- А ты не знал? Отец Игоря, Святослав, на половчанке был женат. Чего ж Владимиру не быть? Не обидит Кончак свата. Выкуп возьмет, и добрый - без него не отпустит, но содержать будет хорошо. Слуг даст и девок. Пей, веселись! Сам тем временем на Русь пойдет. В северской земле войска нет, всех Игорь в Поле положил. Жги, грабь без помехи, уводи в полон жен и детушек, - Якуб скрипнул зубами. - Только-только отстроились смерды…
- Святослав Киевский поможет.
- Если захочет. И успеет. Войско собрать надо. А он еще не знает.
- Чего сидим?!
- На заморенных конях далеко не уедешь. Пешком быстрее. Не тревожься! Беловолод Просович с двумя заводными конями на Чернигов пошел. Сам видел. Если будет скакать без роздыху, в три-четыре дня доспеет до Ярослава Черниговского. Тот со Святославом Киевским снесется. Нам к себе ехать надо, смердов упредить, что попрятались в лесу и скот увели, а добро прикопали. В лес половец не пойдет, боится.
- Зато города пожжет.
- Не умеют поганые города брать. Посады - да, выжгут, но за забрала не влезут. Посады люди отстроят…
У костра на некоторое время все стихло.
- У тебя, княже, дети есть? - спросил Якуб, первым прервав молчание.
- Нету. И жены… Куда жениться, безудельному? Княжья дочь не пойдет, а на неровню брать не хочу.
- Лет тебе сколько?
- Тридцать скоро.
- Старый уже. Не женишься.
- Гомий, город свой удельный, верну - женюсь.
- Жениться надо смолоду, - не согласился Якуб, - чтобы дети вырасти успели, не шли в сироты маленькими. Васильку сколько это говорил, даже невесту нашел - не схотел.
- Невеста не понравилась? Некрасивая?
- Немного рябоватая, но что с того? Все остальное - при ней. Сядет - лавка трещит. Дочь боярская, в приданое за ней пять вервей давали. Богатых, не то, что мои…
- Значит, ослушался сыновец стрыя, - усмехнулся Улеб.
- Князю Владимиру на меня нажаловался. А тот сам еще дите горькое. Ножками затопал: "Нечего Васильку жениться поперед меня"! Тебе дело? Ты свое, княжье, справляй…
- Не любишь ты князей!
- Смотря каких! За тебя вот, как вернемся, молебен попу закажу. Выручил, когда поганые нас с Васильком обступили. Я уже снова в полон готовился…
- Боялся?
- Мне ль не бояться? Попал бы на хана, от которого утекли, привязал бы обоих к хвостам кобылиц и погнал бы в степь. Спас ты нас!
- Было не тяжко. Половцы сечи не любят. Они больше стрелами…
- Как ты их сек! Налетел, как коршун, ругался… "Блядины дети… Выблядки кобыльи… Песья кровь", - с удовольствием повторил Якуб. - Даже слушать было страшно. Зло у тебя на них?
- Зло.
- Убили кого?
- Сестру. Монашку. Она в Белгороде, в обители женской жила. Прошлым летом напали половцы. Над монашками учинили поругание великое, кто сопротивлялся - посекли. Сестра сопротивлялась…
- Мы девок половецких в вежах тоже не миловали, - задумчиво сказал Якуб. - Таскали по полю… Видел?
- Так монашки!
- А половцу, что монашка, что не монашка. Он в нашего бога не верует. Для него монашка баба - и все! Он к русской веси прискачет, ударит оратая стрелой, жену его возьмет, детей. Кого себе оставит, кого в рабы продаст. Мы к их вежам придем; половца зарубим, жену и детей в полон заберем, продадим купцам. Так и живем…
Якуб замолчал, и возле давно потухшего костра на долгое время установилась тишина.
- Ты жил у них два лета, - тихо сказал Улеб. - Что за люди? Угров знаю, ляхов тоже, Жмудь воевал, на ятвягов ходили… А в Поле впервой.
