Сидевшие неподалеку у костров ландскнехты вскочили, подбежали ближе, разбираясь, чем дело – а потом, радостно вопя и выхватывая на ходу мечи, ринулись в атаку. Следом за первыми несколькими десятками к Гдову ринулись, неся в руках кто мушкетоны, кто тяжелые палаши, все задержавшиеся у огня немецкие пехотинцы. Со стен послышалась стрельба – но несколько дежуривших на стене стрельцов не могли нанести ощутимого урона рвущейся вперед человеческой массе. Пушкари в башнях тоже проспали атаку, и первые воины ливонской армии без труда ворвались в открывшийся перед ними проход.
В помещении после улицы показалось даже тепло – хотя под низкими сводчатыми потолками, пропитавшимися запахом кислятины, явно никогда не топили. Здесь стояло несколько объемных бочек. Сбив крышки с двух из них, солдаты вместо желанного золота обнаружили длинные нити квашенной капусты.
– Сюда! – пожилой капрал с пышными усами навалился на толстую дощатую дверь, но та не поддалась. – У кого мушкетоны?
Мушкетонов поднести не успели – перед тесным проходом возникла давка. Тут русские наконец опомнились, и из бойниц обеих защищающих стену башен с оглушительным грохотом вырвались облака белого дыма. В неуправляемую толпу врезалась крупная каменная картечь. Ровно окатанные речные голыши не могли пробить толстых кирас – но руки и ноги переламывали нещадно, проминали блестящие железные каски, перешибали шеи. Ландскнехты ринулись врассыпную – а со стен их начали азартно расстреливать набежавшие пищальщики.
Между лесом и каменными стенами, продолжая неторопливо вязать лестницы, стояло полторы сотни орденских кнехтов, не столько воюя, сколько грозно демонстрируя свое присутствие. Собранные с разных фогтий, они тем не менее уже достаточно хорошо знали друг друга, поскольку их дружные господа ходили в походы чаще всего все вместе – или все вместе мужественно увиливали от исполнения долга воинов христовых. Большинство совсем недавно пришли из успешного набега на пограничные с Литвские земли – вернулись сюда, на северные балтийские берега, предоставив отбиваться от мстителей комтуриям братьев Альбрехта фон Ниртана и рыцаря Волгнета. Так что в очередной раз выдернутые из своих хуторов молодые и старые земледельцы уже неплохо разбирались в тактике и стратегии войны.
Когда помимо привычных размеренных залпов бомбард и пищалей ветер донес от озера беспорядочную стрельбу, они тут же прекратили работу, старательно прислушиваясь – а кое-кто даже потянулся к своим каскам и оставленным на снегу поясам.
– Никак немцы на штурм пошли? – наконец высказал общее мнение молодой пикинер из Тудулина. – Немцы город берут!
Что это означало, прекрасно понимал любой мало-мальски опытный солдат: там, за стенами, дожидались новых хозяев золото, девки, меха, теплые квартиры. Добыча! И самый жирный ее кусок достанется именно тому, кто первым сумеет ворваться внутрь.
– Штурм начался!
Кнехты, застегивая каски и опоясываясь широкими ремнями, ринулись к уже готовым лестницам, хватая их по пять-шесть человек и ринулись на незащищенную рвом куртину.
– Куда?! Куда?! Приказа о штурме не было! Стойте! – в отчаянии метался между ними оруженосец брата Регенбоха, но на него никто не обращал внимания.
Эту атаку русские тоже прозевали. Пока охваченные азартом ливонцы мчались к стенам, защитники не сделали по ним ни единого выстрела. Два десятка лестниц, поднимаемые сильными руками, с тихим стуком ударились о зубцы, и по ним торопливо закарабкались наверх закованные в кирасы воины.
Пикинер, оказавшийся фактическим зачинщиком штурма, перевалил гребень первым и, едва вступив на стену, торопливо обнажил палаш. Сбоку спрыгнул еще кто-то из своих, а с другой стороны замер, сжимая в руках длиннющую пищаль, молодой стрелец в красной шапке и длинном алом кафтане с нашитыми на груди желтыми поперечными шнурами. Похоже, он просто глазам своим не верил, не понимая, откуда здесь мог взяться враг.
