Феоктист не заставил себя долго ждать. Солнце еще едва дошло до полудня, как за Раничевым пришли стражники. Выйдя на улицу, Иван зажмурился – хороший был денек, солнечный, морозный, совсем не ноябрьский. Хрустел под ногами недавно выпавший снежок, чистый, искристо-белый – глазам было больно смотреть. Оглянувшись на стражей, Раничев громко застонал, держась за живот. Те не прореагировали, повели по натоптанной тропинке дальше. Вот и знакомое здание с комнатой следствия и пыточным подвалом, бесшумно отворилась дверь – хорошо были смазаны салом петли. Феоктист встретил узника на пороге, стоял, пощипывая бороду, улыбался елейно:
– Ай, проходи, проходи, мил человече! Вот и воевода, Панфил Чога, вчера в деяньях своих премерзких признался… А ты что ж запираешься? Садись, садись, человече, не стой. Чего стонешь-то?
– Живот схватило. – Раничев вымученно улыбнулся. Глядя на прямо-таки лучившегося хитростью тиуна, он уже и не думал, что сработает предложенный Милентием трюк. Уж слишком детский.
– Чай, отравился чем? – участливо поинтересовался Феоктист.
– Да и не ведаю, – глухо ответил Иван. – Со вчера еще пучит всего. Как бы не опростаться…
Поморщившись, тиун кивнул стражникам:
– Отведите к уборной. Да смотрите у меня! – Он погрозил кулаком.
Выгребная яма с дощатой будкой находилась шагах в двадцати, рядом. Построена была на совесть, даже украшена узорочьем.
– Шевелись там, – распахнув дверь, ворчливо произнес стражник.
– Да я быстро…
Иван и в самом деле управился быстро. Вытащить из порток нацарапанную кровью на обрывке рубахи записку да засунуть ее в щель над стульчаком – делов-то на секунды!
– Все, ребята, готов!
– Ну вот, как брюхо-то? – по приходу участливо осведомился Феоктист. – Прошло?
– Да ничего, благодарствую, легче…
– Ну раз легче, так полезай в подпол! – расхохотался тиун. – Сам полезешь али стражникам подмогнуть?
– Сам.
Страж открыл крышку, и Иван, стараясь не расшибить лоб, по узкой лесенке соскользнул в камеру пыток.
– Погодь маленько, Арсений, – заглянув, приказал тиун. – Посейчас спущусь, закончу вот тут, с грамотцами…
Он закрыл люк и, усмехнувшись, вышел на улицу. Посмотрел на блестевший в лучах солнца снежок, на голубое небо, на деревья в инее, поморщился почему-то и прямиком направился к уборной. Войдя, забрался на стульчак, вытянул руку… Вытащив из щели записку, развернул, ухмыльнулся:
– Ага! Ну так и знал…
Выйдя из уборной, позвал с башни стражей:
– Сядете тут и сидеть будете безвылазно.
– Но, батюшко…
– Я сказал – сядете! Или – на дыбу захотели?
– Так, а чегой сидеть-то?
– Ждать будете. Как кто пойдет в уборную – хватать и ко мне! Все ясно?
Стражи угрюмо кивнули.
– Ну вот и славненько, – тиун потер руки. – Давно я гниду эту выискивал…. Теперь уж найду всяко. Хоть всю седмицу пущай там сидят стражи… Ой не зря, не зря пса того вызвал, ой не зря!
Фривольно напевая что-то похожее на похабные частушки, Феоктист не торопясь направился обратно.
– Брат мой, Нифонт, поклон тебе передавал, – оглянувшись на захлопнувшийся люк, тихо сказал палач.
Раничев кивнул, улыбнулся:
– Хоть кто-то помнит.
– Нужон ты ему зачем-то был, жаль вот, схватили тебя.
– А уж мне-то как жаль! – засмеялся Иван.
