Наступила пауза. Петр не знал, что говорить и обдумывал обстановку. "Говорить правду? А нужно ли? Тем более в столь темные времена. На костер, конечно, не отправят, но… чем все это закончится, неизвестно. А если Софья узнает неправильную трактовку, то ему точно не избежать стрелецких бердышей".
"Ладно. Будем стрелять от бедра" - подумал царь и внутренне усмехнулся, вспоминая буквально вылитый облик Архитектора из "Матрицы", который в глазах матери показался "благообразным старцем".
- Это был Петр, - наконец ответил юный царь.
- Как? Кто… - как‑то растерянно переспросила Наталья Кирилловна, потеряв разом всю напускную строгость.
- Святой это был, мой небесный покровитель - апостол Петр, - повторил сын, тяжело вздохнув и глядя на матушку так, словно малому ребенку втолковывал очевидные вещи. - И приходил он милостью Божьей наставлять меня на путь истинный, учить и вразумлять.
Мать юного царя, Наталья Кирилловна Нарышкина больше не сказала ни слова. Лишь постояла несколько минут, смотря на своего сына каким‑то странным взглядом, смешавшим в себе ужас с удивлением и уважением, после чего молча ушла…
- Дочь моя, ты понимаешь, что говоришь? - Спросил патриарх Иоаким, удивленный не только неожиданным визитом царицы–матери, но и ее в высшей степени странными речами.
- Владыко, своими глазами видела… две девки, тоже видели. Да и Петя изменился. Ложился спать ребенком, а с утра… встречаюсь с его глазами, а там нет ни робости, ни волнения.
- Может быть его распирает от гордости? На днях ведь венчали на царство, вот и оценил наконец да возгордился.
- Нет, Владыко. Там была не гордость, а скорее уверенность, спокойная такая.
- Хорошо, я поговорю с ним. Но дочь моя, держи эту новость в тайне. Ежели кто узнает из недругов, быть беде…
Спустя час. Покои Петра
- Государь, - поклонился смутно знакомый слуга, "Видимо уже успели заменить, дабы странностей старые не заметили" - пронеслось в голове у царя, - к тебе Владыко!
- Так зови его, дурень! Нечего старого человека заставлять ждать, - буркнул Петр, ожидавший прихода кого‑то подобного. Не могли они оставить без последствий подобное событие.
Под довольно грустные мысли, впрочем, никак не отражающиеся на лице юного царя, Иоаким и вошел в палаты, стараясь всем своим видом являть монументальность и величественность.
- Доброго здравия тебе Владыко, - произнес подросток, стоявший до того возле стола и листавший Евангелие.
- И тебе крепкого здоровья, Государь, - едва кивнул головой патриарх, демонстрируя не более чем формальную вежливость, а также свой высокий статус.
- Полагаю, моя любимая матушка тебе уже наговорила всяких страстей.
- Скорее очень странных вещей, - поправил царя патриарх, внимательно и с особым интересом рассматривающий явно и решительно изменившегося подростка. - Это правда?
- Что именно? - Сохраняя полное спокойствие и самообладание, уточнил тот.
- То, что ты беседовал с апостолом Петром.
- Ты ведь в это не веришь и вряд ли поверишь, - улыбнулся царь, уходя от ответа. - Ведь так?
- Государь, в это сложно поверить, - развел руками Иоаким.
- И я тебя отлично понимаю, - покладисто кивнул Петр. - Но давай перейдем сразу к делу. Мы ведь с тобой оба понимаем, что ситуация… хм… патовая. - На лице Иоакима выразилось непонимание и удивление совершенно незнакомым словом от юного царя. - Это из шахмат, - поправился Петр. - Поясню. Если я скажу, что все это правда, то ты посчитаешь мои слова ложью. Посчитаешь. Не кривись. Предположив желание наше с матушкой использовать церковных иерархов в борьбе за трон. Согласись, царь, до общения с которым нисходит сам апостол, имеет много больше шансов усидеть на троне, чем иной. Поправь меня, если я где ошибся в своих размышлениях, - произнес подросток и уставился на патриарха спокойным, внимательным и умным взглядом.
- Ты сильно изменились, Государь, - после практически минутного молчания тихо произнес Иоаким. В его создании только что услышанное совершенно не укладывалось. Не мог этот юный отрок такого сказать. А даже если мать его научила, то откуда такая уверенность и твердость?
- Удивлен?
- Не то слово, Государь, - с куда большим почтением кивнул патриарх. - Ты совершенно не походишь на отрока. Такие речи и от взрослого мужа не часто услышишь.
- За все нужно платить, Владыко.
- Что ты имеешь в виду? - Напрягся патриарх.
