* * *
- Не делайте глупостей, Арнольд Филиппыч!
Широко улыбаясь, по тропе поднимался старшина, направив наган в грудь Долгову. За ним, поблёскивая чёрными стволами автоматов, замерли солдаты в серой форме немецких подводников. За спиной посыпались камни, и появились ещё пятеро матросов, отрезав путь к бегству.
- Уберите руку с пистолета. Вы же знаете - я не промахнусь.
Старшина кивнул, и к старпому подбежал немец. Рванув за ремень, он сорвал с его пояса кобуру и отбросил в сторону.
- А теперь встаньте так, чтобы я видел всех троих. И давайте без бестолкового геройства. Пристрелить мы вас всегда успеем.
Старшина обошёл вокруг угрюмо молчавших Долгова с Артёмом, похлопал их по карманам, проверяя, нет ли у них ещё какого-нибудь оружия, затем остановился напротив Максима и на немецком языке произнёс:
- Господин Горбунко, если вы меня понимаете, то перейдите на другую сторону. Возможно, среди наших подводников вы встретите своих старых друзей.
Не понявший его Максим искоса, ожидая подсказки, взглянул на доктора, но не дождавшись, остался стоять на месте.
- Что и требовалось доказать! - усмехнулся Велло, вновь заговорив по-русски. - Ты такой же Горбун, как я старшина госбезопасности. Я давно догадывался. Только слепой не заметил бы, что вы, Арнольд Филиппыч, обращались с ним далеко не как с немецким пленником и предателем. Актёры из вас обоих паршивые. Жаль, что я тогда промахнулся. Не подбил бы ты тогда, старший лейтенант, мне руку…
От пришедшей внезапно в голову мысли Велло отступил на шаг и внимательно посмотрел в лицо Долгову.
- А может, вы, Арнольд Филиппыч, тоже вовсе и не Арнольд Филиппыч? Как вы, русские, говорите: ты мне постоянно напоминал корову под седлом. Хорошо сказано. У вас очень сочный фольклор. Впрочем, кто ты там, уже не важно и мне не интересно.
Командир лодки окликнул Велло, и они громко заговорили на немецком. Долгов смотрел из-под насупленных бровей и пытался понять, кто из них главный.
- О чём говорят? - шепнул он Артёму.
- Тот, в белой фуражке, спросил, что с нами делать, а эта сволочь говорит, что нас нужно забрать с собой. Мы ему нужны живыми.
- Артём, ты только не проколись, что их понимаешь.
- Да, понял…
Старшина обернулся и внимательно посмотрел на доктора. Долгов заподозрил, что он мог их услышать, и громко спросил:
- Мы вот решаем, как теперь к тебе обращаться? Раз ты, оказывается, не эстонец!
- Только для тебя, Арнольд Филиппыч! Мне всегда было интересно наблюдать, как ты всецело отдавался неподъёмному для тебя делу. Хотя я и не могу тебя назвать достойным соперником, но наше общение мне было интересно. А пару раз ты даже заставил меня поволноваться. Эрнст Шеффер! Оберштурмфюрер СС и глава отдела одного из самых именитых институтов Германии! Профессор и прочее, прочее!.. А сейчас, господа, - Шеффер театрально взмахнул руками, - извините! Конечно же, я хотел сказать - товарищи! Ещё раз предупреждаю: без глупостей и ненужного идиотизма! Идите за мной и не вздумайте бежать. Я человек благодарный, а вы мне очень помогли. Поэтому я не хочу, чтобы вас пристрелили на корм местным чайкам. К тому же, вы мне ещё понадобитесь.
Долгов обернулся к застывшим кругом немцам и, сложив руки за спиной, пошёл вслед за Шеффером. Рядом, дыша в затылок, шёл Артём.
- Старпом, нужно бежать, пока ещё совсем не рассвело, - шепнул он ему на ухо.
- Куда? Тундра кругом. Всюду как на ладони. Не дёргайся, док, сейчас не время.
Артём обернулся к Максиму.
- Макс, я в плен не хочу. Если он эсэсовец, то с нами церемониться не будут. Я о них наслышан.
Тропа пошла вниз, затем вильнула за каменную гряду, и глазам открылась рубка стоявшей недалеко от обрыва подводной лодки. Все спустились в овраг и вышли к лежавшим на берегу резиновым лодкам. Долгов попал в одну шлюпку с Шеффером и, глядя на довольного профессора, мрачно спросил:
- Куда поедем?
- На волшебную землю! - Шеффер не сдержался и засмеялся. - Наконец-то! Я этого ждал очень долго.
