенным и обалдевшим от неожиданного поворота событий солдатом, Янек отступал к стене, угрожая австрийцам винтовкой.
- Я не шпион! - громко выкрикнул он по-немецки. - Я поляк. Я бежал из русской ссылки, чтобы перейти в войско генерала Пилсудского. Доставьте меня в расположение польских частей. Это все, о чем я вас прошу.
На лицах солдат отразилось крайнее удивление, Офицер наконец нащупал на земле оброненный им пистолет и резко поднялся на ноги.
- Вы оказали сопротивление армии Австро-Венгерской империи! - взвизгнул он.
- Что здесь происходит? - Отряд кавалеристов на рысях подъехал к сгрудившимся у сарая людям.
Янек бросил взгляд на кавалеристов и чуть не задохнулся от восторга. На кокардах у них красовался польский орел.
- Я поляк! - что есть силы крикнул он по-польски. - Меня зовут Ян Гонсевский. Я бежал из русской ссылки, чтобы перейти в войско генерала Пилсудского. Доставьте меня в расположение польских частей.
- Почему ты сопротивляешься? - крикнул ему на том же языке один из кавалеристов.
- Австрийцы посчитали меня шпионом, - ответил Янек.
- Оставь австрийца, - приказал кавалерист. - Я поручик Тадеуш Челинский, офицер Войска польского. Мы защитим тебя.
От пришпорил коня и в мгновение ока оказался рядом с Янеком.
Янек отбросил винтовку и отпустил солдата, который с хрипом повалился на землю, держась за горло.
- Взять его! - воскликнул австрийский офицер.
Но тут же несколько польских кавалеристов во главе с Челинским оказались между Янеком и австрийцами.
- Я забираю парня себе, - объявил Челинский.
- Вы не имеете права! - закричал австриец. - Он шпион. Я должен доставить его в контрразведку.
- Плевал я на все права! - расхохотался Челинский. - Я сказал, что забираю парня себе.
- Вы отдаете себе отчет, что вступаете в конфронтацию с представителями австрийской армии?!
- Я отдаю себе отчет, что, если ты не уймешься, я раскрою твою дурную австрийскую башку.
Челинский со своими кавалеристами медленно надвигался на австрийцев, заставляя их отступать, но вдруг резко развернул лошадь и подъехал к Янеку:
- Садись за мной, парень. Поехали отсюда.
Янек ухватился за протянутую ему руку и одним прыжком взлетел на лошадь.
- Мы будем вынуждены стрелять, - неуверенным голосом предупредил австрийский офицер.
Бросив австрияку на прощание несколько крепких польских слов, Челинский пришпорил коня и поскакал к лесу, откуда только что прибыл отряд. За ним направились его подчиненные.
Когда отряд скрылся под сенью деревьев, Челинский оглянулся на Янека:
- А ты, парень, молодец. Хорошую трепку австриякам устроил. Где такому научился?
- Это джиу-джитсу, - ответил Янек. - Учился в Петербурге у одного мастера.
- А ты правда из ссылки?
- Да. Я еще в тринадцатом создал подпольную организацию, которая боролась за свободу Польши.
- От русских?
- От всех захватчиков.
- Э, парень, да ты наш человек. И рубака, видать, из тебя знатный выйдет. Отвезу-ка я тебя прямо к Пилсудскому. Не бойся ничего. Мы своих не отдаем.
Часть 2
ВСТАВАЙ, ПРОКЛЯТЬЕМ ЗАКЛЕЙМЕННЫЙ!
ГЛАВА 13
Операция
Выжимая все силы из своего мощного двигателя, открытый легковой "мерседес" полз в гору по разбитой грунтовой дороге. За ним, тоже на пределе сил, шёл грузовик с охраной. Солдаты внимательно осматривали окружающие заросли. В последнее время русские, малыми группами, часто проникали в тыл, уничтожали обозы, взрывали склады с боеприпасами и мосты, захватывали пленных и словно растворялись в воздухе. Даже здесь, в нескольких десятках километров от линии фронта, нельзя было чувствовать себя в безопасности.