– Не смейся, – строго произнес кат. – Слушай, – он снова оглянулся на люк и зашептал, смешно морща нос: – То, что о воеводе Панфиле тебя выспрашивают, – лжа все, никто не трогал Панфила, и цепляться к нему князь не собирается. В вину тебе другое поставят, что – не ведаю, хитер Феоктисте. – Палач немного помолчал, потом вскинул глаза. – Брат помочь просил – помогу. Умрешь быстро и почитай что без боли.
– Вот спасибо, утешил! – не удержался Иван, хотя и понимал – за подобное предложение ката искренне благодарить надо.
– Не за что, – улыбнулся палач. – Смерти тебе не миновать, знай. Пытать не велено. Вот ежели б пытали – тогда б вывернулся бы…
– Вины моей, значит, не знаешь? – задумчиво переспросил Раничев.
– Не знаю, – кат покачал головой. – Вызнаю – скажу, хотя… Хотя и времени-то у тебя, господине, нет. На завтра с утра казнь назначена. Тогда и вину узнаешь. Ежели спросит тиун, что перед смертию пожелаешь, – он это любит при честном народе спрашивать, пожелай, чтоб я тебя казнил, никто другой. Там еще Сергуня есть, кат молодой, новый, – так у него, по неумельству, смерть лютая. Только меня проси, а я уж… – Палач вздохнул. – В обиде не будешь.
– Поклон брату, – неожиданно засмеялся Иван. И в самом деле – ситуация сложилась в чем-то даже прикольная. – Да, вот еще… – Услыхав наверху шаги, он заговорил быстрее: – Авраамку, младшего дьяка, сумеешь ли разыскать сегодня? В обители, в гостевой, келья его.
– Разыщу, – кивнул кат…
Впуская дневной свет, наверху распахнулся люк. Раничев едва успел закончить.
– Ну хватит сидеть, вылазь! – с усмешкой произнес Феоктист.
Не разговаривая больше, тиун сразу передал узника страже. Чего, спрашивается, и вызывал?
Утром хмурилось. Дул злой пронизывающий насквозь ветер, выл, буранил, кружа поземкой. Пытаясь растереть скованные за спиной руки, Иван ежился – однорядку тюремщики отобрали, сволочи, хорошо хоть кафтан оставили, все не так холодно, вон один из парней-сидельцев, Клюпа, почти что в одной рубахе, лишь плечи накрыты рядном. Процессия растянулась – впереди, в возке, ехал Феоктист, за ним – конно – дьяки и стражники. Пешие, вооруженные копьями стражи шли по бокам и сзади. Народу по пути попадалось мало – то ли погода подвела, то ли просто не торговый был день, так чего без надобности шастать? На казнь, конечно, хорошо бы взглянуть – так было бы солнышко, а то что эдак сопли морозить. Как успел шепнуть Милентий, казнить решили на старой площади, что близ угловой башни. Не центр, не Торг, так себе площаденка, укрытая снегом грязь, пара деревянных церквушек да наскоро сбитый помост. Так, для средней руки казней. И в самом деле – Милентий с его парнями да Иван – не велики бояре, им и такой помост сойдет, а народу для многолюдства уж завсегда согнать можно, хоть тех же дворовых с ближайших усадеб. Да и не нужно было на этот раз особого многолюдства, хотя и, грех сказать, льстило оно Феоктисту, даже как-то приподнимало в собственных глазах, радовало… ну, да сегодня он по другому поводу радоваться собирался. Аж извертелся весь в возке по пути, предчувствуя развлечение. Посматривал, косил глазом на узников, ухмылялся. Стража была обычной, хотя, конечно, можно было б и побольше взять воев, но – куда? И тех, что есть, вполне хватит, чай, не сражаться с кем едут. Вот уже и завиднелись за заборами маковки церквей с кружившими над ними воронами, черными тенями выделяющимися на фоне серого угрюмого неба. Скоро и казнь зачинать. Каты с послухами давно уж должны бы ждать на месте, позамерзали, наверное, все. Ничего, подождут, уж у кого что есть – погреются, наверняка прихватили с собой баклажки, змеи, лишь бы только не упились, упыри. Ничего, я им упьюсь! Феоктист злобно ощерился. Потом оглянулся на узников, усмехнулся. Эвон идут, радостные, словно бы ждут чего-то, надеются. Ну надейтесь, надейтесь – ха! Ай, молодец ты, тиуне, ай, умна голова! Похвалив сам себя, Феоктист вдруг едва не вылетел из резко повернувшего возка. Ударившись головой об оглоблю, злобно ткнул в бок возницу:
– Что, зенки проел, пес?