- Какой же я дурак! Можно ведь было догадаться, - Долгов презрительно сплюнул за борт. - Ты же всюду своё ухо норовил всунуть. Но я всё на рефлексы энкавэдэшника списывал. А ты, оказывается, оберштурмфюрер, да ещё и профессор. Вот тебе и дедушка с палочкой. Торжествуешь?
- Конечно! Триумфа стыдятся лишь те, кому он свалился случайно. А я к своей победе шёл долго и целеустремлённо. Поэтому наслаждаюсь сейчас вполне заслуженно.
Лодка уткнулась в борт субмарины. Долгова, схватив под руки, перетащили на палубу. Чуть раньше вытащили Артёма и, ткнув автоматом в спину, затолкнули в рубку.
- Эй, Шеффер! - Долгов остановился и, оттолкнув в сторону матроса, спросил: - Зачем мы тебе?
- Всему своё время, всему своё время… Идите в лодку, Арнольд Филиппыч, вам там уже определили место.
Определённое место оказалось выгородкой между торпедным и жилым отсеками унтер-офицеров. Долгов сел на импровизированную койку, сооружённую на запасной торпеде и, похлопав по матрасу, кивнул Максиму:
- Присаживайся. Тебе уже не впервой на немецкой лодке? И ты, Артём, не стой столбом.
Напротив них застыл наблюдавший за каждым их движением матрос с тяжёлым парабеллумом в руках. Долгов взглянул на немца и шепнул:
- Не думаю, что он нас понимает, но всё же поосторожнее. Обсудим, мужики, наше положение.
- Хреновое наше положение, - шепнул в ответ Артём. - Мне лётчиков жаль. Смелые были…
- Да, - согласился Долгов. - Перед синей фуражкой не заискивали. Но мы пока ещё живы и давайте думать, как отсюда выбраться.
- С лодки не сбежишь, - вздохнул Максим. - Знать бы, куда повезут? И почему сразу не пристрелили?
Он пристально посмотрел в глаза немцу, пытаясь понять, понимает тот их или нет. Старпом перехватил его взгляд, встал и, поманив матроса пальцем, произнёс не терпящим возражения голосом:
- Позови профессора! Скажи - хотим поговорить. Поднимай задницу и веди его сюда! Ты меня понял?
Немец наморщил лоб, затем поднял пистолет и рявкнул, перекрикивая Долгова:
- Schweigen!
- Нет, не понимает.
Старпом довольно кивнул и сел на место.
- Не могу себе простить! Он же меня развёл с этим сыном от лопарки, как ребёнка! Он всё знал наперёд. А мы сами его сюда перевезли, да ещё и на лодку усадили. Какой же я идиот!
- Поздно уже, - проворчал Артём, вспоминая, как легко он уступил Шефферу своё дежурство. - Я тоже хорош.
- Да не люблю, когда оказываюсь в дураках! Он нами будто пешками по доске двигал. А если задуматься, так и не сложно было его вычислить.
- Максим прав. Я, конечно, рад, что нас сразу не пристрелили, но хотелось бы знать, для чего мы этому Шефферу нужны?
Долгов хотел развить свою теорию по этому поводу, но, поперхнувшись, ругнулся и проворчал:
- Вспомни дерьмо, а оно тут как тут.
Винт на люке в переборке взвизгнул и, согнувшись головой вперёд, нырнув в отсек, появился Эрнст Шеффер.
* * *
Заболоченное устье реки Поной блестело на солнце, слепя глаза через призму высунувшегося из воды перископа. Дмитрий Николаевич поморгал глазами и опустил светофильтр.
- Не видать, командир? - зная ответ, безразлично спросил штурман.
- Нет.
Штурман заправил новый лист карты в автопрокладчик и предложил:
- Командир, давай я понаблюдаю. А то ты уже час на перископе висишь.
Дмитрий Николаевич уступил и, рухнув в командирское кресло, сказал:
- Смотри вдоль устья. На реку не сядут - там сплошные перекаты, а в море волна. Единственное нормальное место для посадки - тихое устье.
- Смотрю, - штурман уткнулся глазами в тубус и, не отрываясь, рассуждая, добавил: - Может, что-то пошло не так? Уже полдень, а они передали, что будут утром. Акустики говорили, что где-то далеко наблюдали шумы подводной лодки. Может, советская, а, может, и немецкая.
- Знаю. Не до неё сейчас. Главное - наших не проморгать. На экране чисто?