Когда до вершины горы "мерседесу" оставалось всего несколько метров, из кювета в кузов грузовика одновременно полетели три гранаты. Никто из солдат охраны не успел сделать ни единого выстрела. Три взрыва грохнули, слившись в один, корежа машину, неся смерть. Тут же с обочины дороги защелкали выстрелы русских винтовок. Обливаясь кровью, уткнулся в баранку водитель "мерседеса", дернулись на сиденьях второго ряда сидевшие телохранители. Те немногие солдаты из грузовика, которые сумели выскочить на дорогу, были перебиты метким огнем нападавших.
Откинув маскирующие ветки, к "мерседесу" с обочин бросились несколько человек в полевой форме русской армии. Внезапно один из них остановился и выстрелил из револьвера. Сидевший на заднем сиденье "мерседеса" австрийский генерал выронил пистолет и схватился за простреленную руку.
Трое атакующих достигли "мерседеса". Двое из них вытолкнули из автомобиля убитых телохранителей и принялись связывать и обыскивать раненого генерала. Третий, быстро стащив с сиденья водителя, сел за руль и до предела надавил на газ. Двигатель, который уже начинал чихать и явно готовился заглохнуть, взревел с новой силой.
Когда машина достигла вершины склона, в нее запрыгнул офицер огромного роста в полевой форме капитана русской армии.
- Здравствуйте, господин генерал, - обратился он к пленнику, страшно коверкая немецкие слова. - Вы находитесь в плену у российской армии. Прошу вас не оказывать сопротивления, и мы гарантируем вам безопасность. В плену вас ожидают хорошие условия и уважительное отношение.
- Ах, вы, наверное, капитан Крапиффин, - посмотрел на офицера полными боли и отчаяния глазами генерал. - О вас в нашем штабе ходят легенды. Давно мечтал вас увидеть… но, признаться, не при таких обстоятельствах.
Крапивин ничего не ответил пленному. То ли не понял, то ли не хотел вступать в диалог. Теперь автомобиль несся на полной скорости под уклон. Достигнув ближайшего леса, водитель свернул с дороги и остановился. Двое солдат, захвативших генерала, выволокли его из машины и потащили в глубь леса. Следом шел Крапивин, держа револьвер наизготовку. Водитель ненадолго задержался. Ему предстояло еще облить бензином и поджечь автомобиль.
Маленький отряд прошел довольно много, прежде чем навстречу ему вышли из кустарника двое русских солдат.
- Все в порядке, ваше благородие? - обратился один из них к Крапивину.
- Да, чисто сработали, - ответил ему капитан. - Среди наших даже раненых нет.
- Как всегда, - широко улыбнулся солдат. - Умеете вы, ваше благородие, засады делать. Кабы все офицера так воевали…
- Поговори у меня, Ефим, - нахмурился Крапивин, - Пленного - в схрон. Его австрияки еще долго искать будут, а потому идти сейчас к линии фронта нечего и думать. Отсидимся, пока поручик Колкин погоню по ложному следу уводить будет.
- Слушаюсь, ваше благородие, - посуровел солдат.
Крапивин крадучись подобрался к посту. Однако остаться незамеченным ему не удалось. Когда капитан заглянул в своеобразное гнездо, созданное для маскировки часовых, Ефим уже смотрел на него и широко улыбался.
- Все спокойно, ваше благородие, - доложил он. - Облава стороной прошла. Да и немного их было. Видать, и впрямь их благородие поручик Колкин основную погоню в сторону увел.
- Вот и хорошо. - Крапивин забрался в гнездо. - Тогда через два часа выступаем.
- Слушаюсь, - ответил Ефим и, чуть помолчав, добавил: - А что, ваше благородие, и впрямь важную птицу словили?
- Важную, - подтвердил Крапивин. - А документы, что при нем, - еще важнее. Нам бы теперь только линию фронта перейти.
- Перейдем, не впервой. А вам, ваше благородие, за дело такое, как Бог свят, нового Георгия повесят. А может, и чин следующий дадут.
- Может, - безразлично ответил Крапивин, - Без наград никто не останется. Всех представлю.
- Так-то оно так, ваше благородие, только одно дело офицерское, а другое - солдатское.
- О чем ты? - Крапивин сурово посмотрел на подчиненного.
