- Ага, и доброму доктору тут же кровь в голову стукнула! - Госпожа Блютфельд наслаждалась воспоминаниями недавнего скандала.
- …коммунисты в первом классе едут, революция с избытком удобств…
- Но вы же не считаете, что этот Зейцов на князя покушается? - Я-оно скорчило сомневающуюся мину. - Скорые к пролитию чернил, как правило, теряют сознание при виде крови.
Супруга Блютфельда с деланной осторожностью глянула через плечо - жест театрального конспиратора.
- Вон! Тот самый, в углу! Тот самый, что так сильно горбится над салатом. Ну, с переломанным носом.
Я-оно зыркнуло. У сидящего была фигура борца на пенсии, плечи выпирали из рукавов плохо скроенного пиджака; выбритую налысо голову пересекал лиловый шрам, длинное вздутие плохо сросшейся ткани. Действительно, первому классу Трансиба он соответствовал точно так же, как кастет - драгоценному фарфору.
Инженер Уайт-Гесслинг с жадным любопытством присматривался к мужчине со сломанным носом то через стекла своих очков, то над ними.
- Что? Очередной революционер?
- Да что вы! Он разговаривал с начальником Экспресса, мы сами видели, какие-то бланки подписывал, ведь правда, господин муж?
Herr Блютфельд забулькал подтверждающе.
- А потом, когда мы уже шли на ужин, - продолжила его супруга, нагнувшись над столом, поближе к собеседникам, явный признак близящейся сенсации, - через приоткрытые двери купе… что? револьвер заряжал! Вот!
- Насколько я понимаю, полицейский.
- Его должны были назначить к князю, - только и заметил доктор Конешин. - Я же говорил.
- Только одного?
- Если бы для меня столь важна была бы его смерть, - произнесло, вытирая губы салфеткой и отодвигаясь от стола, - я бы просто раскрутил рельсы.
- …не грозит, раз еще больше здесь полицейских ночью, - снова вмешался Верусс. - Имеют сообщение о террористах в поезде, а кто же едет на паровозе, что сам хочет сойти с рельсов?
- Те, кто и так привыкли умирать от бросаемых самим собой бомб. Мгм. Да. Дамы… Господа…
После этого мужчины перешли в курительную на кофе, трубку, сигару, папиросу; один только господин Блютфельд отказался, ссылаясь на врачебную рекомендацию подремать полчасика после еды. Широкие, раздвижные двери под зимназовыми архивольтами (с которых глядели слепые глаза Царицы Зимы со снежно-белыми грудями, опирающейся на ангелочках-путти с крыльями-сосульками) отделяли курительную от основного помещения салона. В нем находился биллиардный стол - наиболее абсурдное излишество - и небольшая библиотечка, пополняемая на станциях свежими изданиями местных газет. Там же стоял высокий радиоприемник с подсвеченной шкалой. Время от времени он терял частоту, наверняка по причине вибраций и сотрясений мчащегося поезда; правда, очень скоро он очутится за пределами действия европейских радиостанций - чем дальше на восток, к Зиме, более малочисленных и слабых. За очередной дверью находился уже собственно салон; туда направились дамы. Состав первого класса Транссибирского Экспресса по первоначальному проекту включал еще вагон-церковь (с небольшой колоколенкой, выпущенной над крышу), вагон - гимнастический зал… Сейчас в моде были уже другие экстравагантные излишества. Вечерний вагон, размещенный сразу же перед вагоном-салоном, мог, к примеру, стать танцевальным залом; там встроили камин, поставили пианино. Он открывался на застекленную галерею, из которой путешественники могли любоваться пейзажами мест, которые пересекала по пути через два континента Транссибирская Магистраль. А за галереей была еще и видовая платформа, окруженная изысканной железной балюстрадой под противодымовым экраном.
Курительная, устроенная согласно русской разновидности art nouveau, то есть, с чрезмерным восточным богатством (снова позолота и тяжелые украшения), все же казалась светлой и просторной. С высоких окон были отодвинуты тяжелые шторы, снят покров с овального лючка на крыше, открыты вентиляционные отверстия - солнце вливалось в решенный в мрачных тонах с бронзой интерьер снопами живой синевы и зелени, выстреливаемых с неба и глубины леса. Яркие лучи с разгону вонзались в армянский ковер, поднимая облачка блестящих пылинок.