Тот затравленно съежился, кивнул вперед:
– Эвон, батюшка.
– Что – "эвон"? Да молчи уж, сам вижу.
Ведущий прямо к площади переулочек был перегорожен бревнами, слетевшими, видно, вот только что с длинной телеги. Вывороченное тележное колесо с полуосью валялось в снегу рядом. Столпившиеся вокруг мужики грязно ругались и пытались приподнять тележицу, используя вместо домкрата тонкое, подходящее по размеру бревнышко.
– Это уж они зря, – обернувшись, хохотнул Милентий. – Нипочем не поднимут, надо все сгружать.
– Эй, что там у вас? – грозно прикрикнул на мужиков тиун.
– Да колесо, господине.
– Вижу, что колесо, – Феоктист недовольно почмокал губами. – На санях нужно было ехать.
– Так мы не здешние, батюшка! Выехали еще когда дождило, а теперь уж вона, сам видишь.
– Да уж вижу, – забираясь обратно в возок, махнул рукой тиун. – Вот уж дубье стоеросовое.
– Как объезжать будем? – обернулся возница. – Через Торг аль за стенкою, вдоль реки?
Феоктист задумался. Через Торг, конечно, спокойнее. Но вдоль реки ближе, да и… да и шутка веселее получится!
– К реке заворачивай! – Ткнув кулаком возницу, он замахал воинам: – Сворачиваем, сворачиваем.
Милентий, оглянувшись, подмигнул Раничеву. Мужики у телеги хмуро ругались.
Выйдя за городские ворота, направились дальше вдоль реки – дорожка была натоптана, не один тиун знал короткий путь. Впереди, за ракитами и ольхою, чернела еще одна воротная башня, выходившая на пронскую дорогу, за ней маячила островерхая крыша другой башенки, угловой. Река встала уже, но лед еще был тонок, некрепок, не было еще ни прорубей, ни тропинок – рано. Вот постоят морозцы недельку-другую – тогда уж. А пока – берегом да мосточками. Правда, не было тут поблизости мосточка. Местные всю жизнь перевозом пользовались, да уж сейчас-то какой перевоз? Правда, и делать пока на том берегу нечего, охотиться разве да дровишек покрасть в лесу княжьем. Глуховатое было местечко, хоть и рядом с городом, в виду башен и стен. Просто пока лед не встал – не нужное никому, особенно в этакую-то непогодь.
Ехавший впереди возок с тиуном вдруг притормозил, остановился у берега, заросшего густой заснеженной ивой. Стражники, естественно, тоже встали, столпились вокруг возка, посмеиваясь чему-то. Выбрался на снег и Феоктист, помочился, задрав кафтан, опроставшись, подошел к узникам:
– Что, сердечные, на реку-то посматриваете? – поинтересовался он, словно бы между прочим. – Чай, ждете кого?
– Да что ты, тиуне, – широко улыбнулся Иван. – И кого ж нам тут ждать-то?
– Вот и я говорю – кого? – умильно прищурился Феоктист. – Не твоих ли людишек, Милентий Гвоздь?
Милентий вздрогнул, бросив быстрый взгляд на тиуна.
– Ты очами-то не сверкай, – уже откровенно издевался тот. – Зря ведь ждешь-то.
Тиун наступал на узников, словно большой ворон. Заглянул прямо в глаза Милентию, спросил вкрадчиво:
– Не жаль было рубаху-то рвать, а? А кровью писать – не стыдно? Вижу, вижу, поглядываете все на тот берег. Да нету там никого и быть не может. Не передал ведь истопник Герасим письмишко ваше! Не успел. Пошел в уборную – тута его и схватили. Долго и не запирался… Да не сверкай ты так зенками, Милентий, перемудрил я вас нонче, признай сразу! А с Герасимом вы на плахе встретитесь – обещаю. Чай, тот заждался уже!