- Люди как люди, - пожал плечами Якуб. - Как и мы. У меня они детей увели, жену, а зла нету… Было, пока не пожил в полоне. Жизнь у поганых тоже не мед. У нас князья, у них ханы; у нас лучший, у кого земли больше, у них - скота. Разве только мы над полонными так не измываемся, и серебро они больше любят. Поэтому мне с Васильком удалось два лета вместе прожить. Продать нас - выгода маленькая, выкуп я сулил в сто раз больше. Ждали. Даже в колодки нас не забили. Только вязали на ночь, чтоб не сбегли. Днем мы скот стерегли, хлеб отрабатывали. Два лета и прошло. Потом вижу: разозлились, ругаются - точно, думаю, в Тмутаракань на рынок свезут. А тут еще с Васильком беда. Ханский сын его приметил и стал к себе в шатер звать.
- Зачем?
- Для утех плотских. У поганых таких, что с мужиками живут, хватает. Жену им надо купить, а серебра нету. У ханского сына было, но он до баб не охочий. Василько отказался к нему идти, так он силой в шатер затащил. Вижу - беда, зарежет сыновец половца, коли случай представится. Тогда обоим - лютая смерть. Поговорил с Васильком - и сбежали. Ремни на руках зубами развязали и ушли. Месяц к своим добирались.
- Пешком?
- На конях от них не ускачешь - сразу догонят. Тогда точно в колодки… В Поле всадника далеко видать, а пеший в ковыле схоронится. Пешему всадника издалека слышно, а конному - совсем нет. Поганые пешком ходить не любят, они с младенчества на конях. Легко с Васильком ушли. Взяли лук, по дороге стреляли коз, лебедей, уток… Яругу по текту дятла всегда найти можно, а в яруге - вода, дичь, дрова для костра…
- А как половцы огонь увидели бы?
- Ночью они по Полю не ездят - стада от волков охраняют; если костер в яруге затеплить, из степи не видно…
* * *
У ручья вдруг всхрапнули стреноженные кони, забили копытами. Люди у костра насторожились. Оба одновременно огляделись по сторонам. И замерли. Две пары круглых глаз горели холодным огнем всего в нескольких саженях от костра.
- Волки!
Якуб схватился за рукоять меча, но Улеб упредил.
- Сиди тихо! Это не волки.
- А то я волков не знаю! - не успокоился Якуб. - Два года от скота отгонял. Половцы их пуще нас боятся - за ночь полстада могут вырезать. У веж и дитенка подхватят, коли мать не досмотрит…
- А я говорю: не волки! - твердо сказал Улеб. - Все волки сейчас там, где сеча была. Там им пожива! Этих двоих я еще днем приметил: как ушли мы от половцев, за нами увязались. Потом отстали, притомились, видно. Но по следам сыскали… Иди сюда!
Улеб взял с лопушинного листа уже остывший ломоть мяса и бросил ближнему зверю. Хорошо видимый в лунном свете, тот некоторое время колебался, но потом подскочил и жадно схватил угощение. Мгновенно проглотил. Улеб бросил ему еще. Затем, размахнувшись, швырнул мясо зверю, стоявшему дальше.
- Ты что! Печеным мясом зверье кормить?! - заворчал Улеб. - Там от козы половина осталась - пусть рвут…
- Нельзя им сырое мясо, - ответил Улеб, не переставая бросать ломти, - если бы можно, без нас нашли. Иди сюда! - протянул он мясо зверю, ждавшему угощения. - Иди, не бойся!
Зверь, настороженно вытянув морду, несколько мгновений стоял, словно размышляя: доверять позвавшему его человеку или нет. Затем, настороженно ступая, подошел. Улеб протянул ему мясо на ладони. Зверь аккуратно взял его зубами.
- Ух ты! - выдохнул Якуб.
- Отощал, бока подвело, - сказал Улеб, разглядывая животное. - Давно человеческой еды не видел. И рана на голове. Поджила уже. Похоже - от стрелы. Досталось. Хочешь обернуться? - вдруг спросил Улеб зверя.
Тот, неловко подогнув передние лапы, склонил голову. Сдавленный стон раздался на той стороне потухшего костра.
- Пойдешь с нами! - решительно сказал Улеб и, набрав полные руки печеного мяса, бросил его зверям. - Ешьте!
- Самим оставь! - не выдержал Якуб. - Позавтракать.
- Оставил, - успокоил Улеб.
