* * *
Счастлив тот, кто встречает утро похмелья своего в домашней постели. Я же оторвал больную голову от жесткой повлажневшей подушки с клеймом МПС и, увидев над собой пластиковый потолок купе, в медлительном ужасе сомкнул веки. Я помнил страшный Петербургский вокзал, затянутый волнами едкой гари, поднимавшейся от горевшего мусора. Помнил вокзальный буфет - мы ждали посадки на мурманский поезд, пели неприличные песни про муниципальных милиционеров и в упор обсуждали ночную девушку, развлекавшую огромного тощего негра за соседним столиком. У девушки были губы в шоколадной помаде и серебристая ювелирная змейка на шее… Проснись я раньше, все сталось бы иначе, но я открыл глаза где-то между Сухиничами и Костерином - наш поезд был уже критически близок к Кандалакше, и пришлось ехать до конца.
Какой там колокол! Все, что мне нужно, это три таблетки "Алка-Зельтцер". Провинциальный вокзалец был пустым и светлым - летнее утро светилось сквозь непромытые окна. Старинный паровозик дремал на постаменте, и его спящее лицо было болезненно-чинным, как у крейсера "Аврора". Мы сидели в жестких стульях с фанерными спинками и думали, где найти денег на обратный билет до Москвы. А Мстислав не сидел и не думал. Он поморщился и, прижимая ладонь к животу, пошел в противоположный конец вокзала - ну, всякое бывает с людьми, тут понимание нужно. По пути он стянул с газетного прилавка тоненькую четвертушку районной "Зари Заполярья" (три рубля за экземпляр) и, свернув ее в трубочку, удалился с выражением боли на лице.
Его не было минут пять. Наконец Данила, оторвав плоские ладони от лица, вгляделся в дальний угол здания и удивленно двинул бровью: Мстислав приближался стремительно, расталкивая старушек, юрко путавшихся под ногами, - русые волосы необычно растрепаны, влажные татарские глаза (подарок покойной бабушки) глядят ненормально. Еще мгновенье - и он рядом: молча, не моргая, протягивает обрывок заполярной газетки.
Кратковременная схватка с Алексисом (четыре кадра из регби) - и я побеждаю: в руках расправляется неприлично помятый кусок газетной передовицы. Сразу - жирный заголовок с обкусанными буквами на конце:
"КОМУ МЕШАЕТ МУЗЕЙ-ЗАПОВЕДН…"
Еще прыжок в сторону - подальше от жестких пальцев Данилы, тянущихся к моей бумажке, и читаем - скорей, прыгая по абзацам:
"…Возрождение религиозного самосознания не должно привести к средневековому наступлению на отечественную науку. Музейное дело утратило покровительство властей… Подобно тому, как семьдесят лет назад уничтожались храмы и монастыри, сегодня разрушаются музейные комплексы"…
Дальше, быстрее:
"…активную деятельность развернул приехавший в наш район из Архангельска отец Андроник (Гуляев), отличающийся удивительной деловой хваткой и умением решать хозяйственные проблемы за чужой счет…", "…Вопрос о передаче Русской Православной Церкви комплекса зданий историко-архитектурного заповедника Спасо-Челобитьевского монастыря не может быть решен положительно до тех пор, пока…"
Все это неинтересно - дальше, дальше! -
"возможность возгорания от огня свечи…", "…о невозможности сохранения здания в условиях ежедневной эксплуатации во время церковных служб"…
Мимо! - ага, вот:
"бесценный музейный экспонат, шитое золотом покрывало с мощами местного святого было передано храму еще в прошлом году, а теперь…", "…теперь решается вопрос о судьбе уникальной находки, обнаруженной два месяца назад в старом русле реки Супонь - речь идет о серебряном колоколе работы неизвестного мастера XVI века"…
* * *
Здесь начинается Русская Игра. Прежде чем читатель перевернет эту страницу, ему придется сделать свой выбор. Если тебе плохо с нами, добрый читатель, - не уходи. Если тебе неуютно с нами, всегда помни: это не более чем сказка. Просто игра: в любой момент можно закрыть книгу, и строки исчезнут, и Русь оставит тебя в покое. Если мы тебе чужие, не верь ни единому слову. Помни, что в природе не бывает серебряных колоколов. Повторяй себе, что история не движется вспять. Убеждай себя, что прежнюю, колокольную родину уже не вернуть. Если ты поморщился в середине предыдущей фразы, прошу тебя: не доверяй глупым северным легендам. Потому что, поверив старому Евсеичу хоть на миг, ты попадаешь в ловушку, в русскую западню: ты уже не просто читатель, а… действующее лицо будущих томов этой книги. Согласившись с нами, ты принимаешь правила этой Игры - а ведь это не "просто игра" и уж, конечно, никакая не сказка. Открою тебе секрет: удар колокола НЕ возвращает древнюю, былинную Русь ДЛЯ ВСЕХ. Он дарит ее только тому, кто поверил… Берегись, игрок: не вышло бы так, что в тот самый момент, когда ты вдруг почувствуешь реальность возвращенной истории, какой-нибудь идиот под Кандалакшей ударит в серебряный колокол, и…
…твои родные недосчитаются тебя в конце двадцатого века.
