Глава тринадцатая
- Поначалу думал, что это нефть. Но нефть при горении сильно коптит. Здесь же пламя яркое, дыма мало. Бензин. Прямогонный, конечно. Его в горах каждый младенец делать умеет - национальный спорт, даже змеевика не надо. Но бензин не простой - с загустителем. Не знаю, что он использовал, возможно, просто серу…
Кузьма говорил, не выбирая слов, но никто из собравшихся в гриднице его не перебивал и не переспрашивал. По лицам было видно: половины сказанного не понимают, но, тем не менее, внимали. Кузьма достал из сумки глиняную баклагу, вытащил пробку и отлил из нее в плошку. Жидкость была светло-коричневая, вязкая. Резкий неприятный запах поплыл по гриднице, Ярославна невольно сморщилась. Кузьма спрятал баклагу в сумку, взял зажженный светильник, поднес его к плошке.
Раздался тихий хлопок, и яркое пламя взметнулось на высоту локтя. Сидевшие рядом отшатнулись. Пламя бросало отблески на хмурые лица. Кузьма взял второй светильник и поднес его к плошке с огнем. В двух пядях от нее желтый язычок на кончике фитиля мигнул и погас.
- Жрет кислород из воздуха, - пояснил Кузьма. - В стороне, где я живу, называется "напалм". Прилипает к стенам и одежде, горит, пока остается хоть капля. Заливать водой бесполезно. Можно только сбить.
Он бросил на плошку тряпицу. Пламя погасло. Кузьма принес от стены длинную оглоблю и странный, веретенообразный кувшин.
- Конструкция простая, как грабли. Кувшин узкий, чтобы ракета лучше летела, но в него влезает с полведра. В кувшин вставляется палка - до самого донышка, у горла конопатится и обмазывается смолой. К палке ремешками привязан тростник, заполненный изнутри порохом, позади палки - оперение, как у стрелы, только стабилизаторов четыре. Вот и вся шерешира. Остается положить на направляющие и поджечь пороховой двигатель. При падении кувшин разбивается, горящий порох рядом - пламя вспыхивает. Мне повезло, что эта угодила в бочку с водой - кувшин не разбился, а пороховой заряд погас…
Ярославна встала из-за стола и подошла к окну. В круглых стеклышках, вделанных в раму, плясало пламя - посад еще горел.
- Надо повесить на стены сети, - кашлянув, сказал Людота. - В сажени от бревен. Шерешира отпрыгнет и упадет в ров. Там вода…
Кузьма посмотрел на кузнеца с восхищением.
- Активная броня! Но не поможет, - сказал грустно. - Небо над городом сетью не затянешь! Возьмут прицел выше и забросают город. Будем гореть изнутри. И где взять столько сетей?..
- Когда они начнут? - безжизненным голосом спросила Ярославна от окна.
- Дня через два, - сказал Улеб. - Когда посад выгорит, надо расчистить место, поставить забор… Орудие у них тяжелое и без колес. Значит, нужно сначала разобрать, а потом собрать снова…
- Тудор будет через шесть дней, - тем же голосом произнесла Ярославна. - Это, если не запозднится. Придет на пепелище…
- Думаю, ни через два, ни через три дня они по городу стрелять не будут, - сказал Кузьма.
Ярославна резко обернулась. Сидевшие за столом тоже уставились на хорта.
- Одно дело сжечь острог, другое - город, - продолжил Кузьма. - Острог - военное укрепление, которое мешает продвижению к городу, и добычи там нет. Половцы пришли за добычей. Если город сгорит, не будет им ни полона, ни серебра. Поэтому сразу стрелять не будут. Станут угрожать, требовать сдачи. Можно торговаться, тянуть время…
- Попробовать откупиться! - оживился Якуб. - Пусть берут имение и уходят! Наживем заново!
- Здесь мало серебра, - покрутил головой Михн. - Путивль готовили к осаде, все вывезли. Даже посадские, кто успел. А сотней гривен от Кзы не откупишься.