- Жизнь прожил, а хорта не видел, - тихо сказал Якуб, наблюдая, как звери жадно подбирают с травы еду. - Слышал только. А тут сразу двое. И как ты, княже, разглядел?
- Когда мы при монастыре жили, пустынник один в пещере обретался неподалеку. Братия его не любила, считала, что с нечистым знается. Он и вправду ведун. Меня учил. К нему отведу, - кивнул Улеб в сторону зверей.
- А почему жил при монастыре?
- Отец в Гомии княжил, умер, когда я отроком был. Стрый приехал, говорит: пустите с братом проститься. Долго просил. Они с отцом при жизни постоянно собачились, не раз ходили с дружинами друг на друга. Говорили бояре матери: не открывай ворота! Поверила она стрыю, открыла…
- Выгнал?
- Выгнал. Все имение забрал и еще смеялся вслед. Монастырь нас пригрел, отец при жизни много ему жертвовал. Мнихи учили меня, даже летописи вел. Как шестнадцать сровнялось, поехал в Киев, Гомий тогда в Киевской земле был, просить великого князя вернуть отчину.
- Не вернул?
- Сказал: молод еще я княжить. Сказал: послужи мне! Я и служил. В гриднях, потом в дружине. Даже вирником был.
- Хорошая служба! - причмокнул Якуб. - Приехал за вирой в вервь - ссадная тебе, уехал - стременная. На неделю барана вервь дает или две ногаты серебряных вместо мяса, каждый день - по две курицы. Хлеба и пшена - сколько съешь, да еще ведро пива каждый день. Денег тебе - пятнадцать кун за неделю! Сиди, собирай виру.
- Поди, собери! - возразил Улеб. - Смерды плачут за воротами, бабы их, дети. Не их вина, что мертвого купца на земле верви нашли. Где им сорок гривен взять? Откуда?
- Плетьми постегать - найдут! Плакать они умеют. А у каждого прикопано в кубышке… Смотреть надо, чтобы лихие люди по твоей земле не шастали! А, может, сами того купца прирезали, пограбили, да не вышло - вскрылось дело. Нельзя им верить!
- Не смог я вирником, - вздохнул Улеб. - Князь озлися и скажи: поди от меня!.. Я и пошел. У многих служил. А как услыхал, что Гомий опять в северской земле, пришел к Игорю.
- Помог?
- Обещал. Игоря сам беду пережил. Когда отец его умер, двоюродный брат выгнал Игоря из Чернигова. С матерью и братьями. Сказал мне Игорь: вот вернемся из похода…
- Ворочаемся… - вздохнул Якуб.
Оба замолчали, и в наступившей тишине было слышно, как жадно лакают воду в ручье наевшиеся звери.
- Завтра встаем с рассветом, - сказал Якуб. - Сымай, княже, седло с коня и ложись. Я покараулю. Потом Василько.
- Они покараулят! - кивнул Улеб в сторону шедших от ручья зверей. - Лучше тебя. Конного за версту услышат, а то и далее.
- Зря, что ли, мясом кормили?.. - проворчал Якуб, шагая к лошади за седлом…
Глава третья
1.
Из вечернего обхода Мумит вернулся уже в сумерках. Маленькая иголочка, знакомо покалывавшая левый висок, даже заставила его взбираться на склон. Это было небезопасно - на склоне его могли заметить, но только сверху можно было целиком рассмотреть поросшее деревьями и кустарником плато, уловить движение врага, пробирающегося сквозь заросли.
Движения не было. Но иголочка не унималась и, подчиняясь ей, Мумит прочесал дальний край леса. Он доверял своему чувству опасности - никогда не подводило. Однажды они шли вечером по притихшему селу - ночевать, и Мумиту вдруг расхотелось шагать по пустынной улице. Свернул в переулок. Назавтра испуганный хозяин рассказал: на той улице в одном из домов спецназ устроил засаду, в нее угодили двое связников из отряда Абдуллы. В другой раз он вдруг изменил первоначальный план наведаться к схрону ночью, отправился днем. И уже на подходе заметил тоненькую проволочку, натянутую поперек тропы - схрон обнаружили и заминировали. Иголочка трижды помогла ему избежать рейдов спецназа, и одной воздушной зачистки. Тогда он с группой остался в лесу, передумав спускаться в долину, хотя все было спокойно. Они отдыхали на опушке, как вдруг из-за соседнего склона выскочили два "крокодила" - боевых вертолета Ми-24, и на бреющем полете прошлись над их маршрутом. Не задержись они в лесу - хватило бы одного залпа…
Все было, как и вчера, и Мумит устало пошел к пещере. Иголочка в левом виске не унималась. "Мы здесь слишком долго, - понял он, - целых семь дней. Надо уходить. Завтра же. С рассветом".
