- Кто ты и как зовут тебя? - с любопытством спросил Пульхр.
- Я Аким, гость твоего родственника, сенатора Луция Корнелия Назона Руфа. Приехал из далекой страны, что лежит к северу от моря, называемого греками Понтом Эвксинским.
- Ты, в самом деле, надеешься победить Прокула в таком легком вооружении?
- С божьей помощью.
- Тогда пусть боги будут милостивы к тебе!
Пульхр дал сигнал распорядителю, тот взмахнул рукой, и музыканты поднесли к губам медные трубы. Пронзительная, торжественная музыка перекрыла шум амфитеатра. Свободных людей, добровольно идущих на смерть, встречали торжественно. Тем временем сенатор Пульх подозвал нас.
- Это действительно твой гость? - спросил отца.
Отец подтвердил.
- Он может победить Прокула?
- Да.
- Пусть сделает это! - засмеялся Пульхр. - Он сбережет мне пять тысяч денариев! Вернее, четыре, - поправился сенатор. - Его тысячу я конечно выплачу…
Музыка умолкла, и распорядитель дал знак к началу боя…
Позже я спрашивал Акима, как называется прием, который он применил на арене. Аким произнес четыре слова на родном языке и пытался объяснить мне их суть, но я так ничего и не понял. Привожу эти слова целиком, как запомнил: "protiv loma net priema". На арене это выглядело так: вращая цепом над головой, Аким стремительно побежал к Прокулу и ударил. Все ахнули: щит Прокула отлетел далеко в сторону, а его левая рука безжизненно повисла вдоль тела. Любимец публики в одно мгновение оказался без защиты. Без нее он не мог подойти к врагу: шар цепа неминуемо бил в незакрытое тело.
Прокул отпрянул и внезапно метнул меч в противника. Он метил в горло и, несомненно, попал. Однако меч почему-то отскочил и упал к ногам Акима. Тот наступил на него и остался стоять, все еще вращая шар над головой. Далее произошло невероятное: Прокул, поколебавшись, опустился на колени и поднял вверх здоровую правую руку. На трибунах установилась тишина. Зрители не могли поверить своим глазам: Прокул, непобедимый Прокул просил пощады! Спустя несколько мгновений после начала боя!
Тишина длилось нескончаемо долго. Внезапно мой ворчливый сосед снизу встал и протянул руку с оттопыренным вверх большим пальцем. Немедленно вскочили его соседи - словно волна побежала по амфитеатру: зрители вставали, требуя сохранить жизнь своему любимцу. Скоро стояли все или почти все, к жестам добавился ропот, а потом и общий крик.
Я оглянулся на Пульхра. Сенатор сидел, мрачно поглядывая по сторонам. Жизнь и смерть гладиатора были в его руках, и выбор Пульхра не совпадал желанием толпы. Зрители продолжали кричать, Пульх колебался. К нему наклонился один сидевших рядом сенаторов и что-то шепнул на ухо. Пульх кивнул и нехотя вытянул руку - большим пальцем вверх. Амфитеатр разразился радостными воплями, а мы с отцом заспешили вниз к Акиму…
* * *
События последовавшего вечера уцелели в моей памяти обрывками - слишком много волнующего случилось в тот день. При выходе из амфитеатра нас встретила толпа: одни хотели рассмотреть поближе победителя Прокула, другие (их было большинство) осыпали его проклятиями. Некоторые держали в руках камни. К счастью, распорядитель оказался опытным человеком и выделил нам в сопровождение стражу из солдат городской когорты; увидев их щиты и пилумы, даже самые отчаянные забияки притихли. Дома нас ждал роскошный пир; я долго не мог понять, как успел Ахилл с рабами быстро приготовить замечательные блюда - ведь они были в амфитеатре. Позже Афинодор признался, что Ахилл отправил его в харчевню, где за щедрую плату хозяин мгновенно опустошил горшки и сковородки и снарядил пахучей поклажей всех рабов. Пока мы проталкивались через толпу, рабы успели все доставить и накрыть на стол.
