- Да нет, все это время была здесь, со мной, в Говниловке. - Анри улыбки не поддержал и сделался серьезен. - А вчера ее сняли с задания, экстренно перебросили в Германию, в Третий рейх, к фашистам. Там сейчас такая заваруха затевается, такую мать!
В это время раздались голоса, хриплые, невнятные, на повышенных тонах, и на расстоянии прямой видимости появились два бомжа, по поклаже сразу чувствовалось, промышляющие с могил.
- Ш-ш, так это же сам Комод. - Голоса сразу стихли, затрещали кусты, и бомжи испарились, словно джинны из бутылки. Показав с предельной ясностью, что у них своя компания, а у экс-маркиза де Сальмоньяка-младшего - своя, и что вообще лучше лишний раз на глаза ему не попадаться…
- Кстати, о фашистах, - мысленно оценил популярность Анри Буров. - Там, по соседству, мужик сидит, морда как у Зигфрида. Вылитая белокурая бестия, только в ботах. Хоть сейчас в СС.
- Да это же Донатас Танкист, лепший корень мой. Прибалт голимый, хотя очень может быть, что и разбавлен немчурой, - улыбнулся шевалье и вытащил помятую "Стюардессу". - Танкист в натуре, капитан, горел в Афгане ярким пламенем. Потом въехал в морду своему прямому начальнику, за что был помножен на ноль, выкупан в дерьме и выпихнут без пенсии в народное хозяйство. Теперь вот со мной в Говниловке зависает. - Он предложил "Стюардессу" Бурову и жадно закурил сам. - Слушай, Вася, давай по всем темам завтра. А то ведь сегодня на четырнадцать ноль-ноль у нас запланированы боевые действия. Нужно как следует намылить холку всем этим мусорным шакалам. Ну это ж надо, придумали херню - объявили свалку своей законной вотчиной, куда вход нашим бомжам-говниловцам категорически заказан. Хорошенькое дело, а что же они понесут в общак? Так что ладно, сегодня сойдемся, посмотрим, ху ис ху. Я, кстати, себе такие ножички изладил, ну просто любо-дорого посмотреть, - и он на метр с гаком, словно заправский рыбак, развел ручищи в стороны. - Вот такие, с долами, из рессорной стали. В общем, Вася, давай завтра. В это же время на перекрестке трактов Пулковского и Волховского. Лады?
- Лады, - сразу согласился Буров, крепко поручкался с шевалье, и тот на пару с Донатасом Танкистом отправился готовиться к сражению. Что он, что прибалтиец-фашист со спины были похожи на шифоньеры…
"А говорят, на кладбище все спокойненько, средь верб-то, тополей и берез". Буров посмотрел им вслед, усмехнулся, бросил взгляд на покойницу Наливайко и, так и не использовав по назначению "Стюардессу", подался из юдоли печали. На душе у него, несмотря на антураж, было радостно - ура, шевалье жив-здоров и находится рядом. Ну, теперь можно и повоевать. Скоро не будет ни рептов, ни кинозавров вульгарисов, ни барона де Гарда - только море дымящейся крови…
Так, полный мыслей и радужных планов, Буров убрался с кладбища, глянул на безобразие, символизирующее скорбь, нахмурился и пошагал к машине.
Рубен Ашотович был не за рулем - плюнув на все законы коспирации, он разговаривал - и, сразу видно, по душам - с каким-то мужиком в комбинезоне. Чувствовалось по всему, что если даже они и не друзья, то добрые хорошие знакомые. Скорее всего - бывшие сослуживцы. Буров в секретной службе что-то понимал - он терпеливо подождал, пока мужик отчалит, выдержал должную паузу и уже в машине с невинным видом спросил:
- Никак знакомого встретил, Рубен Ашотович?