- Да. Локатор с утра без отдыха крутит. Была часа три назад отметка от самолёта, но ушла на восток. Не наши.
- И радисты молчат… - Дмитрий Николаевич задумчиво уставился на лежавшую на столе карту горла Белого моря. - Если бы что-то пошло не так, надеюсь, Долгов смог бы предупредить. А раз ничего не было, то будем ждать.
Сидевший тут же в центральном посту помощник командира Сомов недовольно и еле слышно проворчал под нос:
- Мы только и делаем, что ждём. То радиодонесение, то командирское озарение.
Сказал он это тихо, но командир услышал. И, прекрасно понимая, откуда берётся это брюзжание, но не желая возвращаться к прежнему разговору и вновь переливать из пустого в порожнее, Дмитрий Николаевич миролюбиво заметил:
- Паша, мы кажется эту тему закрыли. Мы в автономке.
- Да затянулась эта автономка! - нервно выкрикнул Сомов, решив, что раз его услышали, то нечего молчать, и стукнул кулаками по столу. - И конца-края ей не видно!
Лицо командира удивлённо вытянулось, затем на него набежала туча. Развернувшись к помощнику вместе с креслом, он грозно, чеканя слова, произнёс:
- На флоте есть два бога: приказ и присяга!
- О-о!.. Вы уже заговорили, как наши береговые чинуши! Ещё немного, и мы услышим: "преступная халатность" или "сон - это преступление"! "Вы не имеете права "ломаться"!" Я до тошноты наслушался об этом от нашего насидевшего на берегу геморрой начальства. И вы, командир, туда же! Это только замполита волновало, чтобы мы были "морально устойчивы и политически подкованы"! А вас, я всегда думал, беспокоят тяготы экипажа. Его проблемы. А вы - приказ, присяга! Вспомните предыдущую автономку! Мы девяносто суток из-под воды не вылезали. Я тогда весь "приморскими розами" пошёл! - Сомов закатал рукав робы и показал оставшиеся следы от язв. - И что получили?! Вместо положенных двадцати четырёх дней санатория - отпуск при части! Который мы весело провели за ремонтом лодки. Почему-то наши начальники считают, что если Родине надо, то достаточно человеку приказать - и он снова бодр и счастлив! И готов снова идти в море. Хоть на год или два! Надо всего лишь построить, пригрозить, внушить и опять - в море! Не выполнил приказ - под трибунал! И где сейчас эти толстожопые начальники? Хоть бы одного увидеть рядом.
Помощник командира завёлся не на шутку и, казалось, теперь ничто его не сможет остановить. Лицо налилось кровью, губы дрожали. Он нервно отбросил в сторону вахтенный журнал.
- Надоело! У нас нет прав! У нас одни обязанности и долги! Родине, начальству, миру, вселенной! Теперь ещё и нашим дедам! А я жить хочу нормальной жизнью! И все сидящие в этой бочке хотят. Сколько нам ещё в ней сидеть? Что нам осталось? Перетопить весь немецкий флот? Легко! Становись, фашисты, в очередь! А дальше что? Мне нет и тридцати, а я не знаю, как жить дальше. И никто не знает. Перед нами стена, и мы упёрлись в неё лбами! А вы, товарищ командир, - "приказ"! Это всё вам говорю не я, это говорит экипаж. Спросите любого, что он думает о своём будущем? И каждый скажет: его нет!
Сомов снял пилотку и, вытерев вспотевший лоб, подвёл итог своей речи:
- Товарищ командир, нужно что-то делать. Назад, в своё время, нам дорога отрезана. Так давайте думать, как нам здесь жить нормальной жизнью. Жизнью людей, а не набитых в консервную банку шпротов.
Командир спокойно выждал, пока Сомов выпустит пар и, когда тот замолчал, спросил:
- Всё? Ты закончил? Особенно мне понравилось про шпроты. Душевно… Теперь, мой юный друг, послушай меня.
Дмитрий Николаевич провёл ладонью по начинающей преждевременно седеть стрижке римского легионера и вдруг поймал себя на мысли, что не знает, что говорить дальше. Срыв помощника был скорее закономерностью, чем случайностью. Автономка сама по себе нагрузка на психику и тело чрезвычайная. Достаточно посмотреть на людей, пришедших из длительного похода, и возникает мысль, что они побывали в преисподней. У них особые глаза, взгляд дикий, много лишних, неконтролируемых движений. Они не сразу отвечают на вопросы, подавлены. А если ещё к этому добавить сумасшедшую ситуацию, в которой оказался их экипаж, то вообще удивительно, что этот разговор не произошёл месяцем раньше.