– Город наш! – радостно завопил пикинер, обрушивая клинок на голову растерявшегося русского. Тот успел вскинуть над собой пищаль, но ливонец, описав лезвием полукруг, второй удар обрушил неумехе на грудь. Палаш не смог прорубить толстый слой набитого под сукно и многократно простеганного пополам с ватой конского волоса, но русский воин, закатив глаза, все равно отвалился назад.
В этот миг и шарахнули затинные тюфяки. Несколько пудов каменной гальки снесли, словно порыв ветра тонкие тростинки, выставленные вдоль стен лестницы вместе с людьми, переломав почти всё – и деревянную приспособу, и лезших по ней человечков. А неподалеку от пикинера спрыгнул с башни на стену куда более зрелый стрелец, с пугающей небрежностью сжимающий в руках недлинный бердыш.
– А-а! – кинулся на него ливонец, закидывая палаш над головой.
Русский перехватил свой огромный топор двумя руками, удерживая его поперек туловища, заученным движением принял удар на левую руку, защищенную приклепанной к древку ушицей, чуть отклонился в сторону, пропуская палаш мимо и одновременно направляя во врага другой, окованный железом конец древка. От сильного удара под основание черепа пикинер отлетел к зубцам, теряя равновесие и с ужасом наблюдая, как стрелец, продолжая хорошо отработанный прием, снова изменил направление движения своего страшного оружия, и теперь огромное лезвие в форме полумесяца рушится прямо на него.
– А-а! – попытался пикинер закрыть клинком голову, но лезвие промелькнуло в стороне, тупо и совсем небольно стукнув по ноге у основания бедра.
Русский невозмутимо прошел мимо, встретил выпад следующего кнехта на середину древка, отвел и тут же резко выбросил бердыш вперед, вогнав верхний, остро отточенный край лезвия врагу под подбородок.
– Неужели все? – удивился пикинер, приподнимаясь и вглядываясь вдоль стены. Оказывается, их успело заскочить сюда всего несколько человек? И всех уже… Он попытался встать, но это почему-то не получилось. Ливонец скосил глаза вниз и увидел огромную лужу крови, и лежащую на расстоянии вытянутой руки отрубленную ногу. Это означало…
"Оказывается, умирать не больно?" – напоследок удивился он и потерял сознание. Сердце его билось еще около минуты – но крови в жилах уже совсем не осталось и оно тоже остановилось.
– Что это за звуки? – вскинул голову молодой командующий, и затаил дыхание, прислушиваясь к далекой канонаде. – Что за стрельба?
– У Гдова бомбарды стреляют, брат, – лениво откликнулся фон Гольц, разомлевший на полатях от тепла. Больше всего ему хотелось вытянуться во весь рост, закрыть глаза и не открывать их до следующего своего дежурства на циркумвалационной линии, но столь откровенно манкировать долгом рыцаря присутствовать при штабе и пировать со всеми за одним столом он не мог. Приходилось старательно сохранять вертикальное положение, откинувшись спиной к рубленой стене избы и радоваться тому, что он сидит не на скамье.
– Бомбарды и пищали всегда стреляли равномерно! И русские тоже не частили. А сейчас доносится такой гром, словно… – тут до сына Кетлера наконец дошло, что может вызвать такой шум, и он порывисто вскочил: – Коня!
Спустя полчаса кавалькада из семи всадников, сопровождавших кавалера Ивана, примчалась под стены города – но бой здесь уже давно закончился. Возле пролома в стене корчилось около десятка солдат, пытаясь отползти подальше от опасного места, еще несколько лежали без движенья. Из пролома время от времени высовывались головы оказавшихся в западне ландскнехтов, но по ним каждый раз начинали стрелять из фланкирующих куртину башен. Еще на них со стены скидывали какие-то камни, бревна, мешки – то ли пытаясь немцев прибить, то ли брешь в стене засыпать.
– Фон Регенбох! – рыцарь едва не сбил грудью коня закованного в полный доспех воина. – Барон! Не могли бы вы мне объяснить, что здесь происходит?!
