Однако скоро стало Бурову не до скромняги "Терминатора" - начался процесс приземления. По всей науке, как полагается - на полную ступню и сомкнутые ноги. Действуя без мыслей, на автомате, Буров расстался с парашютом, ловко свернул его в кокон и вместе со шлемом и подвесной системой сунул поглубже в дупло - вот подарочек так подарочек кому-то из братьев наших меньших. Теперь следовало немедленно убраться отсюда, причем настроившись на лучшее и выбросив из головы все мрачные мысли - выживание начинается непосредственно в сознании. Если ты впадаешь в пессимизм, жалеешь себя и ждешь беды - можешь не сомневаться, она придет. Так что потянул Буров носом живительный лесной озон, дослал патрон в казенник "Глока" да и припустил спецназовской упругой рысью. Куда? Даже думать не стал - по душу Лауры. Изо всех сил, на пределе возможностей, не замечая усталости, мошкары и шипастых, хлещущих бичами ветвей. Путь его лежал к лесистой сопке - через широкий, заросший девственными папоротниками овраг. Здесь были завалы бурелома, противотанковыми надолбами выпячивались валуны, казалось, невозможно отыскать место более глухое и труднопроходимое. Однако ничего, Буров прошел, даже не поморщился. Выбрался на едва заметную звериную тропку, вытер пот с лица, перевел дух и, стараясь не шуметь, слушая в оба уха, с энтузиазмом попер по редколесью в гору. План его был прост: добраться до вершины, залезть на дерево и как следует осмотреться - если на крайняк с Лаурой что плохое, купол парашюта отлично виден на фоне зелени. Потом можно еще покричать, в нарушение всех правил стрельнуть в небо - не маленькая, услышит, скумекает, даст знать. И лезть на елку надо в темпе, без расслабления и соплежевания: "сухой" не просто так сберег снаряды, теперь, как пить дать, нужно ждать подарка в виде вертолета, поисковой группы и натасканных собачек. Так что программа-минимум сейчас одна - вперед. Работать ножками, шевелить грудями… Только напрасно Буров бегал, лазил, орал до хрипа и стрелял. Пол-обоймы извел, всю фауну распугал, устал, как собака, а толку никакого, Лаура молчала. Как сквозь землю провалилась, ни ответа ни привета. Ни следов, ни парашюта, ничего. Вот ведь, блин, женщина-загадка…
"Так, малый ход, стоп, машина, - велел наконец Буров сам себе, вытянулся на спине, уперевшись подошвами в столетнюю ель, полностью расслабился и замедлил дыхание. - Перекур". Да, сейчас он чуток передохнет, так, чисто символически, минуток пятнадцать, затем, чтобы обмануть голод и набраться сил, съест пригоршню ягод лимонника и снова отправится на поиски. Теперь уж ежику понятно, что с Лаурой что-то стряслось. Может, приземлилась неудачно, может, напоролась на сук, может, угодила в болото. Да мало ли чего. Она ведь все-таки женщина. Хрупкая, нежная, ласковая, ответная. Каково же ей сейчас в непролазных дебрях - одной, беззащитной, очень даже может быть контуженой или раненой. В этих нелепых, а-ля Чарли Чаплин, ужасных безразмерных говнодавах…
"Ладно". Даже не вылежав свою четверть часа, Буров встал, быстро поклевал лимонника и, чувствуя себя голодным, как лесной санитар, по новой подался в бега. Тревога за Лауру, за ее жизнь погоняла его, как кнут. Лишь сейчас со всей отчетливостью Буров понял, что она значит для него. Вот ведь, блин, и умница, и красавица, и пылкая любовница, и надежный товарищ. С такой можно куда угодно, и в койку, и в разведку, и в небо, и в трубу. Хоть на край земли. Где она теперь, что с ней?