- Не сердитесь, ваше благородие, но я вам как на духу скажу. Вы-то службою живете. Вам чины да награды надобны. Грешно так говорить, но вам-то, офицерам, война к прибытку. Убить, конечно, могут, так на то вы и люди военные. И фабрикантам, которые нам еду гнилую да обмундирование худое поставляют, она к прибытку. Они за то с казны втридорога получают. А нам, крестьянам, она и вовсе не нужна. Мы хлебушек растим, тем и живем. В крестах почету много, да семье-то моей в деревне с них не легче, без кормильца-то. А я вот, почитай, скоро два года уже не жал, не сеял. Все с винтовкой в Галиции ентой сижу. Дважды уж ранен был. А ну как убьют? Кто деток моих в люди выведет? А почто? Жинка пишет, в деревне совсем уж худо стало. Мне бы туда, ан нельзя. Воевать, вишь, надо.
- Воюем мы здесь за веру, царя и отечество.
- Так-то оно так, ваше благородие. Только вера, она в душе у каждого. И за ради Бога идти мне воевать сюда, в Галицию, вовсе и потребности не было. А ежели надо, я и у себя дома помолиться могу. И незачем мне чужие католические и лютеранские души губить. За то Господь меня на Страшном суде не похвалит. А ежели попам чего надо, так енто дело не мое. Они, попы-то, известно, что лисы хитрые, до денег жадные. Если им риз золотых не хватает, так за то я свой живот класть не желаю. Да и отечеству моему эта война не нужна. Говорят, за сербов иступились! Какие сербы такие? Где живут? Мы их и не видывали ни разу. А что у них вера православная, так что с того? На Руси народ православный еще как страдает. У крестьян землицы мало. За русский народ православный бы кто заступился. А царь-государь император… Что государь? Была вера в него, да вся вышла. Как в воскресенье-то, кровавое, народ в Питере поубивали, так веры и не стало. К царю-то народ шел с хоругвями, с иконами, о бедах своих сказать, о милости просить. А его пулями да шашками. Можно ль так? Тут и ясно стало, что государь-то не за народ стоит, а за помещиков. Так что воевать нам, людям простым, в этой войне, получается, не за что. Вы уж извиняйте, ваше благородие, но я вам все честно, как на духу, сказал. Потому уважение к вам у солдат большое, и знаем мы, что вы солдатские души бережете да сами всегда в самое пекло лезете. Теперича хоть под суд ведите. Но уж лучше правду перед смертью сказать, чем кривдой жить.
- И давно ты к таким выводам пришел? - Крапивин посмотрел в глаза солдата. - Неужто на службу с этими мыслями шел?
- Никак нет, ваше благородие. Только как два года под пулями посидел да в госпиталях провалялся, так и понял все. Не для народа эта война, а только для богатеев. Не про народ власть нынче, а про хозяев. Народу со всего, что нынче деется, только смерть да разорение.
- Уж не тот ли агитатор все это наплел, которого в прошлом месяце под трибунал отдали?
- Может, он, а может, и нет. Слово-то верное, оно всегда себе выход найдет. А народ, он все видит да терпит… до поры.
- Но подумай, что будет, если немцы разобьют нашу армию, - возразил Крапивин. - Неужели ты думаешь, что под немецким сапогом жить лучше станет?
- Это нет, ваше благородие. У немца свои хозяева есть. И мучают они свой народ, видать, не меньше. А уж если к нам придут, так и совсем лютовать начнут. За то мы и воюем пока. Но коли немец и сам поймет, что на русской земле ему ничего не надо, так и нам от немчуры ничего не потребуется. Штыки в землю воткнем да по домам разойдемся, землю пахать. А Николашка с кайзером пусть сам дерется, хошь на кулачках, хошь на сабельках. Нам до того дела нет. Нам бы землицу справедливо разделить: так, чтобы у крестьянина землица, а у помещика шиш. Моему брательнику денег чтобы в городе платили, жабу грудную залечить. А то фабрикантша-то не работает, а все по водам ездит. У хозяина, вишь, дом в два этажа с садом. А брательник-то надорвался, на них горбатясь.
- И многие так говорят?
- Да, почитай, все, ваше благородие. Устал уж народ от войны. От труда непосильного устал да грабежа, который богатеи творят. Я вам так скажу, ваше благородие. Ежели война в самой скорости не кончится, то добра не жди. Да и если хозяева с народом не поделятся, то уж верно бунт будет. Это точно.
- Жаль, Ефим, - вздохнул Крапивин, - я ведь вас лучших в свой отряд отобрал. Что же со страной будет, если вы бунтовать начнете? Ведь раздерут ее враги.