Решение было принято, и Мумит успокоился. И уже улыбкой встретил двух волков, сидевших у входа в расщелину. При виде его, они встали, будто бы ждали.
- Хотели в пещеру заходить, - сердито сказал стоявший на посту Ахмад. - Я прогнал.
- Пусть идут, - разрешил Мумит, - они ручные, не кусаются.
Звери, словно поняв, затрусили за Мумитом. В пещере их появление встретили смехом.
- Командир волков на службу взял! - оскалился Юсеф. - Какие воины, а? Оружия только нет. Может дать?
- Куда они его повесят? Между ног? - заулыбался Алу.
- Свой ремень с кобурой отдашь! - смеялся Азад. - Тебе все равно не на чем его застегивать - одни кости…
Мумит смеялся вместе со всеми. Он был рад этому приступу веселья. Неделя в пещере в постоянной настороженности выматывает больше, чем беганье по горам. Пусть…
Волки, ничуть не обращая внимания на веселящихся людей, затрусили вдоль стены и улеглись в дальнем углу. Уложили головы на лапы.
- Сначала один пришел - на разведку, - не унимался Юсеф. - Затем женщину свою привел.
- Какая женщина? - возразил остроглазый Азад. - Оба мужики!
- Значит, у него женщина такая, - улыбнулся Алу. - Давно по горам ходят. Совсем как мы…
Захохотали все.
- Зачем они пришли, командир? - тихо спросил Юсеф, когда смех утих. - Может, буря завтра? Прячутся?
- Жилье занимают, - спокойно отозвался Мумит. - Освобождается - на рассвете уходим.
Моджахеды замолчали и переглянулись. Затем, не сговариваясь, встали и разошлись по местам. Завтра предстоит долго и далеко идти. Надо хорошо отдохнуть. Мумит улыбнулся про себя - понимают с полуслова…
* * *
Владелец столичного ресторана "Кавказский стол" с любопытством разглядывал посетителя - за него попросили уважаемые люди. Гостю на вид было лет тридцать - тридцать пять, среднего роста, худощавый. На выдубленном солнцем смуглом лице ярко выделялись глаза: серо-стальные, как клинок дедовского кинжала. Незнакомец спокойно позволил себя рассмотреть, и в его ответном взгляде владелец уловил насмешку. Обиделся.
- Что нужно? - спросил грубо, нарушая обычай.
- Хочу работать официантом.
Незнакомец говорил тихо и почти без акцента, но слова произносил твердо, как приказ.
- У меня полно официантов!
- Но я буду работать бесплатно.
Владелец "Кавказского стола" смотрел с любопытством. Гость по-своему понял его взгляд.
- Чаевые тоже буду отдавать вам. До копейки. Каждый день
Владелец указал на кресло напротив. Гость сел.
- Как зовут?
- Валид, но можно Валерой, - гость достал из кармана документы и положил на стол. - Паспорт в порядке, регистрация есть.
- Меня тоже все зовут Захаром, - буркнул владелец, листая документ. - А на самом деле я Заза.
Валера вежливо улыбнулся.
- Зачем тебе бесплатно работать? - спросил Заза, возвращая паспорт. - Только не ври.
- Хочу открыть ресторан в Баку. Решил изучить дело. Друзья сказали, что ваш "Кавказский стол" - лучший в Москве. Хорошие повара у меня есть, а с официантами - беда. Буду сам учить.
- Хорошо, что не соврал, - удовлетворенно кивнул Заза. - Договорились. Только помни: каждый день…
Через месяц он вызвал метрдотеля.
- Дело освоил мгновенно, - доложил тот. - Даже удивительно: других месяцами учить надо. А этот… Ни разу не перепутал рыбный нож с десертным.