- Лаура, отзовись, Лаура! - мощно, в который уже раз надсадил Буров горло. - Лаура! Лаура! - Немного подождал, сделал резкий вдох и снова вострубил с экспрессией изюбра: - Лаура! Лау…
И вдруг замолк, глянул в небо и быстренько нырнул в кусты - услышал шум моторов. Вертолетных. Летели, если судить по звуку, Ми-восьмые, троицей, с северо-востока. Да, похоже, насчет "приятного" сюрприза он нисколько не ошибался. А вертолеты между тем полого снизились, выписали круг и этакими брюхатыми стрекозами начали садиться - на каменистую проплешину, аккурат к дымящимся останкам "Аллигатора". Из их чрева посыпались горохом молодцы - сразу чувствуется, недобрые, не какая-то там вохра, настоящий спецназ. В ладном "камуфле", при "Клинах" и эмпэ-пятых, а главное - при лучших корешах человека. Злых, хрипящих от ярости, по мордам видно, отлично натасканных. Вот так, с добрым утром, тетя Хая, ля-ля-ля, вам подарок из Шанхая, сука-бля…
"Сколько же, ребята, вас! И все без намордников. - Буров оторвался от бинокля, яростно почесал скулу и снова приложился к оптике. - Что-то не нравитесь вы мне, ребята, ох как не нравитесь…"
В том, что собаки возьмут след, он не сомневался. Плевать, что жарко, середина дня и полное безветрие - барбосы, сразу видно, поимистые, злые, дело свое знают. Возьмут, возьмут, и хорошо, если не за задницу… А играть в войну с псарями, вооруженными до зубов, Буров не собирался - он устал, издергался, зверски хотел есть, так что оставалось лишь одно: ретироваться. Но - неспешно, с достоинством, не теряя лица. Что и было сделано - снял Буров часики с руки, положил в карман, густо измазал грязью кисти и лицо да и подался на запад, к речке, по всей диверсантской науке: скрытно, беззвучно, держась в тени, сливаясь с рельефом местности. А собачки как бы в подтверждение его мыслей даже сомневаться не стали - уверенно пошли следом. Напористо, с огоньком, этаким сплоченным одной целью зубасто-хвостатым коллективом. И это было хорошо - поводки они натягивали в сторону, прямо противоположную той, где могла находиться Лаура.
"Зачем Герасим утопил Муму?" Скоро не замеченный никем Буров добрался до реки, по колено в воде прошелся вдоль берега и, профессионально высмотрев местечко по душе, принялся собираться: срезал камышинку посимпатичнее, обременил карманы галькой, сунул спички в презерватив и завязал его узлом, не на память - чтобы не промок. Глянул быстро на голубое небо, тяжело вздохнул и превратился в слух. А когда поблизости в лесу раздался лай, пошел в воду - погрузился по пояс, по грудь, по плечи, глубже, глубже, с концами, с головой. Скоро на поверхности остался лишь конец камышинки - другой Буров держал во рту, контактировал с атмосферой и пускал пузыри. Кардинально изменил среду обитания, натурально в воду канул, под носом у врага. Так поступали воины во все века - и гунны, и древляне, и русичи, и запорожцы. Метод этот, к слову сказать, старый как мир и называется в кругах определенных запорожским.
Словом, сориентировался Буров, выбрал курс и пошел себе под водой аки посуху, с тем чтобы устроиться под разлапистой, напоминающей дохлого спрута корягой. Место было что надо, вполне уютное, - сверху, сквозь хитрое сплетение древесных "щупалец", проглядывало солнышко, грело душу, высвечивало в подробностях местные красоты: золотой песочек на дне, колышущиеся водоросли, речную фауну в лице проворных, на редкость любознательных мальков. Очень даже напоминающих уклеек, коих Буров в детстве ловил на булку и презентовал по доброте душевной соседской кошке. Она, дура, помнится, отворачивалась, не жрала… Эх, добыть бы таких побольше, сварить ушицу, расположиться у костра, тяпнуть водочки граммов эдак сто пятьдесят. Потом чайку погорячей с сальцем и колбаской. Затем можно еще водочки, еще, да не просто так, с ушицей. К ней, само собой, хлебца, чесночку… В общем, все было бы преотлично, если бы не два "но": собачий холод и волчий голод. Вот, блин, жизнь, и почему в ней не бывает никогда полной гармонии?
Между тем злобный хвостато-камуфляжный коллектив единомышленников прибыл на берег. Барбосы заскулили, заметались у воды, чуя всю правду-матку, но, как это свойственно барбосам, играя в молчанку. Так что их начальники все поняли по-своему и особо мыслью по древу растекаться не стали - послышался рык команд, взревели бензопилы, задорно, по-стахановски затюкали топоры. Было решено построить плавсредства, форсировать преграду и продолжить преследование на противоположному берегу. Естественно, по-гвардейски, в ударно-боевом порядке. Как учили.