Героем этого вечера был, конечно, Аким. Сирийки прямо-таки висли на нем, требуя поцелуев, и он щедро дарил их. Я воочию убедился в правоте высказывания Афинодора о женщинах и славе. Удивительно, но Аким совсем не чувствовал себя героем: смущался, как будто совершил нечто предосудительное, не захотел делиться впечатлениями от боя, о чем его умоляли женщины.
- Как ты решился? - спросил отец, когда сирийки обиженно умолкли.
- Не знаю, - вздохнул Аким. - Это был порыв.
- Тебя соблазнили деньги?
- Нет. Долг я вернул бы и так. Мне не понравилось, что зарезали Фрака. Его можно было не убивать…
- Поэтому ты только ранил Прокула?
- Да.
- А если б Пульхр приговорил его к смерти?
- Ты задаешь трудный вопрос, сенатор! - снова вздохнул Аким. - Отвечу так: я не хотел бы этого…
Пир был в разгаре, когда появившийся в триклинии Ахилл сказал, что Акима просят спуститься в перистиль.
- Кто? - удивился отец.
- Какая-то важная особа. Богатые носилки, которые доставили восемь рабов.
- Женщина? - ревниво вскочила Лейла.
- Со мной говорила женщина, - подтвердил Ахилл.
- Вот она, слава! - улыбнулся отец.
- Да я ей!.. - Лейла схватила со стола кубок.
- Успокойся, девочка! - Аким обнял сирийку и нежно чмокнул в губы. - Я только выпровожу эту старуху и вернусь.
- Вдруг она не старуха… - обиженно протянула Лейла, но Аким уже шел к двери. Я не утерпел и побежал следом. Мой порыв заразил остальных - позади послышался шум отодвигаемых селл…
В тот вечер я выпил много вина и был бесцеремонен. Отец, женщины и рабы остались на ступеньках, я же оказался в двух шагах от Акима. Зато они только видели, а я и слышал.
Цветной полог носилок отдернулся и наружу вышел… Прокул! Левая рука его была в лубках и подвешена к шее на широком куске материи. В правой руке гладиатор держал тяжелый кожаный мешок. Наверное, Аким изумился не менее меня, потому что Прокул, глянув на него, усмехнулся.
- Принес тебе деньги, которые обещал, - сказал он, вручая мешок Акиму. - Ровно тысяча денариев.
- Мог передать с посыльным, - сказал Аким.
- Мог, - согласился Прокул, - но я решил сам. Хотел поблагодарить тебя.
- За что?
- Когда стоял на коленях в амфитеатре, то решил: напишу проклятие на табличке и положу ее в гроб самого плохого человека, которого будут хоронить в ближайшие дни. Покойник доставит проклятие в Гадес - и тебе не жить. Но оружейник сказал мне, что ты отказался брать цеп с шипами, чтоб не убить меня. Благодарю.
Аким молча кивнул.
- Прорицательница в Кумах сказала мне, что я одержу тридцать девять побед на арене, а сороковой противник одолеет меня, - продолжил Прокул. - Тогда я был совсем молод и цифра "тридцать девять" казалась мне невероятной - я мечтал о десяти, максимум двадцати победах. Когда же до тридцати девяти осталось немного, я не захотел останавливаться. Мне нравилось побеждать, и я решил обмануть судьбу. Поэтому вызвал соперника в амфитеатре. Трудно было ожидать, что среди зрителей найдется равный мне по силе…
- Вдруг не нашлось бы смелого?
- Кто-нибудь да не утерпел! - ухмыльнулся Прокул. - Люди жадны до денег. Не откликнулись бы на тысячу, предложил две… Но боги покарали меня за дерзость…
Аим промолчал.
- Хочу спросить тебя… - нерешительно сказал Прокул после паузы. - Мой меч… Я видел, он летел тебе прямо в шею…
- Подними камушек с дорожки!
Прокул удивленно двинул бровями, но повиновался.
- Теперь брось в меня! Ну же!