- Джигит ножи не путает, - хмыкнул Заза.
- Есть еще вилки, ложечки… Работает без лишних слов и очень любит порядок. Когда на кухне потек кран, починил его сам, хотя никто не просил. Починил печь для выпечки. Он инженер по образованию, я узнал.
- Значит, все хорошо?
Метрдотель замялся.
- Говори! - приказал Заза.
- Люди его боятся.
- Угрожает?
- Нет. Но глаз у него нехороший. Тяжелый. Не всем клиентам нравится… Думаю, лучше использовать на выездных банкетах. Наши их не любят. Сами знаете: чаевых может быть никаких, а вот в морду получить - запросто. Там заказчик у себя дома. А этот сам просится…
- Пусть работает на выездных, - согласился Заза. - И передай ему: не надо больше заходить ко мне каждый день…
* * *
По возвращению из-за границы Мумит самолеты больше не сбивал - русские сделали выводы из потери двух штурмовиков. Но их транспортные вертолеты ползали вокруг гор, словно сытые коровы, и группа Мумита за год сожгла четыре машины, под завязку набитые русскими солдатами. Группа уничтожила также три дорожных конвоя, причем один шел в сопровождении бронетранспортеров. Их и взорвали мощными фугасами, а затем запертую между двух горящих бронированных машин колонну расстреляли из гранатометов и автоматов. Раненых не добивали - русские огрызались отчаянно, а у Мумита было всего четверо моджахедов. Пришлось уйти. Но шуму все равно было много, и люди Мумита много смеялись, когда вечером по телевизору услышали, что на колонну напала спустившаяся с гор многочисленная банда.
Он всегда тщательно планировал операцию, не жалея времени и денег на разведку. Старательно инструктировал моджахедов, не ленясь дотошно отрепетировать с ними на месте, что и как нужно делать. Поэтому за два года не потерял ни одного человека. Всегда щедро платил, даже за ночлег. По этой причине желающих служить под его началом были сотни, но в группу он не брал никого - ходил только с теми, с кем вернулся из-за границы. Зато в каждом селе у него были глаза и уши, а также руки, готовые на время взять автомат или гранатомет. При нужде он мог за день набрать отряд в сотню моджахедов, но нужды такой не случалось. "Шабашников", как называли его моджахеды временных бойцов, Мумит привлекал ровно столько, сколько требовалось.
Операции он проводил только против русских, своих, перешедших на службу к федералам, не трогал. Хасан требовал этого, но Мумит стоял на своем. В маленькой горной стране с ее вековыми традициями кровной мести и прихотливо переплетенными родственными узами, напасть на земляков означало сделать себя волком, окруженным флажками - рано или поздно выбредешь под выстрел. Многие их тех, кто стал убивать "предателей", и выбрели - горцы, получив от русских военную форму и оружие, первым делом занялись поиском кровников. Охотники знали свою страну и народ, обидчиков находили быстро и стреляли метко.
Мумита не искали. О нем даже почти не знали. По стране бродили смутные слухи о каком-то неуловимом герое-мстителе, которых всегда побеждает кафиров, но русские относились к этим слухам как к легендам. Толстые русские генералы не могли поверить, что какой-то горец с горсткой бойцов может наносить столь чувствительные удары регулярной армии, поэтому считали слухи пропагандой врага. Мумиту это было на руку. Его даже не искали за сбитые самолеты: брат, когда к нему пришли, старательно повторил легенду о гибели Карима. Мумита долго не было в стране, никто его не видел, поэтому русские поверили. Как-то Мумит по своему старому паспорту проехал через всю республику, его документы проверили, наверное, раз десять. И никто не заинтересовался.
- Почему ты не используешь смертниц? - спросил его Хасан, когда Мумит в очередной раз приехал за деньгами. - Все так делают.
- У меня хватает мужчин, - хмуро ответил Мумит.
- Смертницы убивают много русских, - продолжил Хасан. - Об этих взрывах говорят на всех телеканалах. А твои операции русские замалчивают. Военная цензура.
- Смертницы взрывают мирных людей, - не согласился Мумит. - А мою жену и детей разбомбили военные. Я буду убивать их, даже если об этом будут молчать все телеканалы. Ты можешь не давать мне денег, если тебе не нравится.