Бурову вся эта суета ужасно не нравилась. Ишь ты, что творят - гонят волну, распугали всю рыбу, действуют на нервы и особо не чешутся. Веселее надо бы, ребята, веселей, течение здесь холодное и проблемы со жратвой. Ну, блин, сегодня и денек, рубь за сто - понедельник. Ну, блин, и жизнь, только держись. Собственно, одной рукой держался Буров за камышинку, а другой непроизвольно пестовал кобуру "Глока" - весомый аргумент как-никак, последний убедительный довод. Дай-то бог, чтобы не пригодился. А впрочем, на Бога надейся, а сам не плошай…
Наконец плоты поспели, и форсирование началось. Как и было задумано - бодро, весело. Супостату на страх. Однако переправившиеся без потерь барбосы вдруг занервничали, заскулили, потеряли темп и даже не подумали идти по следу. Более того - скептически оскалились. О, это был верный знак, и командиры опять-таки поняли его по-своему, опять-таки особо не растекаясь мыслью по древу. Приказ был строг, категоричен и весьма доходчив - преследовать врага, плывущего по течению. Так что погрузились недобры молодцы на плоты, взяли на короткий поводок своих мухтаров да и отчалили себе. Такую напоследок подняли волну, такую муть да беспокойство развели…
"Девять футов под килем, ребята. Попутного ветра в жопу". Буров, выбросив гальку из карманов, всплыл на перископную глубину, глянул осторожно из-за коряги и судорожно, не чувствуя ни рук ни ног, медленно подался к берегу. Трудно, под зубовный стук выбрался на сушу, дрожа всем телом, упал, однако тут же заставил себя встать и, задыхаясь и хрипя, бежать вдоль берега реки вверх по течению. Двигаться, двигаться, двигаться, согревать переохлажденный организм. Здесь тебе ни водки, ни костра, так что вперед, вперед, вперед. А дрожь - это хорошо, дрожь - это отлично, значит, организм борется, и надо ему помочь. Кто это сказал: "Я мыслю - значит, я существую"? Брехня. Я бегу - значит, я живу. Вперед, вперед, вперед. И раз, и два, и три. И не смотреть по сторонам, и не отвлекаться, и не реагировать ни на что. Чтобы никаких мыслей, никаких эмоций, никакой суки-падлы-стервы-жалости к себе. Взгляд только вниз, на землю, на носки ботинок, вниз, вниз, вниз. Вперед, вперед, вперед. Эх, Лауру бы сюда. Лауру, Лауру, Лауру. Согрела бы живо. Лаура, Лаура. Где она теперь? Лаура…
Наконец Буров перестал дрожать, выстукивать зубами чечетку и с несказанной радостью почувствовал, что у него есть руки и ноги. Не останавливаясь, он перешел на шаг, оценивающе осмотрелся на местности и, не задумываясь, взял курс на полянку, к огромному замшелому валуну. Место это тихое и укромное было по нраву не одному ему - с дюжину, а может, и поболе гадов грели свои косточки на теплом камне. С важностью свивались в кольца, вальяжно блестели чешуей, лениво подставляли солнцу сплющенные треугольные головы. Ах, Ташкент, ах, парадиз, ах, неземное наслаждение! Только Буров быстро обломал им весь сайф, да так, что ретировались не все - самую упитанную гадюку успокоил навсегда, взвесил, покачивая, на руке и с довольным видом положил в котомочку. Пригодится. Затем, чудом не порвав, выкрутил одежку, расстелил ее на нагретом месте и с уханьем, с каким-то звериным рыком вытянулся на спине рядом. Под ласковыми, живительными, нежными, как руки женщины, солнечными лучами. А ведь правы гадюки-то - и впрямь благодать. Ни мыслей, ни желаний, ничего, только сказочное ощущение тепла. Впрочем, нет, тревога за Лауру как сидела у Бурова в душе, так там и осталась - саднящей, острой, не дающей покоя занозой. А потому он лежал недолго - встал, зевнул, с хрустом потянулся и принялся влезать в одежды. Хотя и влажные еще, мерзкие на ощупь, зато отбаненные классно, не воняющие дерьмом, не напоминающие ничем о приключениях на звероферме. Вот, блин, дайвинг так уж дайвинг, и от врага ушел, и одежонку простирнул, и с матерью-природой пообщался. Впечатлений масса, одни, сука-бля, положительные эмоции…
- А как тебе холодное купание, дружок?