Я стоял не за самой спиной Акима, а чуть в стороне, поэтому хорошо разглядел, что случилось потом. Брошенный Прокулом камешек словно наткнулся на невидимую преграду перед лицом Акима и бессильно упал на дорожку.
- Я понял! - охрипшим голосом сказал Прокул, склоняясь. - Ты бог! Прости мне дерзость. Скажи свое имя, и я принесу тебе жертву! Самую богатую!
- Достаточно, если поклянешься не убивать!
- Никогда более! Я сам решил оставить ремесло гладиатора. Женюсь на вдове сенатора, - Прокул кивнул на носилки. - Она давно умоляла меня, даже сюда не пустила одного - думала: я иду к женщине… Ее родные не одобрят этот брак, поэтому уедем на Сицилию - там у Лукреции большое поместье. Теперь я спокоен: на арене не было равных мне соперников, и ты подтвердил это. Быть побежденным богом - не позор. Боги ревнивы и мстят людям, когда они возвышаются… Прощай! - Прокул еще раз поклонился и пошел к носилкам.
Аким пожал плечами, и все вернулись в триклиний. Здесь Аким сразу вытряхнул на стол половину тяжелого мешка.
- Возвращаю долг! - с этими словами он придвинул серебро к отцу.
Тот запустил руку в груду монет, зачерпнул горсть и стал рассматривать, быстро двигая денарии на ладони. Я вдруг понял, что ищет отец. И смутился.
- Я заплатил за тебя триста сестерциев, - сказал отец, ссыпая денарии обратно. - Это семьдесят пять денариев. Здесь втрое больше.
- Ты купил мне одежду, приютил в своем доме, кормил, поил…
- Все равно не больше ста, - возразил отец и ловкими движениями пальцев, как то умеют делать только монетарии, отсчитал деньги. - Остальные забери.
- Плохая примета! - не согласился Аким. - Эти поделим! Половина женщинам на приданое, другая - тем, кто так ревностно служил нам, - он оглянулся на Ахилла.
- Ты и без того сделал меня богатым, господин.
- Как? - удивился Аким.
- В амфитеатре, когда ты вышел на арену, против тебя были ставки двадцать к одному. Я поставил все, что у меня было - тысяча сто двадцать сестерциев.
- Пять тысяч шестьсот денариев выигрыша! - охнул отец. - Ты уверен, что их отдадут?
- Я предупредил, что ставлю от имени Юния. Мало кто в Риме рискнет связываться с ним. Половину мне уже отдали, вторую принесут завтра.
- Почему ты решил, что победителем буду я? - сощурился Аким. - Никто не верил! Даже сенатор…
- Ты любимец богов. А может и сам бог.
- Второй раз слышу это! - развел руками Аким. - Сначала Прокул… Вы сговорились?
- Ты несешь радость и счастье добрым людям и сурово наказываешь злых. Ты сломал руку Прокулу, убившего гладиатора из тщеславия, а он, вместо того, чтоб озлобиться и нанять убийц, сам принес тебе деньги и поклонился. Ты устроил судьбу бедных женщин и за несколько мгновений даровал свободу мне и брату.
- Кто твой брат?
- Афинодор… Родители продали нас маленькими, потому что в доме не было еды. Нас долго учили в школе, потому что ученый раб стоит много дороже. Юний приобрел нас для канцелярии императора, и с тех пор мы приберегали каждый сестерций для выкупа. Государственному рабу не нужно ждать милости хозяина, достаточно заплатить. Нам удалось скопить две тысячи сестерциев, а нужно четыре. Теперь мы свободны и богаты. Завтра я внесу деньги в казну и пойду присматривать себе дом. Через его порог я перенесу жену, и у меня будет семья.
- Невеста есть?
- Сидит напротив тебя. Это Мариам.
Я ошарашено посмотрел на свою подружку. Покраснев, она спрятала лицо в ладонях. Мне стало понятно, почему в последние дни Мариам отказывалась ночевать в моей комнате, ссылаясь на обычное женское недомогание. Пока мы бродили по Риму в сопровождении Афинодора, его брат не терял времени. Ревность больно сдавила мне грудь.