Я-оно уселось в угловом кресле, под зеркалом. Англичанин угощал всех сигаретами Wild Woodbine. Стюард подал огонь. Закурило. Фламандец с доктором тоже потянулись к серебряному портсигару инженера; зато капитан Привеженский вынул из кармана трубку из светлого дерева и кожаный кисет.
Табачный дым в свете формировался в самые фантасмагорические фигуры, мерцал и менял цвет. Движение поезда, рывки и подскоки никак не влияли на неспешную, гипнотизирующую пантомиму сивых облаков.
- Вон там стоит еще один, - Конешин движением головы указал на крепко сложенного мужчину с азиатскими чертами лица и похожей на окорок шеей. Тот, опершись о раму окна, казалось, был всецело погружен в газету.
- А те трое, ночью? Едут во втором классе?
- Или в вагоне для прислуги. Не выбросят же они пассажиров, чтобы сделать себе место в первом классе.
Я-оно сидело, заложив ногу на ногу, расслабив фуляровый галстук, в расстегнутом пиджаке; курило сигарету, наблюдало за калейдоскопическими переменами света и дыма. В противоположном углу, под пальмой, сидел тот самый американский инженер, которого еще в вагоне-ресторане показала госпожа Блютфельд. Он читал книгу, часто делая на заложенном под обложку листке поспешные заметки; ни разу не поднял головы. Я-оно имело его точно на линии взгляда, на продолжении зрительного луча, который пробивался сквозь дым, не встречая сопротивления, чтобы сфокусироваться только на другой стороне вагона. Солнце не заглядывало во все углы и закоулки курительной; за американцем была уже только тень. Янки был высоким, с резкими чертами лица и темной кожей; волосы (черные, с одной седой прядью справа) он зачесывал в стороны от прямого пробора. В четверть профиля он походил на цыганского патриарха. Выдвинутый вперед костистый подбородок опирался на жесткий воротничок. Задумавшись над книгой, американец морщил кустистые брови. Рука в белой перчатке поднималась, чтобы перевернуть страницу - тень, конечно же, тоже поднимала руку. Я-оно следило за этой тенью. Движение, неподвижность, движение, неподвижность, дрожащий свет - как такое возможно, ведь это же немыслимо - чтобы, именно тогда, когда мужчина не шевелится в своем кресле под пальмой, и не движутся световые потоки, не меняется положение окна в вагоне, или же Солнца на небосклоне, и поезд не сворачивает на рельсах, но тень за американцем танцует на стене словно папиросный дым в воздухе, жидкость, растворяющаяся в жидкости, перетекает из одной фигуры в другую, изгибается и съеживается, изгибается и разбухает, играет сама с собой и прыгает, словно рефлекс на текущей воде.
Тень, не свет - тень словно светень, живой негатив негатива - невозможная картина, увиденная на дубовой панели в курительной Транссибирского Экспресса.
В вечернем вагоне кто-то играл на пианино мазурку Шопена, ужасно при этом фальшивя.
- А я все-таки считаю, - говорило я-оно, стряхивая пепел над бутоном стеклянного тюльпана, - что с точки зрения политики завершение этой войны будет на руку всем. Как правило, войны приводят к переломам, переносят народы из одной эпохи в другую - но эта война никуда не ведет и ничего не изменяет. Даже ледняки не слишком дерут за нее горло в Думе, зато оттепельникам крайне важно выйти из азиатского тупика. Можно ожидать нерациональных актов отчаяния со стороны тех или иных террористов, такого можно ожидать всегда - но я не вижу никакого конкретного плана, в котором кто-либо в России получал бы какую-то выгоду от смерти князя Блуцкого перед подписанием мирного договора с Японией.