- Когда человек постигает мир, на это уходят годы и познание он завершает не беззаботным ребенком, но уже взрослым мужем, а мудрость та и вообще приходит, зачастую, вместе с сединами. Если же тебя наставляет на путь истинный посланец Его, это занимает мгновения. Для тела это остается совершенно незаметным, а вот душа… она вынуждена пройти всю дорогу, шаг за шагом, и не может не повзрослеть. Да, Владыко, за какие‑то жалкие минуты мое беззаботное детство осталось в прошлом.
- Мудрость? Познание? Взросление? - С некоторым недоумением переспросил Иоаким. - Но разве общение с Его посланником не должно наполнять, прежде всего, радостью и благодатью?
- Радостью и благодатью? Хм.
- Так говорят святые отцы и их словам есть вера.
- Если так думать, то вино и есть главное средство познания Всевышнего, ибо оно дает именно радость и благодать. На время. Но разве разница столь важна? А далеко на юге с теми же устремлениями вдыхают дым некоторых растений.
- Ваше Величество, - нахмурился Иоаким.
- Полагаю, что радость и благодать, это если и есть следы общения с Всевышним, то далеко не основные. Ключевым делом же я почитаю утоление жажды того, кто стремиться к этому. Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят.
- И в чем же заключалась ваша жажда?
- Я жаждал знаний, почитая невежество за тьму и прозябание. Вот Всевышний и послал ко мне апостола своего, дабы наставить на путь истинный и обучить наукам разным. Кто‑то ведь должен был помочь самодержцу Всероссийскому не остаться без достойного образования, коли уж его так обложили интригами, что даже грамоте толком обучиться не выходило.
- Что?! - Слегка опешил от такой постановки вопроса Иоаким.
- Сильвестр, конечно, вор по которому дыба давно льет горькие слезы, но и Никитка ведь совсем дурной, хотя и преданный. Даже письмом толком не владеет, а уж что касается алгебры, философии и прочих наук, то он о подобном даже и не слышал.
- Ваше Величество! Что же вы такое говорите?
- Владыко, я вас и не виню. Знаю, что это все происки Милославских. И понять их было несложно. Федор слаб от рожденья, Иван тоже. Уже давно им стало ясно, что ни Федор, ни Иван долго не протянут, и править, в конечном счете, буду я. Вот и подсуетились, постаравшись вырастить меня невеждой, дабы можно было крутить как куклой фарфоровой. Болванчиком. Не удивлюсь, что даже вас попытались привлечь к этому делу, хитростью или обманом каким.
Иоаким молча смотрел на царственного отрока. Переваривал. В его голове творился полный бедлам. Шок. Бардак. И какая‑то вакханалия. Не мог сказанного произнести десятилетний мальчик, но он произнес. Причем очевидно, что не по научению, а сам. Вон - не сбивается, тверд в словах. И как ему поступать? Какие выводы делать? А глаза юного царя смотрят на него с таким добрым укором… словно дед взирает на шаловливого внука…
- Владыко, - нарушил тишину Петр. - Вот видите, как неудобно и неприятно объяснение с людьми, относительно той беседы. И мне и вам сейчас хочется все взвесить, обдумать, сопоставить. Поэтому полагаю, что увиденного и услышанного на сегодня вполне достаточно. Особенно мне. А посему я вас более не задерживаю. Однако жду вас в гости. Мне всегда будет нужен совет такого мудрого человека, как вы. Сами же знаете, насколько важно благословление пастырское.
С этими словами Петр кивнул, прощаясь, и отвернулся от патриарха, вернувшись к изучению Евангелия.
Иоаким с минуту постоял, продолжая переваривать и обтекать, после чего поклонился царственной спине и молча вышел. Оставив юного царя в покое.
- Поговорили? - Спросила Наталья Кирилловна, встретив патриарха, вышедшего от сына.
- Поговорил. - Кивнул он с задумчивым видом. - Дочь моя, я должен все обдумать. Слишком уж сильны изменения.
- И как же нам быть?
- Живите как жили. Просто помните, что сын ваш более не дитя неразумное, а взрослый муж.
- Неужели все так серьезно?
- Более чем, - буркнул патриарх и пошел далее. Вести разговоры ему было совсем не с руки. В своей бы голове порядок навести…
Вечером того же дня
Петр же, дождавшись ухода патриарха, направился к матушке держать с ней совет, стараясь, как говорил герой в исполнении Папанова, ковать железо не отходя от кассы. Ведь на войне что главное? Правильно, инициатива. Упустишь и все - тебя обошли и разбили.
- Матушка, можем ли мы незамедлительно переехать в Преображенское?
- В Преображенское? - Удивилась царица–мать. - Но зачем?
- Вам понравилось, что творилось месяц назад? Хотите снова увидеть озверевших, пьяных стрельцов, которые будут решать кому из бояр жить, а кого растерзать? - Твердо, даже с некоторым нажимом сказал Петр.