- Тогда все денарии женщинам! - заключил Аким и подвинул серебро на другой край стола.
К моему удивлению сирийки никак не откликнулись. Все смотрели на Акима и молчали.
- Не бог я! - сморщился он. - Смотрите, шрамы! Разве бога можно ранить?
- Бог может принять любой облик, - дрожащим голосом сказала Лейла.
- Тебе ли не знать мой облик! Кто расцарапал мне спину? Был бы я бог, превратил тебя в кошку - рыжую и дикую… (Лейла потупилась.) Ахилл! - повернулся Аким к рабу. - Налей вина! Или ты теперь такой важный, что мне тебе прислуживать?
Все рассмеялись, и пир продолжился. А назавтра мы покинули Рим…
4
Удивительно устроена память человека! Из огромного вороха воспоминаний, накопленного за долгие годы, она прихотливо избирает два-три и обращается к ним в минуты скорби и радости, в час покоя или тяжкого труда. Почему это происходит - ведомо только Господу, я так и не сумел понять. Смирился… Вот и сейчас, будто бы и не было этих тридцати шести лет, я воочию вижу отца, стоящего перед Сеяном. Уже рассвело, солнечный свет падает сквозь большое окно кабинета, отчетливо обрисовывая каждое движение мускулов на лице отца, каждую складку на его тоге. Отец спокоен и сосредоточен. Гладкая кожа туго обтягивает его череп - так что видна каждая косточка. Широкий лоб, глубоко посаженные, светло-серые, будто выгоревшие на солнце глаза, узкие губы, стройное, поджарое тело, сильные руки… Ладони… У моего отца они были огромные - руки солдата или землекопа. В детстве я желал иметь такие же. Но я унаследовал облик матери, и ладони у меня, несмотря на все труды, остались маленькими. В юности женщины часто говорили, что у меня красивые руки. Некоторые даже целовали их. Грех…
- Половина наших сенаторов мечтает о таком поручении, - говорит Сеян. - Но я избрал тебя, Луций Корнелий Назон Руф… Ты умен, опытен, находчив и честен. Ты отыщешь в злоумышленников, и это будет заговор, а не кучка жалких людишек, ни на что не способных, но у которых пытками вырвали ложное признание…
Сеян сидит в стороне от столба света, весь он - в тени, выражения лица не видно. Я понимаю, что сделано это умышленно, Слышен только голос - твердый и уверенный человека, привыкшего повелевать. Немного усталый… В кабинете, кроме меня с отцом и Сеяна, только Юний.
- Почему ты не поручишь розыск прокуратору? - спрашивает отец.
- Стоит ему намекнуть, как он вырежет пол Иудеи… - мне по-прежнему не видно лица консула, но я догадываюсь, что при этих словах он усмехается. - Понтий Пилат - храбрый солдат и исполнительный магистрат, но слишком любит силу. Он не заменим, когда нужно усмирить восставших, но если велеть ему открыть заговор, он истребит тысячи - и совсем не тех, кого нужно. Канцелярия и без того завалена жалобами на прокуратора Иудеи…
- Ему не понравится мой приезд.
- Мне бы тоже не нравился… Понтию придется терпеть. Я дам тебе свиток, обязывающий всех жителей империи, в том числе прокуратора, под страхом жестокого наказания не чинить тебе препятствия и оказывать всяческое содействие. Я потому избрал тебя, что уверен: ты не станешь злоупотреблять полномочиями. Это надутые индюки из сената, получив такой пергамент, стали бы потрясать им, вспоминая, от кого из богов-олимпийцев они ведут родословную, - я понимаю, что Сеян снова усмехается, и вспоминаю, что он происходит из незнатного всаднического рода. Я догадываюсь, что выбор, павший на отца, не случаен - консул не доверяет знати. - Начали они бы не с розыска, а с истребления личных врагов. Я прошу тебя помнить, что ты должен искать заговорщиков, а не воевать с прокуратором. У меня нет времени читать ваши доносы друг на друга. Постарайся действовать так, чтобы Понтий не стал врагом. В том, что вы подружитесь, я сомневаюсь, - слышно, как Сеян усмехается в третий раз, - я не знаю человека, который бы сумел встать близко к Пилату и долго на том месте удержался. В одном я уверен: сам Понтий в заговоре не замешан.