- …надежды что победят войну а не снова проиграли Японии так что теперь реванш реванша…
- Ба, но ведь все дело в том, что на самом деле Россия ни вести войн, ни побеждать не умеет! - засмеялось. - И никогда не умела, и все уж. Это удивительный феномен истории. - Подняло папиросу повыше. - Господа, посмотрите только на последние два века, когда Россия сделалась могущественной европейской державой. Намного больше она военных ран стерпела, чем нанесла сама. Где ее подобные молнии боевые успехи, где гениальные полководцы, замечательные военные кампании, на которых учатся стратегии и тактике кадеты L'ecole militaire de Saint-Cyr и Вест-Пойнта? Нет таких. А сколько раз буквально чудом спасалась она от по-настоящему катастрофических поражений? Вспомните Петра Первого в турецкой осаде на берегах Прута, уже собиравшегося капитулировать. Вспомните Александра Первого после Аустерлица и Фридланда; Дыбича после Вавра и Игани. Да возьмем, хотя бы, последнюю турецкую войну: москали явно оскандалились бы под Плевной в деле с Османом-башой, если бы не румыны. У которых потом, в качестве благодарности, они хапнули южную Бессарабию.
…Зато Россия имеет великолепную дипломатию, весьма опытную в искусстве разделять и ссорить, которая вовремя разбивает все антироссийские союзы; у нее имеются хитрые и красноречивые агитаторы, готовые во всех европейских столицах с бесконечной наглостью провозглашать ее триумфы и превосходство ее мнений в моменты самого страшного для России унижения и поражения. И вот, благодаря этой политике, что ведется из поколения в поколение, она сумела привить культуру неразумного москалефильства не только в салонах Парижа, Берлина, Вены, но и среди народов, собственной ее рукой брошенных в грязь и под ее сапогом раболепствующих: чехов, литвинов, поляков. Вот это и есть победа, что выше всех побед: мало того, что побить, так еще и заставлять побитых - даже нет, не заставить - сделать так, что они по своей воле придут целовать кнут своего угнетателя.
- …не у англосаксов после Кишинева и погромов пресса не даст России, не позволят евреи и западные социалисты, разве не так, n'est ce pas?
Что, черт подери, происходит с тенью этого человека? Я-оно приглядывалось к янки из под прищуренных век, сквозь дым и солнце. Может, тут дело не в человеке, но в месте, в том самом уголке, куда не доходят летние лучи. Но нет: американец встал, кивнул стюарду, прошелся по салону за стаканом воды - я-оно поворачивало вслед за ним голову, следило за ним взглядом из-за тюлевой завесы дыма - а мерцающая и дрожащая тень, тень - не тень, арабеска света ослепительного и света чуточку послабее, этот живой оптический феномен следовал за американцем, окружая его словно бродячий столб жары, искажающий и мутящий образы. Но все это деликатно, субтильно, легонечко, на самых границах силуэта, если не сказать - шовчиках. Я-оно поглядело на сидящих в курительной комнате - никто не обращал внимания на спрятавшегося в углу, под пальмой, американца.
- Но, быть может, мы глядим совсем не в ту сторону, - произнес Уайт-Гесслинг. - Господа, вы не забыли, а почему вообще разразилась эта война? Первый конфликт с Японией был из-за Маньчжурии, в Китае интересы России и Японии столкнулись за Корею и сферы влияния - но ведь во второй раз все уже началось по причине экономики, тунгусских месторождений. И, я вас прошу, на этом же и закончится. На территории России находится сто процентов мировых залежей тунгетита и зимназа; Россия контролирует все ведущие к ним торговые пути. Так чего удивляться, что японцы рискнули войной ради того, чтобы переместить договорные границы на несколько сотен миль? Тем более, что, Лед - не Лед, это и так висело в воздухе: в одна тысяча девятьсот одиннадцатом они уже отстроились в военном смысле после первой войны, у них как раз истекали сроки различных международных договоров, ну и, прежде всего, им нужно было успеть до того, как Соединенные Штаты Америки откроют Панамский Канал, чтобы их не взяли в перекрестный огонь. Но ведь и здесь, и тут на решение влияют деловые люди. Вы знаете, господа, какую сумму составила прошлогодняя прибыль Сибирхожето? - Англичанин громко фыркнул и выдул дым под потолок. - Так кому было бы выгодно убийство князя Блуцкого? И я скажу вам: конкурентам компаний Сибирхожето. Тем, кто проиграл в битвах за концессии. Им. Ведь это прибыль в десятки, в сотни миллионов рублей. Или же: это иностранные фирмы, у которых бы рухнул рынок после соединения Азии с Америкой посредством линии через Аляску. Пока идет война с Японией, строительство затягивается, так что они, в какой-то мере, в безопасности. Или же…
- То есть, вы хотите сказать: не анархисты с социалистами, но жадные буржуи? - усмехнулся Конешин.