- Пообещать, что привезем еще! - не согласился Якуб. - Пусть ждут! Тем временем подойдет Тудор…
- Они не будут ждать, - твердо сказала Ярославна. - Им нужен полон. Люди из весей попрятались по лесам, а в Римове многие пробились и ушли. Поганые почти ни с чем. Они знают, что мы спрятали серебро и не шибко на него рассчитывают. В Путивле тысячи людей - это добрая добыча, такой не брал ни один хан. Кза своего не упустит. Они поймут, что мы ждем подмогу, и, когда войско Тудора подойдет, зажгут город. Тогда у нас будет только два пути: выбежать и отдаться в полон или сгореть здесь.
Ярославна обвела собравшихся долгим взглядом.
- Надо сжечь их орудие! Новое они построят не скоро. Тем временем придет Тудор…
Улеб встал.
- У меня полторы сотни на конях, столько же - пешие. Как только пожар утихнет, откроем ворота…
- Не добежите даже до забора! - стукнул кулаком Михн. - У Кзы на одного твоего воя - двадцать! Они теперь ворота крепко сторожить станут, переймут. Постреляют вас, посекут. Владимир Переяславльский тоже выехал из города - в чистом поле с погаными силой меряться. Сейчас лежит, тремя копьями язвенный. Еле отбили его у половцев, весь город князя боронить выбежал. Так у Владимира войско было, а у нас?.. Положим воев, кто на стены встанет? Бабы? Даже коли сожжем орудие поганых, город можно голыми руками брать! Нельзя, княже!
- Подземный ход в городе есть?
Все посмотрели на Кузьму.
- Малый, - удивленно ответил Михн. - Конь не пройдет, да и человек - только согнувшись. С умыслом делали, чтоб ворог внутрь в большом числе не пробрался, а нам гонца тайно послать можно.
- Вот и добре.
Ярославна подошла ближе.
- Пока только задумка, княгиня! - склонился Кузьма.
- Думай, боярин! Только скорее!..
Она пошла к выходу. Все в гриднице встали…
* * *
- Я рос сиротой, боярин, без батьки и матки. Вервь растила. А кому чужой нужен? Ел то, что свои не съели, носил то, что своим не надобно. Всю жизнь в холоде и голоде… Много работал, чтоб на свою хатинку собрать, хотя землю мне давали, что другие не хотели, - где расчищать и выжигать надо… Кости от работы трещали. Женился поздно, двадцать два уже было. У однолеток уже по трое деток, а у меня… Олеся тоже сирота. Хотя и красивая, но бедная, никому из хлопцев батьки не разрешали жениться на ней. А мне - так в самый раз. Дочка сразу родилась - жалели мы друг друга. Одна Алена у нас росла. Жена рожала тяжко, порвалось у ней там что-то - больше не тяжелела. Зато дочка вышла такая красавица…
- Давай выпьем, Микула!
- Хорошее у тебя вино, боярин! Хмельное…
- Какой я тебе боярин? Мой батька землю пахал. Зови Кузьмой.
- Добрый ты человек, Кузьма! И Вольга… Как он за меня перед князем заступился - не хотел Улеб даже копья дать… Сразу видно - не здешние вы. Наши, как волки - что бояре, что смерды. Чуть ослаб, затопчут! Вы другие. В вашей стороне все добрые?
- Всякие попадаются. И волки есть.
- Их везде много. Что за жизнь? Батюшка учил: любите друг друга! Все соглашаются, кланяются. А выйдут из церкви… У вас тоже?
- Так.
- Куда доброму человеку идти?.. Нельзя вам тут, съедят!
- Подавятся!
- Надобны вы им, пока война. А как нужда кончится, съедят.
- Мы сами, кого хочешь, съедим!
- Кишка тонка! Не знаете вы наших. Тут брат идет на брата, а сын - на отца! Князья только и знают, что друг с другом воевать, а головы вои простые кладут.
- Ты на войну добровольно пошел.
- С погаными воевать - божье дело. За это, батюшка говорил, все грехи человеку прощаются. И знаешь ты, какое зло у меня к ним.
- Знаю.
- Не видел… Вервь в лесу схоронилась, а несколько стариков решили хатинки свои проведать - на месте ли? Из молодых никто не пошел - боязно, а старики… Их не жалко, зажились. Моя с дочкой за ними увязалась, мы-то без стариков… Имение пожалела - все нам таким потом давалось! Я в отлучке был, так бы никогда не пустил! Эх!..
