Раничев так пристально всматривался в пачку, что не сразу и разглядел гостей – местных полуразорившихся вотчинников, Колбятиных прихлебателей. Многие из них были уже изрядно навеселе, видно, с самого утра разговлялись. Тиуна Минетия средь них видно не было, не было и Аксена. Ну да, он же в Орде…
– Христос воскресе! – поклонившись, поприветствовал Иван.
– Воистину воскресе, – прожевав, отозвался кто-то, но христосоваться никто не спешил, впрочем, на это Раничев вовсе не был в обиде.
– А, скомороше! – ухмыльнулся хозяин. – Давай, спой чего-нибудь.
В парчовом длинном кафтане, болтавшемся на нем, как халат на вешалке, с длинным носом крючком, Колбята чем-то напоминал в этот момент злую общипанную ворону.
– Спеть? – Иван опустился на поднесенную слугами скамью, приладил гусли.
Ай же ты Добрыня Никитинич,
А бери-ка ты гусли яровчатые,
Дерни по струнам золоченым,
По-уныльному сыграй, по-умильному,
Во другой раз сыграй по-веселому…
Молча послушав, гости выпили еще и заказали плясовую. Тут уж Раничев не стал особо подбирать мотив, просто лабал по струнам да напевал невесть что – то ли "Землян", то ли "Машину Времени", а скорее – и то и другое вместе.
Я пью до дна за тех, кто в море,
За тех, кого любит волна,
За тех, кому повезет…
Прости, земля,
Своих детей прости за все, за все…
А народ уже принялся выкобениваться. Один простоволосый старик в темном опашне такие коленца выкидывал – от зависти захлебнулся б слюной любой танцор-рэпер. Украшенные дешевым узором рукава опашня летали в спертом воздухе горницы, словно мельничные крылья. Сам боярин Колбята, не выдержав, пустился в пляс. Гости почтительно раздвинулись, освобождая хозяину место. Колбята плясал старательно, словно бы выполнял какую-то необходимую работу типа молочения хлебов, приседал, выбрасывал вперед ноги, хэкал. И так – покуда не утомился. А тогда, расстегнув кафтан, уселся обратно за стол, вытянув ноги. Щелкнув пальцами, подозвал слугу, кивнул на бояна. Служка споро поднес Раничеву серебряный кубок, объемом этак литра полтора-два. Иван принюхался – ставленый мед, довольно крепкий по тем временам напиток – градусов восемнадцать-двадцать. Что ж, делать нечего, уж коли назвался груздем…
Встав, Иван положил на скамью гусли и, поклонившись на три стороны, единым духов выхлебал кубок. Гости одобрительно зашумели.
– Изряден ты пить, паря! – гулко захохотал хозяин.
Какой-то толстяк с широким губастым лицом, противным и сальным, икнув, поддакнул:
– Недаром говорят – пьет, как скоморох!
Колбята, осклабясь, оглядел прихлебателей:
– Все вы тут у меня скоморохи… Эй, хватит плясовых, давай-ко, потешь чем иным…
– Что ж, потешу, – улыбнулся Иван, нахватавшийся за время знакомства с Селуяном и Авдотием Клешней множества разного рода неприличных песен.
– Первая песня – "О блуднице", – снова объявил он, поудобней пристроив гусли. Заиграл, запел – такая песенка вышла, что при съемках ее на отечественном российском ТВ были бы слышны одни пищалки. Гости и сам Колбята были в полном восторге:
– Молодец, скомороше, уж потешил!
Служка снова добросовестно принес кубок. Раничев отхлебнул.
– Э нет, скоморох, до дна! – прищурившись, погрозил пальцем боярин.
Пришлось выпить. Почувствовав, как в голове зашумело, Иван снова взялся за гусли, исполнив "О прелюбодеях", "О веселых жёнках" и даже "Об одном содомите". Последняя вещь была принята просто великолепно. Покрасневший от смеха Колбята усадил скомороха за стол.
– Ешь, пей, паря, чего душа твоя пожелает!
Душа Раничев, конечно, желала бы доброй беседы, но, за неимением таковой, пришлось пока удовлетвориться пищей. Закусив мед студнем, Иван схватил с блюда рыбник и потянулся к телятине.