ДНЕВНИК МСТИСЛАВА,
залесского вора и скомороха, сына Лыковича, холопа князя Всеволода Властовского
Бред какой-то. Я никогда ничего подобного не писал.
Мстислав Бисеров, студент юрфака МГУ
Глава первая. Холоп - это звучит гордо
…Влага истине се у море Сувражье.
Волга впадает в Каспийское море. Подъезжая к сией станции и глядя на природу в окно, у меня слетела крыша.
Мне говорят: ты - холоп. Как нормальный человек должен ответить? Правильно: в глаз. Но в моем случае башню уже снесло, и поэтому спокойно узнаю, что я - Мстислав Лыкович. А еще у меня есть, оказывается, некий хозяин. Босса зовут Всеволод Властовский, а по профессии он князь. Из местных, залесских.
Он, видишь ли, князь. А я - просто псих (это уже диагноз). Но не только: я еще и холоп. Это звучит гордо. Однако в глаз все равно неплохо бы.
Волга впадает в синее море. Помутилось синее море, и ничего-то в волнах не видно, только мысль одна маячит: а что это я тут делаю? А что делать, как говаривал Чернышевский? Переваривать обед, благо нам хорошо вдвоем. Клуха принесла мне "братину" второсортного риса и настаивает, что это есть драгоценное сорочинское пшено. Параллельно я царапаю на бересте разные символы, и получается та смысловая пурга, которую вы читаете. Эй, да читаете ли вы? Физиономия бескайфовая, и в глазах мало радости! Это наезд. Я попрошу поболе к себе внимания. Можно даже выбросить нижнюю челюсть вперед и вниз. Как бы она сама отвалилась, как бы от удивления. Еще бы: вы ж не какого-нибудь Джонни Толкина читаете или Эдика Гамильтона - вы имеете своими глазами "берестяные грамоты последней четверти Х века с ненормативной лексикой московских панков эпохи Третьей республики". Вы думали, я бессознательно иголкой бересту царапаю? А вот вам кегли! Я архиважным делом занимаюсь: создаю уникальный памятник древнерусской литературы, как напишут потом гнилые интеллигенты из Историко-архивной академии, факультет книжных червей. Слышите, как лектор вещает с кафедры:
"Неизвестный автор так называемых "Стожаровых таблиц" не только чудесным образом знаком с творчеством Чернышевского, но и позволяет себе иронически отзываться о далеких своих потомках, то есть о нас с вами"…
Хэлло, потомки! (Надеюсь, вы уловили презрительную интонацию.) Хорошо вам, потомкам, баночное пивко потягивать и по ящику MTV наблюдать. А у меня тут новая жизнь. Farewell теперь "блэк лэйбелам", и траве-муравке, и курсу бакса, и цветным кондомам. Hasta la vista, baby! I’ll never be back.