- Выпей еще! И ешь!..
- Добрая у вас еда! Воев так не кормят.
- Мы и сами так не каждый день. Случай особый.
- Спаси бог, что позвали! Никогда так не ел! Хоть перед смертью…
- Тьфу на тебя!
- Что расплевался! Али сам не знаешь?
- Сгинуть, Микула, дело не хитрое. Надо жить!
- Зачем?
- Вернешься к себе… Ты еще молодой…
- Нельзя мне в вервь. Двенадцать чужих сыновей оттуда увел. Половины уже нет. С меня спросят!
- Могли и без тебя сгинуть!
- Сгинули без меня - спроса не было бы. А так я увел. Не жить мне там. И не хочу. Вчера во сне Олесю свою видел. Стоит, Аленку на руках держит и зовет: "Иди к нам!"
- Не буду я тебе больше наливать!
- А и не надо! Не добреду. Голова тяжелая, ноги тяжелые… Хмельное вино! Браги с полведра надо выпить, чтоб так зашумело. Уважил, Кузьма! Дай я тебя поцелую!..
- Бить тебя будут!
- Напугал! Меня всю жизнь били! Шкура на спине полосатая.
- Могут и убить!
- А в городе не могут? Сам говорил: жить всем осталось два дня!
- Ты мог бы и уцелеть.
- На такой войне, Кузьма, уцелеть трудно. Да и зачем человеку жить, когда не хочется? Ты не печалься, я сам захотел. Поганых побил немало, а сделать так, чтоб им не пришлось больше казнить наших жен и детушек… Радостно мне. Ох, как я им! Я глотки их поганые зубами рвать буду…
- Глотки не надо!
- Не бось! Сначала дело справим, а уж потом…
- Не испугаешься, когда я приду?
- Не из пугливых… Зверья я сроду не боялся, в лесу вырос. Трех медведей на рогатину поднял.
- Меня не подыми!
- Ни за что!
- Дай я тебя поцелую!
- Проводи меня боярин до хода, ноги плохо идут.
- За стенами сам доберешься?
- Доползу.
- Чтоб не подстрелили ненароком! Поганые разъезжают…
- Куда им ночью! А я прикорну где-нибудь на травке, травка мягкая…
- Душевный ты человек, Микула!
- И ты душевный, Кузьма! Дай я тебя еще поцелую прежде, чем в эту дырку лезть…
* * *
Огонь, бушевавший под стенами Путивля всю ночь, к рассвету утих, оставив на месте густо застроенного посада черное пепелище. Кое-где на месте богатых боярских хором и убогих домишек ремесленников еще струился к небу сизоватый дымок - тлели последние головешки, но от городских стен и до самой речной поймы простиралась жуткая пустота. Между уцелевших в пожаре куполообразных закопченных печей шныряли редкие всадники в тщетной надежде найти хоть какую-то добычу. Двое степняков, самые смелые, в своем розыске добрались чуть ли не к стенам города.
- Смотри! - сказал один из них, с заячьей губой, открывавшей редкие желтые зубы. - Мертвый русский! Не успел убежать.
- Задохнулся в дыму, - ответил по-кипчакски второй, широкоскулый, подъезжая ближе и склоняясь над телом. - Стрелы в спине нет и копьем его не кололи - раны не видно. Одежда на нем - рвань. А вот сапоги еще добрые.
- Я первым увидел! - заторопился Заячья Губа, слезая с коня. - Сапоги мои!
Широкоскулый спорить не стал, насмешливо наблюдая, как напарник стаскивает с ноги трупа сапог. Когда Заячья Губа потянул к себе второй, тело вдруг зашевелилось. Половец испуганно отскочил. Напарник нагнулся и с размаху вытянул оживший труп камчой.
- Уд ты коний! Выблядок кобылий!..
Оживший труп сел и очумелым взором уставился на половцев.
- Что это он? - спросил Заячья Губа.
- Ругается, - усмехнулся напарник и еще раз хлестнул русского по спине. - Недоволен, что ты помешал ему спать. Дерзкий раб!
Заячья Губа подскочил и стал суетливо ощупывать пленника. Тот в ответ только равнодушно сплюнул. Степняк поморщился и обрадовано повернулся к широкоскулому.