– Пей! – снова пристал Колбята. – Коль ко мне пришел – пей.
Раничев помотал головой – и так уже изрядно выпил, если не сказать больше, – напился так, что не мог держать гусли. А служка уже наполнял кубок…
– Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, – поднявшись с лавки, громко продекламировал Раничев. – Выпьем и снова нальем… Колбята, а ну, перекинь сюда сигаретку…
– Чего?
– Да вон, на божнице у тебя лежат, целая пачка! Жалко тебе, что ли?
Раничев, наверное, добился бы своего и закурил, ежели б не губастый толстяк, внезапно полезший к хозяину целоваться.
– Ой, отойди, Амвросий, – замахал руками боярин. – Удушишь!
Улучив момент, Иван, как в классическом фильме, вышел на крыльцо освежиться. Уже начинало заметно темнеть, и легкий ветерок приносил от близкого леса прохладу. На стрехах под причелинами крыши радостно чирикали воробьи, за видневшейся невдалеке речкой садилось красное, в облаках, солнце.
Какой-то мужик – нет, скорее молодой парень, – подойдя к крыльцу, молча уселся на ступеньку рядом с Иваном.
– Ты кто? – Раничев бросил на него удивленный взгляд.
– Так, человек, – пожал плечами парень.
– Не знаешь, по дальним деревням ваши не так давно не ездили?
– Ездили, как не ездить? – Парень неожиданно усмехнулся. – Ежели больше про то узнать хочешь, так пошли за двор, поговорим.
– А эти? – Иван кивнул на горницу.
– Да эти-то уж упились давно, о тебе и не вспомнят. Так идем?
– Идем… – пошатываясь, Раничев поднялся на ноги. – Погоди, только вот прихвачу гусли.
– Да зачем тебе гусли? Идем, там ждать не будут.
Махнув рукой, Иван спустился с крыльца и побрел к воротам вслед за неожиданным провожатым, посмотрев на которого стража безропотно распахнула калитку. Резко пахнуло сырым лугом, муравейником, лесом.
– И далеко идти? – осведомился Раничев.
– Да недалече… Эвон, заверни за березиной на тропинку.
Иван дошел до березы, повернул…
– Здрав будь, Иване! Что, опять в скоморохи подался?
Весь хмель тут же покинул Раничева – прямо пред ним, на поляне, в окружении ордынских воинов, нехорошо улыбаясь, сидел на вороном коне Аксен Колбятин. На шее его поблескивала…
Глава 5
Май-июнь 1398 г. Степи Дешт-и-Кыпчак. Караван
Мы много дорог повидали на свете,
Мы стали сильнее, мы стали не дети.
Андрей Макаревич
"Закрытые двери"
…золотая пайцза с прихотливыми арабскими письменами. Точно такую же Иван видел когда-то у одного из эмиров Тимура.
– Чти! – Передернув плечами, Аксен с усмешкой бросил Раничеву свиток, скрепленный синей печатью.
Ничего еще особо не понимая, Иван развернул свиток…
"Иване, любый мой…"
Раничев оторопело покрутил головой. Евдокся! Но… Откуда? Он поднял глаза на боярина. Тот оскалился, словно голодный волк:
– Сначала прочти, потом будешь спрашивать.
"Иване, любый мой. Послание сие передаст тебе наш давний недруг Аксен Колбятин сын Собакин. Не удивляйся, ибо ему поручил это тот, кому, как мне сказали, ты служишь. Меня похитили волею Хромого Тимура, везут в степь, но обращаются милостиво и с почтением, словно бы с ханшей. Кругом степняки да караванщики, идущие в город Ургенч, а дальше недалеко будет до Мараканды, куда мне, видно, и придется ехать. Аксен проводил нас до самых развалин Сарая, град сей так и не отстроился до конца после разгрома Хромцом, и здесь, к вящей моей радости, нас встретил ордынский князь Тайгай с большим отрядом. Помнишь ли ты еще Тайгая? Он так много для нас с тобой сделал когда-то. Я было обрадовалась, но, вспомнив дядюшку и слуг, загрустила, даже пожаловалась Тайгаю, и тот сказал, что убивать моих родичей приказа не было, было лишь велено увезти меня, чтобы ты, мой сокол, был всегда верен Тимуру. Он со многими так поступает и, мыслю, хочет тебя отправить куда-то с важным поручением. То же думает и Тайгай, но наверняка ничего не знает, а лишь может предполагать, как и я. Прощай, любимый, надеюсь на встречу. Тайгай хочет приписать, даю ему грамоту и перо.