Мой новый друг Лито (это парень из местных, тут снисхождение нужно) говорит, что я волшебник. Он хоть и слепой, а берестяные резы понимает - пальцем по строке проводит, и получается быстрее, чем глазами. "Знаки у тебя на бересте неземные, говорит. От них, мол, даже пальцу жарко читать". Я ему популярно вставил коленом и объясняю: "Ты, гоблин, не пытайся умные слова произносить. Я тебе, тормозу, не волшебник и не шаман, а старший товарищ, накачанный эрудицией. Учись, пока я добрый: это не знаки, а кириллица. Великая и могучая, как русский язык. Кириллица - это… ну, как бы такая важная опция… ее используют белые люди - красивые и богатые - вместо алфавита. Вы тут, варвары, еще не доросли до такой крутизны". "Научи, - говорит, - знаки резать по-вашему, мне, дураку, понравилось". Ага, щазз. Сам какому-то локальному кумиру молится, поганец, жертву ему притаранил сегодня в полдень - и подавай тут же русскую азбуку! Еще предпосылки недозрели. У вас существует своя аборигенская клинопись, крючковатая - вот и пользуйся ею.
Угу. В мозги потомков я загрузил уже килобайт триста, а все мимо темы. Мысли вязнут, как яровийский ковш в медовухе, и в головной конечности гулко, как в колоколе. Йес-с-с! Колокол вспомнился.
Разумеется, мы его нашли - это ясно, как пень. Он (то есть не пень, а колокол) лежал на складе - в той самой заброшенной церкви, колокольню которой мы мечтали использовать в своих целях. Тракторный ковбой Серега с трудом объяснил, что гремливая железка сохнет тут без здорового секса уже второй месяц и что можно бы заместо нее мешки с комбикормом поставить, да нельзя: музейный очкарик велел беречь от отца Андроника. Мы стали Сереге всячески объяснять обстановку, как умели, Авторитет очкарика, и верно, неглубоко сидел внутри Сереги, и уже на второй пол-литре пелена спала с его глаз. Он явственно ощутил, что мы-то и есть его пожизненные друзья, и чтобы забирали свой колокольчик немедля, раз уж нам так понравился, а что музейные от него, от Сереги, и слова доброго не дождутся, потому что голова у них не по-нашему, не по-русски подвешена. Мы пытались оторвать Серегу от идеи немедля, по дружбе затащить колокол наверх, под полуразбитый купол колокольни, но Серегу тянуло на экшн, он хотел действовать, и никто не устоял на его пути. Совершенно фантастическим образом (иначе говоря, по пьяному делу) колокол был "здынут" наверх и остался в приподнятом состоянии до утра - закрепить язык, и вперед, и согнутся шведы.
Не скрою: меня слегка занимает, как четырем измученным студентам и одному здоровому, но напрочь нетрезвому трактормену удалось затащить 20 пудов серебра на высоту четвертого этажа. Гусеничные колеи на земле, обнаруженные поутру, натягивают на мысль, что в какой-то связи с колоколом был пользован Серегин трактор - однако троса либо других инженерных фенек (типа блока или направляющих) не сохранилось.
Frankly speaking, до меня доехал глубинный смысл свершившегося только наутро, когда, оскользаясь с бодуна на прогнивших ступенях, мы поднялись наверх, и Данила, мистическим образом удерживаясь под куполом на одной руке, продел крюк языка в петлю под самым колокольным сводом. Зеленый и грязный, как кусок отрыжки (очевидно, мы его изрядно потаскали по почве, прежде чем "здынуть" на место), он был… серебряным. То есть до неприличия. Сковырнешь пальчиком кусок грязи килограмма в три, а под ним - резкая и яркая грань литья: какая-нибудь буковка или херувим о шести крылах. Под слоями осадков он был маленьким и аккуратным; огромный бронзовый язык, унятый с другого колокола, был ему явно велик - мы с ужасом ожидали удара: а что, если не сработает? Только Леха отодрал ракушечник с самого верху и - отпрянул с нездоровым лицом (прочитал что-то?). Сказал жутковато: "Сработает". Помню, ветер гуднул внутри, грозно качнул язык, и мы заорали на Стеньку: "Держи!", а он, чуть не зажмурившись, ухватил ржавую веревку языка и зубами скрипнул: "Ну, братцы, хотите - верьте, хотите - нет"…
И все. А потом уже была холодная капля, тупо и занудно лупившая меня в висок: "плюх!", "плюх!" И другая, плюхавшая по ноге, и третья - в плечо… "Holy shit! Да это ж целый ливень", - догадался я и проснулся. Тот, кто никогда не просыпался в луже, не поймет меня - рекомендую поверить на слово: это не только не весело, но даже совсем тоскливо. Никакой оттяжки в этом нет. Первая мысль, посетившая мой холопский разум после реинкарнации, состояла в том, что дождь, и лужа, и капли суть сон, глюк и очередной фильм Тарковского. Однако похрустев песком на зубах и ощутив прелесть облипавшей тело холодной глины, я передумал. Бодро отплевываясь и, кажется, поминая чью-то мать, я вскочил на ноги и посмотрел на часы.