- Он цел, ни одной раны! Только пьяный - воняет брагой. Наверное, пил весь день и заснул, потому не смог убежать. Он крепкий - греки дадут за него много серебра. Мой раб!
- Кза велел весь полон ставить на осадные работы, - возразил широкоскулый. - Пока мы возьмем этот город, его могут убить.
- Если не убьют, будет мой, - возразил Заячья Губа. - Хорошо, что я поехал сюда. А ты говорил, что ничего не найдем… Снимай сапог! - багровея, закричал он пленнику. - Ты не хан, чтобы я тебя разувал!
Русский недоуменно смотрел на него.
- Он не понимает, - снисходительно посоветовал широкоскулый. - Ты покажи руками, что делать. Хочешь, я еще его хлестну?
- Нет! - заторопился Заячья губа, доставая из-за пояса камчу. - Я сам!
Пленник после третьего удара понял, наконец, что от него хотят, и стащил с ноги второй сапог. Бросил его под ноги Заячьей губе, встал и, не спеша, побрел к половецкому стану.
- Ты куда! - закричал Заячья Губа, сунув в мешок сапоги. - Стой!
- Он тебя правильно понял! - засмеялся широкоскулый. - Пошел верной дорогой. Ты чем недоволен?
- Сейчас я ему! - сердито сказал Заячья Губа, вскакивая в седло.
- Изобьешь в кровь, Кза тебя не похвалит, - перехватил его руку напарник. - Ему свежие работники нужны. Лучше поищи в сумке клеймо, пока его не перехватили. Кое-где огонь тлеет, надо тавро поставить. Иначе потом не докажешь, что пленник твой.
- Правильно! - согласился Заячья Губа, шаря в сумке. - Я, как продам раба, тебя в гости позову, много кумыса выпьем. Хороший совет!
Широкоскулый вместо ответа тронул бока коня пятками сапог…
* * *
Двое русских на стене Путивля наблюдали за этой сценой. Когда Микулу заставили снять рубаху и приложили раскаленное клеймо к плечу, Кузьма сморщился.
- Первая часть удалась, - сухо заметил Вольга, - он в полоне. Я, признаться, боялся, что не получится, бросится он на них. Зарубили бы сходу. Удалось тебе…
- Сам вызвался. Никогда не встречал человека, чтоб так легко на верную смерть шел.
- А сам?
- У меня больше шансов выжить.
- Рассказывай!.. По-прежнему хочешь один?
- Вдвоем мы будем мешать друг другу.
- В пещере не мешали.
- Другая ситуация.
- Здесь хуже. Целое войско под стенами.
- С войском не справиться и вчетвером. Один не бросается в глаза.
- Кто на нас смотрит? Где один, там и два…
- Ну что ты пристал?! - сердито повернулся Кузьма к другу. - Договорились ведь! Не хочу я, чтоб ты со мной шел! Толку от твоего участия мало, а вот сгинуть на пару… Хоть один домой вернется!
- Вместе пришли, вместе и уйдем.
- Если все обойдется, и я вернусь в Путивль, кто мне поможет?
- Улеб. Сразу двоим.
- А вдруг у него не получится? Ты хоть знаешь, что и как.
- Тогда пойду я. Ты будешь ждать.
- Ты слишком молодой и горячий.
- Ты у нас спокойный и мудрый! Кто еще совсем недавно кипел, как чайник?
- Как я смогу твоим в глаза смотреть, если что случится?
- А я?
- Сможешь. У меня двое детей, сестра, брат, племянники… Я хоть что-то оставил после себя на земле. А ты единственный у родителей, своими детьми не обзавелся. Таких в старые времена даже в войско не брали.
- Не ожидал от тебя такого самопожертвования.
- Выбора нет. Не пойду, забросают город шереширами. Сгорим!
- Пробьемся!
- Через такую орду?! Убьют или, что того хуже, возьмут в полон. Поставят клеймо, как Микуле, а затем продадут на невольничьем рынке грекам.
- Я всю жизнь мечтал побывать в Греции. Представляешь, древний Константинополь, он же Царьград! Кто из историков и когда видел его вживую?
- Ты не увидишь. Посадят нас в галеру, прикуют к скамьям… Будем сидеть там в собственном дерьме и веслами ворочать пока сдохнем! Ты этого хочешь?