- Ну ты, Василий, скажешь - знакомого. - Тот, все еще обрадованно скалясь, запустил мотор, клацнул передачей, отдал педаль сцепления. - Это же напарник мой бывший, Васька Штык, когда "негрили" вместе. В гости звал, сказал, что постарел, рассказал по-быстрому о том, о сем, об этом. Землекопа нашего замочили, старого директора замели, в Бомжестане верховодит теперь какой-то Комод, а вчера на кладбище "негры" поймали двух "писателей". Живьем взяли. Одного избили до полусмерти и выкинули на свалку, другого, как бы это помягче сказать, сделали гомосексуалистом и выкупали в Дудергофке. Пусть подмоется, сволочь. Если даже и выплывет, то пидором гнойным. - И, поймав недоуменный взгляд Бурова, Рубен Ашотович пояснил: - "Писатели" - это жесточайшие враги и первые конкуренты "негров". Ведь те как - ночью камушек опрокинут, днем за дополнительную плату подымут, и все довольны. А "писатели" положат глаз на памятник посимпатичнее, прикинут его стоимость да и изуродуют надпись, испоганят портрет. Потом же по телефону сообщают родственникам, что, мол, такое вот случилось дело, и называют адрес мастера, который может беде помочь. И жди теперь, пока этот камень отреставрируют - ни опрокинуть его, ни поднять. В общем, все "писатели" - гады. Падлы, суки, сволочи, ложкомойники…
Так, не прекращая разговаривать на кладбищенские темы, ехал Буров с Рубеном Ашотовичем по летнему городу Ленина. И нисколько не волновался по поводу выпитого винца - по документам они значились сотрудниками контрразведки "Роса", прибывшими в длительную служебную командировку из далекого и славного Оленегорска. А кроме того, на торпеде "жигулей" имелся миленький картонный прямоугольник, из лаконичной надписи на коем явствовало, что остановке, равно как и проверке, данные "жигули" не подлежат. Вот так, с пламенным приветом, пошли все на хрен. Мелькали светофоры, скрипели тормоза, катился Вася Буров со товарищи по делу секретному, служебному, сугубо конфиденциальному, а если глянуть в корень - конкретно мокрому. По душу Васнецова, полкана из ГБ, если, конечно, эта сволочь уже не заложила ее рентам. И никакой он не полкан, так, жучка шелудивая, нечто теплокровное, двуногий, хищный, смердящий зверь. А как похож на хомячка - щечки круглые, взгляд бесхитростный, сам весь из себя такой покладистый, елейный, добрый. Впрочем, у Бурова полковник Васнецов почему-то ассоциировался с хорьком, может быть, благодаря своему имени-отчеству: Тимофей Кузьмич. Мультфильм был детский про хоря, которого звали Тимоха. Правда, тот Тимоха не драл у женщин скальпов с лобков…
А "жигуленок" знай себе урчал мотором, сигналил поворотниками, вибрировал подвеской. Арутюнян потел, концентрировал внимание и на рожон не лез - рулил по правилу трех "д" - дай дорогу дураку. У нас ведь, если верить классику, две беды - дураки и дороги. Эх, если бы так…
Наконец, пересекая город с юга на север, протащились по Московскому, миновали центр, затем Аптекарский остров и выкатились на Приморский проспект. Отсюда до цели экспедиции оставалось уже недалеко.
- Рубен Ашотович, тормозни-ка у ЦПКиО, - сам не зная почему, сказал Буров, вылез из машины, покрутил головой. - М-да, все течет, все меняется. Где же вы, вековые, стеной, мачтовые сосны до неба?
А память тут же отфутболила его на двести лет назад, показала явственно, во всей красе великое Елагинское хозяйство: огромный, крытый красной медью дом, мощные, из полированного гранита, колонны которого делали его похожим на дворец, грандиозный парк, разбитый строго регулярно, на аглицкий манер, хитрые оранжереи и хозяйственные постройки, бесчисленные беседки, баскеты и мосты. Все - в небывалой заботе, ухоженности и опрятности. Еще Буров вспомнил, как принимал его главный директор придворной музыки и театра. Вспомнил свою комнату с кожаными обоями, расписанными маслом по перламутровому фону, с дверями из красного дерева, украшенными бронзовыми накладками, и с мебелью, обшитой бархатом малинового цвета, с серебряными кистями и золотыми шнурами. В зеркальном потолке, помнится, отсвечивало пламя жирандолей, в большом хрустальном шаре плавали живые рыбы, пол был инкрустирован порфиром и черным мрамором и представлял собой узорчатый невиданный ковер. А напольная севрская ваза бирюзового цвета с украшениями из белого бисквита, а большие бронзовые канделябры в форме античных амфор, а огромный, во всю стену шедевр с изображением святого семейства! Впрочем, бог с ним, со святым семейством. А вот саженные осетры, свежие - это накануне Масленицы-то! - малина, земляника и ананасы - вот это да. Не говоря уже о салатах из соленых персиков, гусиной печени, вымоченной в меду и молоке, жареных хавроньях, выкормленных грецкими орехами и напоенных перед забоем допьяна лучшим венгерским. Ну, на фиг, лучше не вспоминать. И не слушать всхлипов музыки, доносящихся из-за ограды, за которой отдыхают так центрально и культурно…
- К черту, - дал пинка воспоминаниям Буров, уселся в "жигули", глянул на часы, потом кивнул Арутюняну: - Поехали. На первом перекрестке направо.