Салам, мой давний друг Ибан! Эмир Тимур желает видеть тебя у своих ног, думаю, для тайного и опасного дела, ибо дело с Абу Ахметом ты выполнил великолепно, правда, почему-то не поспешил после пред грозные очи Повелителя. Чтоб ты был вернее, он велел привезти в Самарканд Евдокию-ханум, которую я и буду сейчас сопровождать со всем возможным старанием. Да хранит тебя и ее Аллах, с почтением, Тайгай Кызыл-бей Унчак, когда-то свободный степной князь, а ныне темник".
Тайгай… Евдокся… Так вот, значит, как!
– Повелитель желает видеть тебя, – подтверждающе кивнул Аксен и нехорошо усмехнулся. – Эти воины сопроводят тебя, хотя… – Он вдруг рассмеялся. – Хотя я не советую тебе бежать, очень не советую… Знаешь, что тогда будет с твоей девкой?
– Хам, – сплюнув, пожал плечами Раничев. – За что ж ты сватов угробил, тварь?
Аксен потянулся в седле, красивое надменное лицо его скривилось.
– Ну-ну, не ругайся, я же не могу проследить за всеми действиями моих людишек! Поверь, я не давал приказа их убивать, даже и рядом не был.
– Не сомневаюсь, – буркнул Иван и исподлобья оглядел воинов. – Ну что стоим, кого ждем? Поехали, что ли… Конь-то у вас для меня найдется или так, на аркане бежать заставите?
– Зачем на аркане, бачка? – изумился один из воинов – длинный желтолицый парень с небольшой бородкой и узкими раскосыми глазами. – Лошадок хватает у нас, все хороши, выбирай любую!
Вздохнув, Раничев забрался в седло низкорослой монгольской лошаденки, неказистой с виду, да зато выносливой и неприхотливой. Оглянулся на Собакина, хотел было попросить его передать поклон своим – Авраамке, Лукьяну, Нифонту… да тут же и передумал. Доверять подобному уроду – себе дороже. Вернее – им, тем, кому передашь поклоны. Кто знает, как поступит с ними Аксен? Может, решит извести, чтобы не осталось у Раничева в Рязанской земле ни одного верного человечка. Поразмыслив так, Иван оглянулся на желтолицего парня – в золоченом панцире, в небрежно наброшенной на широкие плечи синей просторной епанче, вышитой золотыми цветами; похоже, именно он был здесь за главного.
– Едем. – Тот подал знак воинам и оглянулся. – Прощай, Аксен-бек, помни свое слово!
Аксен недовольно кивнул и, повернув коня, медленно поехал к лугу, где уже давно дожидались его верные люди. Был соблазн – налететь, растоптать, изничтожить маленький отряд гулямов, забрав себе имевшееся при них золотишко и пленника, которого тут же повесить… или нет, лучше отрубить голову… четвертовать… живым закопать в землю… Нет… Себе дороже. Силен Хромец, не скоро его еще в здешних местах забудут… Да и что говорить, платит изрядно.
Огрев коня плетью, боярский сын вихрем вылетел из лесу.
Два десятка всадников, верных вассалов нового ордынского хана Тимур-Кутлуга, словно волки, скрылись в эрзянских лесах и, проскакав до Алатыри-реки, круто повернули к югу. Непросто было пробираться сквозь еловые заросли, да и дорога – скорее, тропа – то и дело крутила петли, огибая болота и многочисленные лесные озерка, большей частью едва растаявшие. Хорошо, май сухим выдался – пока ехали, ни дождинки не капнуло, а ежели б разверзлись хляби небесные? Утопли бы тут, в болотах, все, и никто б никогда не узнал, что случилось. Впрочем, Алтынсак – так звали желтолицего предводителя – довольно хорошо знал местность и даже изредка попадавшихся людей – мокшан-охотников. Их Алтынсак словно бы издалека чуял. Остановив воинов, сам выезжал вперед, свистел еле слышно, потом разговаривал о чем-то с появлявшимися из лесной чащи людьми в накидках из звериных шкур, улыбался. Видно, свой был – по крайней мере, никто отряд не тревожил.