- Лучше уж в бою…
- Пошли спать. Голова трещит. Следующей ночью спать не придется.
- Не тебе одному…
* * *
Волк бесшумно бежал под высоким берегом речной поймы, стараясь держаться темных мест. Полная луна еще только выкатилась над зубчатой кромкой леса, и берег отбрасывал длинную тень - достаточную, чтобы укрыть не только волка, но и небольшой отряд всадников. Но всадников не было. Только одинокий зверь оставлял за собой узкий след на росной траве, и след этот невозможно было различить даже в двух шагах - настолько темно было в этот час.
В нужном ему месте волк остановился, осмотрелся и прислушался. На сотню шагов во все стороны было ни души. Тогда зверь стремительными прыжками помчался вверх по склону. Оказавшись на вершине пологого берега, замер, вглядываясь в открывшуюся его взору картину.
Все огромное пространство вдоль обоих берегов Сейма напоминало звездное небо. Только это небо, в отличие от того, что смотрелось сейчас в темные воды реки, не выглядело мирно. Сотни костров пылали на заливном лугу, всполохами освещая шатры, кибитки, телеги и другие, трудно различимые даже в лунном свете и потому непонятные глазу предметы. Возле костров мелькали тени, но их было немного - войско легло спать, оставив у огней дежурных.
Волк долго смотрел вниз, прислушиваясь и принюхиваясь. Звуки, улавливаемые его острым слухом, были мирные: ржание коней, мычание волов, редкие возгласы людей. Легкий ветерок доносил до него горький запах сгоревшего на углях мяса, кисло пахло конским потом и прелыми шкурами. Запаха, который старательно вынюхивал зверь, не было. Волк так долго стоял на берегу, что стал похож на изваяние - будто кто-то по неведомому промыслу поставил здесь истукана; то ли для отпугивания чужаков, то ли для предупреждения своих об опасности.
Ветерок, веющий от реки, усилился, и волк шевельнулся, уловив в богатой струе запахов тонкую резкую струйку. Закрутил мордой, определяя направление. Затем осторожно двинулся вниз по склону.
Оказавшись на лугу, зверь повел себя еще осторожнее: прятался в тени шатров, светлые участки поймы проскальзывал мгновенно, либо вообще полз, чтобы не попасть под взгляд сидевших у костров половцев. Немало времени прошло, прежде чем волк оказался у высокого шатра, рядом с которым стояли две груженные до верху крытые повозки.
У входа в шатер горел небольшой костер, у него сидел человек в тюрбане и халате. Человек что-то тихо напевал, раскачиваясь из стороны в сторону. Волк постоял, пристально наблюдая за странным существом и прислушиваясь, затем, определив, что певец у огня ему не опасен, прыгнул в повозку.
Обратно он появился с какой-то длинной палкой в зубах. Она мешала ему выбраться наружу, и волк несколько раз перехватывал ее зубами, прежде чем ему удалось спрыгнуть на траву. Тяжелая палка со странным утолщением на конце повела его в сторону, но волк устоял. Положив палку на траву, он снова сжал ее челюстями - ровно посередине, и побежал прочь.
Обратный путь занял у зверя еще больше времени, так как теперь он был с ношей. Однако волк не вернулся к тому берегу, откуда вынюхал добычу, а затрусил в сторону сгоревшего посада, который сейчас разрезал пополам высокий забор. Прячась в тени ограды, волк добежал до бесформенной груды, в которой угадывались какие-то бревна и кованные из железа рычаги, сложил у нее свою ношу и отправился обратно.
Когда он вновь оказался у высокого шатра, странного человека в тюрбане у костра не было. Волк прислушался, затем подошел к самому огню. В этот момент полог шатра откинулся, и незнакомец в халате вышел наружу.
Человек и волк некоторое время молча смотрели друг другу в глаза, не шевелясь. Первым опомнился человек.
- Пошел прочь! - махнул он рукой. - Нечего здесь!
Волк поднял верхнюю губу, показав длинные желтые клыки, и негромко зарычал.
- Прочь я сказал! - сердито повторил незнакомец по-русски и поднял с травы короткую палку. - Не то я тебе!