- Государь, - с волнением произнес Федор Юрьевич Ромодановский, присутствующий тут же. - У вас есть известия о готовящемся заговоре?
- Сведений нет, но есть опасения, - кивнул ему царь. - Матушка?
- Да, сынок, я ему рассказала о том, что случилось утром.
- Кому еще?
- Ему и патриарху.
- Хорошо. Чем меньше людей об этом знают, тем лучше.
- Что вызывает в вас опасения? - Повторил свой вопрос Федор Юрьевич.
- Патриарх. Я не могу поручиться за то, какую сторону он выберет. Ведь церкви намного удобнее, когда святые давно упокоились и про них можно говорить все, что угодно, в зависимости от сиюминутных интересов.
- Петя! - Попыталась одернуть сына Наталья Кирилловна.
- Патриарх Иоаким уже показал, что ради собственных интересов готов растоптать интересы веры, закрывая глаза на чудеса. Взять хотя бы дела с Анной Кашинской. Чудо ведь нетленное тело. Без попустительства Всевышнего такое произойти не могло. Однако он закрыл глаза на сие лишь потому, что у ее мощей пальцы были сложены двоеперстно. Как, впрочем, и на всех старых иконах, что византийского образца, что римского. Поэтому я не доверяю ему, ибо не известно, что в нем победит - страсть к укреплению личной власти, для которой лучше бы Бога и не было вовсе, или вера христова. И если что, он сможет дать замечательный повод для Софьи вновь поднять стрельцов.
- Если она их поднимет, то Преображенское нас не спасет.
- Отнюдь. Во–первых, оно не так и близко. А значит о том, что в Москве начались волнения мы сможем узнать загодя и, если ситуация будет трагичной, то спастись бегством, хотя бы в Троицкий монастырь. Полагаю, что стрельцы хоть и легко поддаются на смущение лукавым, но не до такой степени обнаглели, а потому святое место штурмовать не полезут. Во–вторых, мы и сами в Преображенском будем делом заняты, а не просто сидеть без дела.
- И каким же?
- Царь изволит потеху чинить. - С некоей долей торжественности начал Петр. - Собрать потешный полк из отроков, обрядить их в форму воинскую и играть. И прочими делами заниматься.
- Вы желаете собрать армию из отроков? Но выстоят ли они супротив стрельцов?
- Молодость, это такой недостаток, что с годами проходит сам собой. И за эти годы я вполне смогу подготовить из них подходящих крепких вояк. Под видом потех, разумеется.
- Петенька, а ну как Софья что заподозрит?
- Именно поэтому я и хочу, чтобы вы никому о том, что случилось утром не рассказывали. Пускай думает, что ее братец шалить изволил, вступая в тот возраст, когда самое озорство. Полагаю, если вы будете достаточно ловки в общении с ней, то Софья легко закроет глаза на мои игрища. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы на трон не претендовало. А мы будем сидеть тихо. Спокойно. Готовить войска и укреплять свои позиции, выражая внешнюю беспечность. По крайней мере попробуем. Как говаривал один древний мудрец, если мы хотим победить сестрицу и всех тех, кто стоит за ней, то должны ее удивить, введя в заблуждение относительно меня и моих намерений. Буйный и непослушный отрок, который только и грезит что будущими военными походами и даже не помышляющий ни о чем ином. Разве должен ее пугать такой брат? - Произнес Петр, смотря спокойным взглядом на задумчивые лица матери и ближнего стольника своего отца.
Глава 2
10 августа 1682 года. Москва. Кремль
Софья вышагивала по своим палатам и напряженно думала, пытаясь понять, зачем Нарышкины увезли ее малолетнего братца в Преображенское.
- Софья, душа моя, - раздался от двери голос Василия Голицына, фаворита царевны.
- Я вся извелась! Что они там устроили?
- Игрища там, большие и чудные, - пожал плечами боярин.
- Милый, отчего из тебя слова не вытянешь? Неужто что совсем непотребное творится?
- Душа моя, я просто не знаю, как все это осмыслить да в голову уложить. Понимаешь, юный братец твой, вроде бы и шалостью занимается, да только странно очень. И, что особенно меня смущает, с удивительной расторопностью. Сама посуди, решил он значит, собрать полсотни охочих ребятишек из окрестных деревень на кошт казенный. Поди плохо? Там отбоя от желающих не было. Крестьяне‑то бедно живут. Детей много. Кормить тяжело. Так вот. Пришло там сотни три, как сказывают, не меньше. И что ты думаешь? Петр им экзамен устроил похлеще, чем капитаны иным охочим до ратного дела по–новому из числа многоопытных стрельцов. Расспрашивал так, словно не потешных отроков для развлечения набирает, но ближних помощников.