– Ваши бомбардиры, брат Иван, – бодрым голосом ответил оставленный здесь за старшего крестоносец, – пробили стену крепости, и мужественная немецкая пехота попыталась использовать свой шанс на победу!
– Я не отдавал приказа о штурме, – сухим голосом сообщил командующий.
– Они ринулись на стены сами, брат, – развел руками барон. – Не мог же я приказать отступление?! Орден не отступает в боях с язычниками.
На щеках рыцаря заиграли желваки, но он промолчал. Хотя сын Кетлера, желая сравняться славой со своим отцом и, в будущем, получить право стать его наследником впервые вел настоящую войну, он хорошо знал, что такое наемники. Еще с древнеримских времен они постоянно то отказывались идти в бой, требуя повышения жалования, то останавливали почти завершившуюся победой войну из-за задержки оплаты, то отказывались идти на штурм без отдельных премиальных, то кидались на нейтральные города, желая получить законное право на трехдневное разграбление. Сколько раз командующие наемниками короли были вынуждены молча смотреть, как их армия превращает в руины их же собственные города! Наемник идет на войну за добычей, и если ему померещился шанс на удачу – его не остановит никакой приказ, никакие союзнические договоры, и никакой здравый смысл. Подобные бунты жадности происходят во всей цивилизованной Европе каждую войну по несколько раз, и средства против них придумать пока еще не удалось.
– Чем закончилась эта вспышка храбрости, барон?
– Человек десять оказались заперты в погребе за брешью, брат, – указал в сторону пролома фон Регенбох. – Наверное, русские ленятся войти в него с той стороны и перебить бедолаг. Еще семеро убитых и шестнадцать раненых перед стеной. В общей сложности около тридцати ландскнехтов.
Это известие кавалер Иван выслушал уже относительно спокойно, и указал латной рукавицей на стену:
– Прикажите бомбардирам, барон, начинать разрушать куртину шагах в пяти правее бреши. Думаю, через полтора дня нам удастся обрушить значительную часть стены, и лазить по норам не потребуется. Полтора дня… – рыцарь выпрямился в седле и нашел глазами епископа. – Полтора дня, если завтра днем мы получим недостающие припасы.
Священник склонил голову, словно прислушиваясь к невидимому собеседнику, потом улыбнулся и тронул шпорами коня, подъезжая ближе:
– Я готов поставить свой золотой крест против вашего меча, господин рыцарь, что через три часа припасы будут здесь.
– Зачем мне ваш крест? – пожал плечами командующий. – Мне нужны припасы!
Отряд рыцарей обогнул крепость, и перед их глазами предстала картина еще более ужасающая, чем со стороны крепости: все изготовленные за два дня лестницы валялись под куртиной, в большинстве своем переломанные, там же умирало и немалое число кнехтов. Сын Кетлера испытал жуткое желание приказать безмозглым сервам, взятым на службу во имя Господа, собрать все лестницы и вернуть их обратно – но он прекрасно понимал, что ничего, кроме новых потерь, это не принесет. Ну надо же: рабы – и те начали ослушиваться приказ!
– Я пытался их остановить, – не дожидаясь вопросов, начал оправдываться оруженосец, нервно дергая выпущенный поверх кирасы кружевной воротник, – но они…
– Сколько? – перебил его командующий. – Сколько кнехтов вы угробили?
– Не больше сорока, – подобострастно поклонился оруженосец.
– Продолжайте вязать лестницы, – презрительно выдохнул кавалер и повернул коня.