Обогнув лесом какой-то большой, видневшийся с вершины холма город (Темников, как примерно определил Раничев), дальше пошли берегом Мокши-реки. Едва освободившаяся ото льда, она несла свои темные воды бурным всесокрушающим потоком, так что пытаться подняться по ее верховьям в лодке было бы безумием. Тем не менее – смельчаки находились, Иван сам видел двоих рыбаков, ставивших сети. Утлые, выдолбленные из древесного ствола челны их не вызывали никакого доверия. Видно, подобные же мысли проскочили и у Алтынсака, потому как тот вдруг улыбнулся и ласково погладил коня по гриве. Дурашливо фыркнув, конь потянулся губами к хозяину, заластился, словно кот, и Алтынсак довольно похлопал его ладонью по холке.
По Мокше-реке поднялись вверх до холма, с росшим на самой вершине столетним дубом, окруженным деревянными идолами, принадлежавшими то ли мокше, то ли эрзянам, то ли еще какому-нибудь неведомому лесному народу. Сопровождавшие Ивана всадники, похоже, были не очень хорошими мусульманами – молились не пять раз день, а как придется, большей частью утром и вечером. То ли оставались в душе язычниками, а может, у них было специальное разрешение от муллы – фетва. Тем не менее главный, Алтынсак, все ж таки, по мере возможности, оставлял время для намаза, когда все, омыв лицо и руки, вытаскивали молитвенные коврики, поворачивались лицом к Мекке – направление, наверное, определяли по солнцу – и, подняв руки на уровень груди, произносили такбир – "Аллах велик" – "Аллаху акбар!", затем быстро читали суры, кланялись, и…
– Ла илаха илла Ллаху ва Мухаммадун расулу Ллахи!
Помолившись вдали от идолов, воины разожгли костер, наскоро перекусили и от холма повернули на восток, к великой реке Итиль.
– Мы едем в Булгар? – улучив момент, спросил Раничев Алтынсака.
– Булгар? – удивленно обернулся тот. – Нет, Булгара давно нет. Сначала его уничтожили монголы, потом – совсем недавно – русские-урусуты, воины московского бека Василия.
– А ты был в Москве?
– Нет, – улыбнувшись, Алтынсак показал крепкие зубы.
– Откуда тогда так хорошо знаешь русский?
– Я родился в степи, – пожал плечами ордынец. – Мать моя была русской, а отец кыпчак. Род кыпчаков родствен булгарам… Хотя вы, русские, почему-то называете всех нас одинаково – татары. Что за племя такое?
– Нет такого племени, – засмеялся Иван.
– Вот и я говорю, нет… Завтра будем спешить, смотри! – Алтынсак кивнул на небо, затянутое на западе плотными золотисто-оранжевыми облаками. – Надо пройти все болота, иначе можем и не выбраться.
– К Итилю?
– К Итилю… Там дальше лучше – меньше болот, утесы…
– А дальше что, поплывем на каком-нибудь судне? – не уставая, допытывался Иван, на всю катушку используя расположение молодого ордынца. А тот, видно, и сам был рад поговорить с новым человеком, а приставать с расспросами было стыдно, другое дело, узнать что-то в беседе. Другие воины тоже, кстати, прислушивались во все уши, но, расслышав слова, разочарованно отъезжали; похоже, тут не все знали русский.
– Дальше идет караванный путь, очень древний. Купцы – лошади, повозки, верблюды! Через Итиль переправитесь, потом степью, затем другая река – Яик, потом Эмба-река – ветер подует с моря, что вы зовете Хвалынским – снова степь, затем пески, пустыня – и вот он, город Ургенч.
– Ах вот как… – Раничев качнул головой. – Ну в Ургенче я бывал, знаю… Ну да, именно так мы и шли… Только я рек не знал – как называются. Значит, вы не до конца пути со мною?