Командир, задумавшись, молчал, глядя в обращённые к нему лица. С чего начать? Сказать, что у него самого всё это уже сидит в печёнках? Или привести пример о том, что американские подводники после шестидесятисуточного похода реабилитируются на Майами семьдесят пять суток вместе с семьями, а российским, после трёх месяцев подводного плавания, в лучшем случае поднесут жареного поросёнка и, заглядывая в глаза, потрясут руку? Или, может, даже раздадут совковое изобретение, основное назначение которого - вроде бы чего-то всунуть в руки, но при этом ничего не дать? Имеет это изобретение вид цветного ватмана и называется "грамота". А уже на следующий день экипаж выгонят на уборку прикреплённой за лодкой территории, потому что - вы там, в море, отдыхали, а у нас здесь комиссия и строевой смотр на носу. От этого подводники только набираются крепости металла, из которой сделаны их лодки. Закаляются и согнут в бараний рог мягкотелых американцев. Нет, не то! Фальшиво и не к месту. На такие тонкие и болезненные вопросы должен отвечать замполит. Но Дмитрий Николаевич сомневался, что болтливый Сан Саныч сумел бы выйти победителем из этой ситуации. Скорее всего, ещё сильнее всё бы запутал. И вся психологическая обработка свелась бы к отборному мату. А может, очередной раз пообещать, что они обязательно что-нибудь придумают?
Командир тоскливо вздохнул. Пауза затянулась, и нужно было что-то говорить. Но не успел он открыть рот, как ожил "Каштан", и усиленный динамиками голос командира седьмого отсека заглушил все звуки на центральном посту.
- Центральный! Авария в седьмом отсеке! Повторяю, авария в седьмом отсеке!
Но едва Дмитрий Николаевич схватил "банан", чтобы уточнить, в чём дело, как в центральный пост влетел главный механик и, задыхаясь, выкрикнул:
- Командир, ЧП!
- Что случилось? Валентиныч, что в седьмом?!
- Командир, командуй срочное всплытие! Пока ещё есть давление!
Доведённый до автоматизма алгоритм действий экипажа в аварийной ситуации сработал мгновенно. Лодка вздрогнула и через пару минут уже застыла у побережья чёрным чудовищем. Дмитрий Николаевич сделал с перископом два круга, но море и побережье были пустынны. Наконец, отдышавшийся Валентиныч смог объяснить: разорвался проходящий через каюту мичманов трубопровод высокого давления. По счастливой случайности в ней никого не оказалось. Чудовищной силы воздухом под давлением в каюте переломало всю мебель, а личные вещи и форменную одежду связало в такой узел, что иначе, чем ножницами их отделить друг от друга стало невозможно. Воздухом высокого давления продувают цистерны балласта - для того чтобы лодка могла всплыть. Случись эта авария на глубине, и хлынувшая в балластные цистерны вода потащила бы лодку камнем на дно.
Через несколько минут после того, когда, как говорится, опасность миновала, и механики занялись в уже спокойной обстановке ремонтом трубопровода, Дмитрий Николаевич провёл ладонью по бледному и мокрому лицу и, нажав клавиши всех отсеков, взял в руку микрофон. По лодке разнёсся его осевший и взволнованный голос:
- Внимание, экипаж! Говорит командир!
Теперь он знал, что говорить.
- Наша лодка - не бочка, мужики! Она живая. Я не буду вспоминать, сколько раз она прощала нам ошибки, а, бывало, и глупости! И не буду рассказывать, сколько раз спасала нам жизнь. Так за что же мы с ней так? Ей скоро уже тридцать лет, и наш главный механик не даст соврать: за всю её службу не было даже мелкой поломки!
Валентиныч, в подтверждение командирских слов, степенно кивнул.
- Пока жива она, живы и мы. Она не бочка, она наш дом и крепость! И сейчас она больна, потому что болен её экипаж! Сегодня нам был намёк. И хорошо, что лодка нас вновь простила.
Дмитрий Николаевич порылся в памяти, пытаясь вспомнить, какие аварии были на других подводных лодках их проекта. И вспомнив, что случилось несколько лет назад с одной из лодок их дивизии, сказал:
- А если бы дал течь сальник главного циркуляционного насоса турбины? Такое было! Или парогенератор зафонтанировал радиоактивным кипятком?
- Пронеси, Господи! - Валентиныч в ужасе округлил глаза и скомканно, чтобы никто не успел заметить, перекрестился.