К тому времени, когда командующий в сопровождении все той же свиты вернулся в деревню, на кристально чистой, белоснежной глади озера, где-то у самого горизонта, появились темные точки. Первым их заметил сам рыцарь Иван – он привстал на стременах, пытаясь определить, кто двигается через бескрайний простор, потом восхищенно поцокал языком:
– Да, господин епископ. Я знал, что вы продумали все вопросы, но не ожидал, что с такой точностью. Еще чуть-чуть, и мне пришлось бы остаться без меча! Брат фон Гольц! Позаботьтесь, чтобы новоприбывших разместили в теплые дома и дайте им отдохнуть до завтра. Коней накормите пшеницей из местных припасов, сколько съесть смогут! Язычникам она все равно уже не понадобится, а лошадей у нас…
Всю дорогу Прослав шел рядом с санями, не желая перегружать и без того измученную Храмку. Лошадь он ни разу не понукнул, удовлетворяясь ее неспешным движением, а иногда проходил вперед и, поглаживая ей морду, заглядывал в ноздри, уговаривая немножко потерпеть. К счастью, снега на озере успело насыпать от силы по щиколотку, и пробиваться по нему труда не составляло. Вскоре после полудня на горизонте появилась темная полоса, а еще через пару часов навстречу отряду прискакал распаренный всадник в джубоне, меховом плаще и с непокрытой головой, за сотню шагов до обоза перешел на шаг, неторопливо прогарцевал вдоль груженых саней. Переговорив о чем-то с идущим во главе отряда кавалером Хаганом, он снова нагнал сани, легонько хлопнул Прослава плетью по спине:
– Поворачивай, раб. Правь вон туда, где промеж деревьев пустота. Там сани разгрузишь, и в деревню повернешь, что в паре миль левее, понял?
– Да, господин, – скинув шапку низко поклонился Прослав.
Дворянин умчался вперед, а серв начал поворачивать оглобли в указанном направлении.
Вскоре на фоне далекой стены леса стали прорисовываться высокие каменные стены с выступающими вперед башнями, костры перед ними. Донесся далекий гром, с земли перед городом поднялось сизое облако и полетело в чистое морозное небо. Прослав почувствовал, как по спине побежали муражки: попасть на войну, туда где метают стрелы и рубят головы, ему никак не хотелось. Однако и деваться было некуда, поэтому он кинул концы вожжей на сани, прошел вперед, взял кобылку под узцы и покорно, как топающий к мяснику телок, двинулся дальше.
Впереди опять бухнуло: на этот раз облака дыма поднялись не только с земли, но и оторвались от башен – все снова надолго затихло. Вокруг костров, подставляя теплу кажущиеся совсем тоненькими ножки в суконных чулках и красные от мороза ладони сидели солдаты в железных кирасах и касках, неподалеку еще несколько рубили топорами на куски большую коровью тушу. Прослав завернул было к этому лагерю, заранее ломая шапку, но один из солдат указующе махнул в сторону крепости.
Серв, неуверенно оглянувшись на едущих позади соседей, двинулся дальше, и шагов через сто наткнулся на вырытую поперек дороги глубокую канаву. Пока он раздумывал, куда двигаться дальше, по траншею подбежал разгоряченный воин, вылез наружу, заглянул в сани и одобрительно похлопал Прослава по плечу. Потом принялся выкидывать ядра прямо на снег. Серв, после короткого колебания, укрыл лошадь попоной и начал ему помогать. Потом подошли Борислав с Харитоном, и работа пошла еще быстрее.
Где-то за час они разгрузились и двинулись вдоль берега в указанном дворянином направлении, в деревню. Позади опять громыхнуло. Прослав передернул плечами и поправил на голове шапку. Ему подумалось, что войну он представлял себе несколько иначе.
Подъезжая к разгромленному селению, они наткнулись на дворянина, вспретившего их на озере.
– Уже обернулись? – удивился он появлению маленького обоза. – Ладно, к крайнему дому поезжайте, там сено есть. Утром, пока господин епископ своему начетнику письмо не передаст, никуда не отправляйтесь!
Сервы, опасливо косясь на бродящих вокруг кнехтов, тронулись к указанному месту, остановились у припорошенной снегом копенки и, пользуясь дармовщиной, принялись щедро пересыпать сеном сани и кидать охапки перед мордами лошадей.
– Жили же люди, – покачал головой Харитон, прихлопывая уложенное на розвальни сено, – траву косили, двор держали, дома богатые отстроили. Всю жизнь, поди, трудились. И вот поди же ты, всего разом лишились, на сами еще живы ли, неизвестно.