Буров бегло осмотрел водоупорный "Глок", клацнув затвором, сунул в кобуру, удовлетворенно хмыкнул и снова заработал ножками. По идее, нужно было, конечно, бежать вдоль реки, путать следы, брести по воде. Однако какая тут логика, какой здравый смысл! Плюнув конкретно на безопасность и конспирацию, Буров выругался по матери и снова отправился разыскивать Лауру. А ну как, а вдруг… Надежда-то, как ни крути, умирает последней. Только чуда не случилось, а реальность была сурова - сгинула Лаура, испарилась, пропала без вести, не оставив и следа. Будто это не ее певучий голос Буров слышал лишь совсем недавно. Вот, блин, кажется, и времени-то прошло немного, а жизнь вдруг стала блеклой, неинтересной, мгновенно потерявшей все богатство красок. И почему мы начинаем понимать, чем обладали, лишь когда теряем? В общем, зря сделал Буров круг, вымотался, как собака, и, мрачно завернув к реке, попер уже по всей науке - мастерски петлял, заметал следы, шлепал, терроризируя мальков, в прибрежных водах. Наконец он почувствовал, что наступает край, голод, усталость, негативные эмоции накатили на него девятым валом. "Тпру!" - скомандовал Буров сам себе, сделал небольшой крюк в сторону и, высмотрев подходящее местечко, принялся старательно рыть землю. Устраивать походный очаг под названием "дакота", представляющий собой две неглубокие, сообщающиеся ходом ямы. В одну закладывается топливо, вторая служит поддувалом. И все, не страшен ни ураган, ни любопытствующие взгляды - в плане маскировки, удобства и безопасности лучше, наверное, не придумаешь. Так что покончил Буров с земляными работами, ловко запалил костер и обратил свое внимание на гадюку - на ту самую, навеки успокоенную, согнувшуюся в три погибели в котомочке. Скоро, обезглавленная, ободранная и выпотрошенная, она была разделана на куски, аккуратно нанизана на прутики и определена над раскаленными углями. А пока поспевала гадючья бастурма, Буров не смилодоном - истомившимся медведем влез в заросли малины. Вот уж навел шороху, вот уж отвел душу - от мириад ароматнейших, кисло-сладких ягод рябило в глазах. И кто это сказал, что садовая малина вкуснее? А в воздухе тем временем поплыло благоухание. Буров, не мешкая, отправился к костру, взял на зуб жареную рептилию, крякнув от восторга, наполовину съел ее и сразу вспомнил высказывание отца всех народов: "Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее". Ну да, как в желудке, так и на душе, какова кухня, такова и музыка. Затем Буров быстренько засыпал костер, вернул на место дерн, убрал все следы и через малинник, отдыхая на ходу, неспешной походкой подался на маршрут. Беззлобно выругался, с юмором вздохнул и, чувствуя, как бултыхается внутри гадюка, пошел спецназовской упругой рысью. Медлить и расслабляться сейчас было не резон, следовало, наоборот, предельно увеличить отрыв. Ночью небось не поработаешь ножками, вертолеты уж, как пить дать, оборудованы ноктовизорами. Засекут в лучшем виде, затравят, как зайца. Так что до наступления темноты - бега, бега и бега, потом залечь куда-нибудь в укрытие, ну, а уж как рассветет… Утро, оно, как известно, вечера мудренее. Сейчас же главное не сбавлять темп, не почивать на лаврах и не держать противника за малахольного придурка. Ножками, ножками, ножками. И головой. Словом, до самого заката старался Буров - все петлял, хитрил, маскировал следы. Летел как на крыльях, из последних сил, спасибо лимоннику, гадюке и малине. А в голове его по кругу бежали сами собой мысли. Безрадостные, чередой… Вот, блин, всего-то первый день в отечестве, а уже кровь, смерть, трупы, сплошные непонятки. Красивые женщины с гарпунами в спине, атакующие истребители, натасканные собаки. Лаура-Ксения, провалившаяся как сквозь землю. Да, нам дым отечества, конечно, сладок и приятен, но что-то от него першит в горле…
Наконец солнце вызолотило верхушки кедров и стало потихоньку уходить за горизонт. Небо как-то разом побледнело, выцвело, от кустов, камней, от стволов деревьев потянулись сумеречные тени. В природе ясно чувствовалось приближение ночи.
- Тпру, - сказал опять Буров сам себе, перешел на шаг, замедлил ход и, немного отдышавшись, стал осматриваться. Острый взгляд его сразу зацепил матерую накренившуюся ель, под мощными замшелыми корнями которой было вдоволь свободного пространства. Уютно, тихо, сухо, жилплощадь - хоть куда. Однако Буров не удовольствовался милостями природы и с рвением взялся за нож: расширил кубатуру, наладил потолок, нарезал лапника и занялся постелью. Скоро дом для смилодона был готов - с экранированным верхом, комфортабельным низом и могучей, для защиты от ветров, стеной. Что там зверю - и человеку очень даже сгодится. Буров так и сделал - прикончил, на ночь глядя, гадючью бастурму, прошелся по зубам обкусанной еловой веткой да и, не мудрствуя лукаво, завалился спать. На пышное, благоухающее хвоей, роскошнейшее ложе. Сбоку толстенная стена наподобие кремлевской, сверху могучий, в три наката, потолок. Чисто, тепло, уютно, просторно. Нежатся, отдыхают натруженные члены, сказочно благоухает лесом и смолой, а в животе плавает себе, неспешно переворачивается, отдает калории питательная гадюка. Эх, хорошо. Хрен вам, голод, холод, блохи и вертушки с ноктовизорами…
А потом к Бурову пришел Морфей, плотно взял од свое крыло и показал Лауру. Огненно-рыжая, в своих ужасных ботинках, она брела по лесу и загадочно улыбалась…