Скоро он велел остановиться, щелкнул замками кейса и вытащил портативные, сразу видно, не наши, радиостанции.
- Тэк-с, выбираем канал, подстраиваем частоту, проверяем. Ажур. Рубен Ашотович, держи. И запомни, как "Отче наш", - хранить радиомолчание, в эфир выходить только в случае ЧП. Когда я пошумлю два раза, вот так, - Буров дважды надавил на клавишу вызова, - заводи мотор, разворачивай авто и будь, как пионер, готов. Ну все, ариведерчи, не скучай.
Дружески кивнул, улыбнулся и вылез из машины. Не забыв собаководческие, приготовленные заранее причиндалы. Путь его лежал к приземистому, с эркером и балкончиками, миленькому особнячку, утопающему в море зелени. Однако миленькому лишь на первый взгляд, подходить к нему следовало с опаской. А потому повесил Буров на шею поводок, взял в одну руку намордник, в другую строгий ошейник и голосом, звенящим от экспрессии, принялся взывать:
- Рекс! Рекс! Рекс! - При этом он кидался, куда там Рексу, на всех встречных-поперечных, звенел ошейником наподобие вериг и не то рычал, не то стонал, не то скулил по-волчьи: - Собачку не видали? Кобелька? Черненький, с хвостиком такой.
И, проводя ладонью на уровне груди, доходчиво показывал, какая где-то рядом бегает собачка. Народ в разговоры не встревал, стремительно бледнел и разрывал дистанцию. Ну ее на хрен, эту черненькую собачку с хвостиком, габаритами со среднего телка.
Так, взывая, стеная и скорбя, Буров скоро вышел на расстояние прямой видимости, оценил рифленые двойные окна особнячка и несколько сменил репертуар.
- Рекс! Рекс! Рекс! На! На! На! - При этом он достал изрядный кусок "Краковской", прикинул оснащение периметра охраны и снова, не мудрствуя особо, взялся за свое: - Рекс! Рекс! Рекс! Ко мне!
М-да, вот ведь, блин, домик-пряник, наследие проклятого царизма, проходящий по секретным документам как объект АБК - чрезвычайной важности, стратегического значения, а для отвода глаз замаскированный под снабженческую контору: не крашенные вечность ворота, табличка "Отдел кадров" у дверей, заплатки объявлений на стене: "Требуются, требуются, требуются". Только просто так, с улицы, туда еще фиг возьмут…
И долго еще Буров бродил вокруг да около - взывал, стенал, звенел, нервировал случайных прохожих и потчевал полукопченой "Краковской" окрестных компанейских котов. Наконец дождался - из-за периметра домика-пряника потянулся народ, с виду люди как люди, две руки и две ноги. А вот и полковник Васнецов, посмотреть - душа человек: маленький, кругленький, брюхатенький, похожий - нет, не на хорька и хомяка - на добрейшего медведя коалу. Вальяжного, медлительного и не вредного, питающегося эвкалиптовыми листьями. Ишь как идет-то - плывет, неспешно так загребает на парковку. К новенькой, сияющей боками экспортного исполнения "семерке". Жутко шикарной, цвета лазурь.
"Ах, значит, ты у нас автомобилист". Буров шуманул, как и договаривались, в эфир и неспешно двинулся к Арутюняну. Тимофей Кузьмич человек обстоятельный, вдумчивый, рупь за сто, будет греть мотор до упора.
Рубен Ашотович сигнал принял - "жигуленок" был развернут и стоял под парами. Одиннадцатой модели, кирпично-красный, выделенный по советско-атсийской дружбе. Проверенный временем…
- Дай-ка я. - Буров сел за руль, дождался голубой "семерки" и, отпустив на пару дюжин корпусов, неспешно двинулся следом. Без суеты, с предельной осторожностью: чтобы с гарантией вести клиента, нужно минимум семь машин, да и Тимофей Кузьмич давно не мальчик, вернее, не девочка, полковник как-никак, проверенный чекист. Как бы не въехал в тему…
Не въехал. Может быть, потому, что ехать было недалеко - на улице Савушкина "семерка" остановилась. У мрачного, видимо, сталинской постройки дома с серыми стенами. Полковник поерзал на сиденье, накидывая кочергу на руль, вылез из машины, старательно закрыл и бодро, этаким брюхатым колобком вкатился в полумрак подъезда. Буров выдержал паузу, пробрался следом и затаился, превратившись в слух. "Первый этаж, второй, третий, четвертый". Звякнули ключи, клацнул замок, дверь, шаркнув утеплителем по полу, подалась. Похоже, дальняя, слева на площадке.