– Да, – согласился Бронислав. – Все в руках Господних. Старайся, не старайся, а коли Бог не захочет, все одно в нищете и голоде помрешь.
– Эй, рабы, – окликнул их пожилой кнехт, и кинул двух промороженных неощипанных гусей. – Это вам на сегодня и на утро. Завтра раненых в монастырь повезете. Смотрите, чтобы до вечера в Кадавер доставили! А то из-под земли достану! Зерно лошадям можете вон из того амбара брать, господин рыцарь приказал давать, сколько захотите.
Мужики оживились. Поесть гусятинки им не каждый месяц удавалось, а тут – сразу два! Да еще лошадок можно подкормить вдосталь! Они устремились к отдельно стоящему срубу без окон, и принялись набивать торбы, относить их к саням, снова возвращаясь к амбару наполняя все имеющиеся емкости.
– Запарить надо бы на утро, – громко приговаривал Прослав: так, чтобы слышал скучающий неподалеку караульный. Но пришедшему на чужую землю кнехту было глубоко наплевать, сколько хлеба отсыплют себе суетящиеся рабы.
Наконец соседи угомонились – больше золотистую рожь прятать было некуда. Посовещавшись, они разделились натрое: Прослав остался ощипывать птиц, Харитон отправился искать какую-нибудь бадью, чтобы напоить лошадей, а Бронислав, сунув топор за пояс, двинул в лес за дровами. Здесь им никто не запрещал рубить любые деревья на свой выбор и делать с ними все, что только заблагорассудится.
К сумеркам, до отвала объевшись жареной гусятины, сервы разлеглись по своим саням, утонув в свежем сене и подложив под головы набитые рожью мешки. Теперь война уже не казалась им столь страшным делом. Рядом довольно фыркали укрытые теплыми попонами лошади.
Домчав до Ижоры, Никита словно в первый раз увидел вознесенный над куполом крест, свернул к нему, скинул лыжи и с разбега вломился в широкие двери часовни. На миг замер, поймал на себе недоуменные взгляды собравшихся здесь людей, потом гулко бухнулся на колени и неумело перекрестился:
– Прости меня, Господи!
На него опять с недоумением оглянулись, после чего стоящий у алтаря мужик, накинувший поверх овчинного полушубка широкие ленты фелони, начал негромко, с некоторой заунывностью петь, совершая замысловатые движения толстой зажженной свечой. Время от времени он осенял себя крестом и кланялся, а все присутствующие следовали его примеру. Хомяк, после короткого замешательства, начал вести себя как все, хотя с коленей так и не поднялся.
Служба длилась около получаса, после чего одетые в овчинные тулупы мужчины и упакованные во множество юбок женщины начали расходиться. Священник аккуратно снял с себя ризу, многократно сложил, поцеловал, после чего осторожно уложив в резной деревянный ларец, прижал сверху крестом, закрыл шкатулку, осенил себя крестом и низко поклонился. И только после этого подошел к новому прихожанину:
– Рад видеть тебя в нашем храме, сын мой, – перекрестил священник Никиту. – Какая сила пробудило такое рвение в душе твоей, раз ты врываешься в часовню посреди богослужения и столь громко вызываешь к имени Его?
– Я, – запинаясь признал Хомяк, – я видел… Я такое видел! Скажите, кому свечу поставить надо, куда, чтобы от нечистой силы охранило?
– "И, сделав бич из веревок, выгнал из храма всех, также и овец и волов; и деньги у меновщиков рассыпал, а столы их опрокинул, – нараспев процитировал священник. – И сказал продающим голубей: возьмите это отсюда и дома Отца Моего не делайте домом торговли". Божье благословение не покупается за свечи или телячьи окорока, сын мой, ибо сие место есть храм Божий, а не место торговли. Чтобы обрести покровительство Его, вначале следует впустить Его в свое сердце.
– Да, да, я согласен, – торопливо закивал Хомяк.
– "И они тотчас, оставив лодку и отца своего, последовали за Ним", – кивнул священник, осеняя коленопреклоненного Никиту крестом. – Во имя Отца, и Сына, и Духа святого. Крещен ли ты, сын мой?