- Одно другого не исключает, - заметило вполголоса. - Что может быть проще, как подкинуть горячеголовым эсерам точную информацию относительно времени и места? И кто потом будет искать таинственных доносчиков? Террористы признаются сами, не станут отпираться от идеи. Если уже и убивать, то чужими руками, господа, чужими руками.
Доктор скорчил неодобрительную мину, почесал нос, поправил пенсне.
- Рассуждая подобным образом, за каждой бомбой, брошенной в сановника наивным анархистом, мы должны видеть подковерную борьбу оттепельников с ледняками, заговор одного синдиката хладопромышленников против другого, амбиции какого-нибудь министра или великого князя…
- Не говоря уже про драки в Думе: скоро выборы, и Струве может потерять большинство, если выложится на мирных переговорах.
- Военный министр…
Капитан Привеженский расхохотался. Все разговоры тут же прекратились, даже из биллиардной выглянуло несколько человек. Капитан прикрыл рот рукой. Доктор Конешин поглядывал на него с вопросительно поднятыми бровями, инженер Уайт-Гесслинг - явно не понимая.
Привеженский отложил трубку, скрестил руки на груди.
- О чем вы говорите? - спросил он тихо, в хриплом голосе еще был слышен смех. - Прошу прощения, но больше я выдержать не мог. Господин инженер, - обратился он к англичанину, - все эти ваши экономические расчеты, анализы столкновений интересов…
- И что? - взвился тот. - Что вы хотите…
- Да ничего, ничего, - капитан с трудом подавлял веселье, скорее всего, не до конца откровенное. - Конечно же, вы правы. То есть - вы были бы правы, если бы это была Великобритания. Видите ли, так уж сложилось, но в течение своей, следует заметить, короткой карьеры, мне довелось встречаться с людьми из внутренних кругов власти, заглянуть, если можно так выразиться, под дворцовые ковры… Господи, да о чем вы говорите! - он покачал головой с издевательским недоверием. - Ведь здесь же Россия!
- …замечание подобного факта обязательно отметим благодарим покорно…
- Только не сердитесь, господин инженер, но вы понятия не имеете о принципах, согласно которым наше государство управляется.
- Правда? - дернулся Уайт-Гесслинг, разминая пальцами вторую сигарету.
- И тут дело даже не в проблеме власти и управления государством, так, как вы ее понимаете. Еще несколько десятков лет назад вся Россия принадлежала Гасударю Императору, Император владел ею - землей, богатствами, в ней скрытыми, и тем, что на этой земле растет, и горами, реками, озерами - четвертью континента. - Капитан Привеженский охватил жестом солнечное пространство, мелькающее за окнами экспресса. - Владел, точно так же, как вы, господа, владеете своими часами или туфлями. Лишь недавно он милостиво согласился провести раздел на то, что принадлежит Его Императорскому Величеству с Семейством, и на то, что принадлежит России. Себе он оставил половину. То есть, я уже не говорю о Соединенных Штатах Америки, не говорю о Франции или Великобритании с ее Magna Charta и парламентами - но это совершенно иной вид владения, чем тот, который вы знаете по даже самым реакционным европейским монархиям. Поймите, господин инженер: Габсбурги правят, но Императоры Всероссийские - владеют.
…Господа предполагают за решениями самодержца крупные политические споры и конфликты финансистов. Боже мой! Если бы так оно и было! Если бы все эти гипотезы заговоров и многоэтажных договоренностей были верны! Возьмем, хотя бы, тот поезд, на котором все мы едем, Транссибирскую Магистраль. Как вы считаете, откуда появилась Маньчжурская Линия, и как началась первая война с Японией? Экономические расчеты, так, господин инженер? Выгода вложений? Или за этим стоит вся российская стратегия колонизации Дальнего Востока…? Ха!