"Ладно, будем посмотреть". Буров отлепился от стены, начал пересчитывать ступени, а в это время послышались шаги, и в подъезд пожаловал… сам обер-некромант, волшебник, жрец и экстрасенс Лев свет Семенович Задков. Лоснящийся от счастья, в костюме цвета беж, с огромным вычурным, напоминающим веник букетом. Сразу видно - для дамы сердца.
"Все правильно, не полкан Васнецов - жучка". Буров, чему-то радуясь, прибавил ходу, взметнулся птицей на самый верх и чутко, не дыша, принялся следить, как разворачиваются события: как снова шаркнул по полу утеплитель, как замурлыкал томно Тимофей Кузьмич, как порывисто обнял его Лев Семенович, как торопливо, в предвкушении счастья, парочка убралась в свой брачный чертог.
"Вот дерьмо, - поделился сам с собой впечатлениями Буров, подошел к двери чертога, полюбовался на замок. - Такое же говно".
Скверно усмехнулся, посмотрел по сторонам и спустился вниз, к верному Арутюняну:
- Мужайся, Рубен Ашотович, это надолго.
Действительно надолго: они прямо-таки объелись вкуснейшим, по двадцать восемь копеек за батончик, мороженым, упились грушевой, по три копейки за стакан, газировкой, а уж наслушались-то радио на халяву. До чего же славно, вольготно и хорошо жилось, оказывается, советским людям в родимом отечестве! В магазины для них завезли новозеландское масло, соки от Фиделя Кастро, дамское нарядное белье и проверенные электроникой презервативы из Прибалтики. Фабрика "Скороход" специально для советских женщин увеличила производство туфель с обтянутым каблуком. Поднять же петли на своих чулках советские женщины могли во всех ателье и приемных пунктах фабрики "Трикотажница". А в кинотеатре "Аврора" уже для обоих полов функционировал зал стереофонического показа, оборудованный специальной прецизионной аппаратурой. Достаточно лишь надеть полароидные очки - и все, можно увидеть птичек, порхающих под потолком, и экзотических рыбок, ныряющих между кресел. Не надо ни косяка с дурью, ни "Столичной" водочки под плавленый "Городской" сырок…
Наконец уже ближе к ночи любовная идиллия закончилась - в чертоге страсти зажегся свет, за плотными шторами обозначилось движение, и вскоре из подъезда показался Васнецов: какой-то зыбкой, вихляющей походкой он медленно подтягивался к своей машине. Словно "плечевая", оприходованная и так, и сяк, и эдак, дешевая потаскуха. Глядя на него, Буров вдруг ясно понял, что хочет полкана придушить, а потом подняться на четвертый этаж и вырвать трахею у некроманта. Однако делать этого сейчас было не надо. Надо было пристраиваться "семерке" в хвост, переться на Гражданку и устанавливать, что Васнецов живет в большом кирпичном доме на третьем этаже. И судя по белью, развешанному на балконе, - живет в ячейке общества, советской семьей. Как и полагается стойкому чекисту и коммунисту.
В общем, в цитадель советско-атсийской дружбы Буров и Арутюнян вернулись за полночь. Поздно, но весьма плотно поужинали, напились чаю и, поручкавшись, отправились отдыхать. Собственно, Буров иллюзий не питал, понимал, что ему еще придется потрудиться. В красках показать себя на гормональном уровне. Удивительно, но факт - Лауре было не до секса.
- Что это, моя радость, с тобой? - поднял брови Буров. - Никак настали критические дни? Или, может, болит чего? Душа, например?
- Угу, целовалась бы еще, да болит влагалищо, - превратилась на минутку в бабу-дуру Лаура, без энтузиазма улыбнулась и снова стала дочерью друида. - Морально настраиваюсь, Васечка, концентрирую волю. Путь предстоит не близкий, как говорится, дорога дальняя. Слава богу, что не в казенный дом. В Германию, к нацистам, в Третий рейх. Надо бы с Борманом пообщаться…
- Что, и ты к фашистам в лапы? - удивился Буров, запахнул халат и устроился на постели у Лауры в ногах. - Туда уже вроде Мадлена отчалила? Да, шевалье говорит, там какая-то запарка.