– Нет, – рассмеялся Алтынсак. – Только до середины. У Итиля-реки тебя ждет караван… Ты был в Самарканде? Видел самого эмира? – неожиданно спросил он.
– Был, – пожал плечами Иван. – Красивый город, большой, очень большой.
– А правитель?
– Тимур? О, пожалуй, велик! Как и его государство.
У излучины Итиля, меж высоких холмов и утесов их ждал караван богатого хорезмского негоцианта Халима Ургенчи, или Касым Халима бен Лудия ибн Ахмада ибн Дея ад-Хорассан ад-Ургенчи, как его правильно следовало бы называть. Сам купец словно бы сошел со страниц восточных народных сказок – в длинном парчовом халате, золоченых туфлях с загнутыми носами, с крашенной хной бородою, в ослепительно белой чалме. Все улыбался, все кланялся, однако взгляд был жесткий, волевой, умный. Да разве ж и мог иной хорезмиец выбиться в люди? Ведь Хорезм – это раньше великая держава хорезмшахов, а ныне лишь скромный улус в составе огромной империи Железного хромца Тамерлана, кстати, не особо-то жалующего выходцев из этой беспокойной провинции. Кроме самого Халима в караване было еще несколько купцов рангом поменьше, плюс охранники и обслуга – погонщики верблюдов, возницы, кузнецы, лепешечники. Всего таким образом набиралось человек хорошо за сотню, и это еще не считая рабов – основного товара, кроме них еще были возы с медом, горностаевыми и куньими мехами да грубой выделки кожами – довести до ума ее должны были уже ремесленники Мавераннагра.
– Как Булгар? – сидя в походном шатре Халима, поинтересовался Иван. Разговаривали на фарси, хотя купец отлично владел и тюркским, а Раничев его тоже знал. Правда, многие слова уже подзабылись, но все же всплывали в памяти. Раничев знал уже, что караван-баши зимовал в Булгаре, куда пришел прошлым летом. А ведь незадолго до этого Булгар опустошили войска московского князя.
– Так себе Булгар, – улыбнулся Халим – впрочем, он всегда улыбался. – Аллах милостив – отстраивается помаленьку. Рабы, впрочем, дешевы.
– Не боишься, что и в Мавераннагре упадут на них цены?
– Только не сейчас. – Купец бросил на собеседника быстрый внимательный взгляд. – Ты знаешь о новом походе Повелителя, уважаемый Ибан-бек?
– О новом походе? – Раничев пожал плечами, пытаясь что-нибудь вспомнить, потом, мысленно плюнув, брякнул наугад: – В Индию?
Халим кивнул.
– Последний большой поход Повелитель, да продлит Аллах милосердный и милостивый его годы, удачно закончил больше двух лет назад, разгромив недостойного Тохтамыша, пройдясь огнем и мечом по северным землям непокорного улуса Джучи. Тогда было много дешевых рабов… но ведь те времена давно прошли, а? А новые еще не наступили. Ты прав, эмир готовится к походу против Махмуд-шаха, могущественного султана Дели. Уверен, Тамер-бек разобьет и его войско, каким бы сильным оно ни было. Вот тогда в Мавераннагре вновь появится много дешевых рабов, а пока… Пока нужно ловить удачу! Только осторожно, ибо… – Почтенный негоциант рассмеялся и добавил несколько фраз по-арабски.
– Что-что? – не понял Иван.
– Те, кто торопятся, уже мертвы, – перевел купец. – Так говорят в далеком Магрибе!
– Так ты побывал и там, уважаемый? – Раничев вскинул глаза.
Халим передернул плечами:
– Приходилось… Ты знаешь, Повелитель приказал за время пути обучить тебя языку правоверных. Ты мусульманин?
– Пока нет, – сознался Иван и тут же соврал: – Но вскоре собираюсь им стать.
– Похвальное желание, – одобрительно кивнул купец.
– Говорят, арабский – трудный язык, – тихо произнес Раничев. – Но я буду стараться учиться.
– Учиться – одно, научиться – другое, – старинной магрибской пословицей ответил торговец.