- Почему?
- Всем, что у него есть, он обязан мне. Никто в здравом умнее не станет бросать камень вверх - может упасть на голову… Видишь, я откровенен с тобой, префект!
Отец молчит.
- Что смущает тебя?
- Я не уверен в существовании заговора. Это могут быть просто фальшивомонетчики, возможна неумелая чеканка легиона, которому не хватило денег. В Римской империи многие бьют монету…
- Ты показывал ему денарии? - поворачивается Сеян к Юнию. - Все?
- Да, господин!
- Как оцениваешь работу? - теперь Сеян спрашивает отца.
- Очень хороша.
- Чем именно?
- Оттиск на всех денариях правильный и ровный. Когда молотобоец ударяет по чекану, даже у самого опытного заготовка немного смещается, к тому же удары бывают разной силы… Из сотни монет можно выбрать лишь двадцать-тридцать таких правильных.
- Полагаешь, фальшивомонетчики будут делать это?
- Не думаю. У тех, кто бил эти денарии, есть неизвестный нам инструмент.
- Простой фальшивомонетчик в состоянии изготовить такой?
- Сомневаюсь. Это очень дорого.
- Вот мы и дошли до сути! - хмыкает Сеян. - Тот, кто сделал эти денарии, богат. Если так, зачем чеканить фальшивки?
- Чтобы стать еще богаче!
- Слишком опасный путь. К тому же он не сулит прибыли. Если б денарии были из олова, слегка покрытого серебром, тогда понятно. Но фальшивки сделаны из чистого серебра! Куда проще обменять слитки на монеты…
Отец задумывается. Молчит и Сеян.
- Я хочу, чтоб мне дали сотню этих фальшивок, - первым нарушает молчание отец.
- Зачем?
- Буду показывать их на рынках. Попрошу у Пилата людей, чтоб они показывали… Пообещаю, что каждый, кто принесет мне такой денарий, получит десять взамен.
- Что это даст?
- Прежде, чем выдать награду, я потребую рассказать, как оказалась у пришедшего ко мне человека фальшивая монета.
- Он ответит, что получил ее у торговца.
- Спросим торговца… Сеть сплетают из многих нитей.
- Вижу, что я не прогадал! - Сеян встает. - Вале, префект! Ты получишь все, что требуется. Выполни это поручение, и награда последует. Преступно держать в префектах человека, который может водить легион или управлять провинцией…
В тот же день отец и Юний подписали купчую на дом, после чего Юний при свидетелях вручил отцу объемистый мешок с монетами - оговоренную плату. В мешке оказались медные сестерции, хотя в купчей шла речь о золотых ауреях. Мешок при свидетелях не открывали, так что Юний впоследствии мог смело утверждать, что рассчитался за дом сполна. Эти сестерции доставили нам много хлопот: везти их с собой было глупо, а поменять на серебро не хватало времени. Выручил все тот же Ахилл; пока рабы помогали нам в сборах, он отослал с мешком Афинодора; к нашему отъезду тот принес взамен небольшой кошель - двести тринадцать ауреев. Юний заплатил за дом в сто раз меньше его подлинной стоимости…
Императорский фиск выделил нам большую и удобную повозку, в ней хватило места не только для трех взрослых, но и наших вещей. Помимо одежды, мы запаслись оружием - я взял оба своих лука. Пока мы жили в Риме, мне только дважды удалось пострелять из нового, парфянского; к своему огорчению я понял, что понадобится немало времени, прежде чем я смогу точно попадать в цель тяжелыми, длинными стелами. Тем не менее, я взял лук - в надежде, что рано или поздно время найдется, и я научусь справляться с тугой тетивой.