- Чудно, - кивнула Софья. - Но то его мать могла научить.
- Слышал я, что Наталья Кирилловна тут ни при чем, и сама дивилась от такой причуды.
- И каких же отроков он набирал?
- Живых умом да крепких здоровьем. Вопросы хитрые задавал и слушал не то, что ответит, а как думать станет, что предпринять захочет. Те слушанья четыре дня длились. На них большая часть дворовых приходили. Очень уж чудно, да и любопытно все выходило.
- Действительно, - покачала головой Софья. - А что он с ними делает нынче? Ряжеными с барабанами водит?
- Заказал платья странные, поделил да звания необычные присвоил и занялся совершенной, на мой взгляд, дуростью. Утренние занятия я не застал, но поговаривают, что также любопытны. Зато поглядел на то, как после обеда он водил их на странную площадку, где всякого понатыкано. И канавы, и щиты деревянные стоящие торчком, и какие‑то перекладины подвешенные, и бревна над землей поднятые, и многое другое. Такое даже удумать - и то сложно. Вот по этой всей куче странностей они и скачут, бегают да лазают. И Петр вместе с ними. Причем видно, что не в шутку, а всерьез занимаются. Пот в три ручья с них льется.
- Хм. А по утрам что?
- То не ведаю. По рассказам не менее удивительное действо. Хотя больше всего забавляют людей пробежки трусцой всего этого малого отряда. Встанут строем по двое или еще как, и побежали, а сами песенку распевают. На бегу и весьма странную.
- И много ли бегают?
- Да почитай по несколько верст в день отмахивают. А бывает Петр, их выводит в так называемый марш–бросок. В те дни занятия иные идут сокращенно, а трусцой они проходят по пятнадцать–двадцать верст.
- Мнится мне, что это на воинскую подготовку похоже.
- Так ведь ни строем ходить не учит их, ни оружием пользоваться. Что же это за воинская подготовка такая? Известно же, что той же сабле нужно много лет учить, иначе без толку будет. А то, что ловкими да крепкими после нескольких лет такой кутерьмы они станут, то и что с того? Я беседовал с капитанами нашими и иностранными. Те только посмеялись, заявив, что это все пустое.
- Будем надеяться, - улыбнулась Софья. - Он с этими отроками только как скоморох по палкам скачет или еще чем занимается?
- Всех ежедневно загоняет в учебные классы, где чтению, письму и счету учит.
- Всех?!
- Да. Наталья Кирилловна даже возмущалась поначалу, но потом махнула рукой. В конце концов Петру и самому не мешало бы грамоту подучить.
- А вот это уже очень странно… и, я бы сказала, опасно, - почесав мочку уха, произнесла царевна. - Интерес братца к наукам нам совсем не нужен. Поди сам то не только чтением да письмом занимается?
- Да куда там, - махнул рукой Голицын. - Полдня проводит с отроками, а остальное время еще большими глупостями занимается. Тяга у него, видите ли, к плотницкому делу и прочему возникла. С простыми мужиками топором машет, а потом по всяким сараем что‑то мастерит. Я поговорил с Натальей Кирилловной, так она сокрушалась, так сокрушалась…
- То есть, ей это все не по душе?
- Жаловалась она, плакалась. Говорила, что братец твой совсем от рук отбился. Грезит военными походами, мечтает Царьград из рук мусульман взять, а то и Иерусалим. Оттого все какие‑то задумки, да выдумки сооружает. С простыми мужиками возится. И ничего поперек не скажи.
- Неужели она совладать с сыном не может?
- Буйный он какой‑то стал совершенно и кипучий по ее словам. Ни минуты покоя не знает. Утром встает ни свет, ни заря. Сразу "водные процедуры" вместе с потешными своими проводит или с мужичьем. И дальше - весь день на ногах. Никакого подобающего достоинства и основательности. Кипит, бурлит, покоя не зная и не признавая, и никому рядом его не давая, почитая его за леность и праздность и называя не иначе, как грехом.
- Очень интересно… А что патриарх? Мне доносили, месяца полтора назад, что ходил он к брату, беседовал о чем‑то и вышел очень задумчивый.
- Про то он мне не сказывал. Но о Петре отзывается спокойно. Ездил к нему в Преображенское две недели назад. Службу в местном храме служил по просьбе братца вашего.
- По просьбе?
- Сказывают, что он в отличие от прошлых лет стал много больше святых отцов почитать.
- Иоаким подтвердил про Царьград и Иерусалим?
- Он ответил уклончиво, что, дескать, разговоров о том между ними не было. Да и рано им быть - мал Петр еще.
Софья тяжело вздохнула и снова начала вышагивать. Василий же молча наблюдал, ожидая ее реакции.