Их не было. Употребив высказывание, я стряхнул осадки с волос и прислушался. Отдаленного шума авто, пробегающих по мокрому асфальту, не слышалось: местность дикая. Напоили, ограбили и бросили в лесу за Кольцевой автодорогой? Едва ли! Мокнуть постепенно ломало. И на сосну лезть, чтобы сверху зафиксировать расклад местности, ломало также. Хотелось, напротив, высказываться и бить морды.
Обратив на себя внимание, я понял, что не одет. Не могу я назвать одеждой эти штаны - бурые и мокрые до последней нитки. Однако… кое-что в моих луксах еще могло радовать взгляд: как я раньше не замечал этого бермудского загара на руках, да и по всему телу? Смотрится эротично; народу понравится.
Чмокая босыми подошвами по глиняно-хвойному месиву, я подошел к непонятному предмету, притворявшемуся куском гудрона. Предмет резко перестал быть гудроном и оказался кожаной сумкой, внутри которой были всякие смешные вещи. Например, продолговатая металлическая фенечка, веско запавшая в ладонь. Когда я извлек ее из бэга, в голове поплыл глюк, и показалось, что это серебро. На поверхности маячилась эмблемка - три холмика, а под ними рахитический лебедь с профилем Барбары Стрейзанд. Я стоял под дождем и медленно пропирался этим куском серебра, а дождливые капли, юркие как сперматозоиды, сбегали по высокому челу и срывались с кончика носа… Мозг уже морально приготовился к появлению цветных человечков, хвостатых драконов и прочей LSDребедени, но глюк был на редкость однообразен и устойчив. Нет, я не сплю: в правой конечности лежит, натурально, кусок драгметалла граммов в двести. Ну что ж, дают - бери: надо ведь как-то устраиваться в новой жизни. Буксы даже психам не мешают. Не пройдет и полгода, глядишь, куплю себе корову, потом дети пойдут, жены, внуки, сад-огород, дача, машина с шофером, правительственная связь, характер нордический, в партии с 29 года.
Дождик капал перманентно, и тучки плодились на небе, как китайцы. Надо было сниматься, наконец, с ручника и исчезать в толпе. Тут я сморгнул и заметил цепочку луж, притворявшихся следами. Следы уходили в пространство, и я последовал за ними (глина была скользкой и ног ничуть не грела).
Хоп! К концу декабря я вышел к реке. Следы начинались отсюда. Берег был крут, и чтобы попасть в струю, пришлось съехать вниз вместе с хорошим куском глины. Водица согрела упругое тело (слегка пупырчатое от холода), и захотелось плыть энергичнее. Тепловатая водичка приятно возбуждала: сверху - пузыри от дождя, а снизу - горячие струи приподнимают тебя, и плывешь.
Приплыли: кончилась речка. В длину она была ничего себе, а вот в ширину не больше полста метров. Половина этого расстояния легко преодолелась мною под водой! - оказывается, я недурно плаваю! Дождика стало меньше: сбоку неба мерещилась даже чистая полоса. Захотелось жить полноценной жизнью. Вытряхивая жидкость из уха, я запрыгал на одной ноге.
Вот тут-то меня и настигла креза. Она была большая и прекрасная, как кусок светлого будущего. Метрах в трехстах вдоль самого края березовой рощицы двигалась огромная белая лошадь, а на ее спине сидела, по-мужски разведя ноги и вцепившись в гриву, какая-то дама. Дама была… голая.