– Пес! – С глухим криком разъяренный Милентий попытался ударить тиуна плечом.
– Но-но! – погрозил кулаком тот, проворно отскочил в сторону, подозвать воев.
Ан и звать-то уже было почти что некого! Под свист ветра незаметно прилетели тяжелые стрелы. Незнаемые налетчики били почти в упор из ивовых кустов, выскакивали из-под засыпанных снегом лодок. Человек пять стражников уже валялись на окровавленном снегу с черными злыми стрелами в горле. Еще несколько пытались отбиваться – их тоже расстреляли из луков. Пара все ж таки вырвались. Унеслись за подмогой, подгоняя коней, только снег летел из-под копыт. Не дожидаясь дальнейшего развития событий, Феоктист с неожиданной прытью скакнул в возок. Спихнув в снег пронзенного стрелой возницу, взялся за вожжи:
– Н-но, залетные!
Сытые кони взялись с места, тиун едва не выпал от такой прыти. Однако удержался, и возок, с ходу перепрыгнув через ухабы, ходко помчался вдоль стен. Его никто не преследовал – некогда было.
– Все сладили, как сказал? – обратился к своим Милентий. – Кузнеца взяли? – Он потряс сковывавшими руки цепями.
– Сладили, батько, – успокоил кто-то из нападавших. – И кузнеца взяли, на том бережку дожидается, в кузне. Однако пора…
Кивнув, Милентий оглянулся на Раничева:
– Давай к реке, Иване… Еще попоем с тобой песен!
Иван кивнул, не переспрашивая, и, стараясь не упасть в снег, быстро спустился к реке. На льду, местами обманчиво заснеженном, бутылочно-зеленом, тонком, вовремя явившиеся спасители уже расстилали сплетенные из тонких ивовых прутьев гати, размером приблизительно со стандартный спортивный мат каждая. К каждой гати были привязаны веревки – тянули с того берега, вернее, с небольшого островка на середине реки.
– Ну, с Богом! – Милентий первым навалился на гать грудью, приподнявшись, крикнул: – Тяни, робята!
Гать ходко поползла по льду.
Раничев с опаской опустился на колени, на гати уже лежал один из разбойников – кто ж это еще мог быть?
– Давай, давай, шевелись, господине, – подогнал тот. – Нам еще всем переправляться.
Мысленно перекрестившись – мешали скованные руки, – Иван упал грудью на гать, рядом с разбойным парнем. Тот тотчас же свистнул:
– Тяните!
Напряглась тянувшаяся по льду веревка. Иван чувствовал, как трещит, проваливается местами неокрепший предательский лед, как намокла гать, пару раз проваливаясь в студеную до озноба водицу. Пару раз едва не скатился в полынью – хорошо, разбойник вовремя удержал, схватив за шиворот. Раничев не замечал ни холода, ни воды, не заметил и вмерзших в лед камышей, внезапно возникших перед самым носом.
– Приехали, паря! – осклабился разбойник – ушлый, средних лет мужичок в нагольном полушубке, с саадаком за плечами. – Теперь уж сами.
В саадаке, рядом с луком, покачивалось несколько стрел.
Чуть передохнув на островке, также на гатях, преодолели оставшийся путь. Вот и берег. Лес. Стреноженные мохнатые лошади.
К Ивану подошел довольный Милентий:
– Митрю с Клюпой дождемся – и в путь. Вон они, скоро тут будут.
Раничев посмотрел за реку – разбойные парни проворно спускались на лед. Собравшиеся в лесу разбойники потянули веревки… Клюпа добрался быстро. А вот Митря… Митре и еще одному, лежащему с ним рядом, не повезло. Попавшая в разлом льда гать вдруг подломилась и, сложившись пополам, начала быстро тонуть.
– Вытягивай, вытягивай, робята! – азартно закричал Милентий, погрозил кулаком кому-то. – Да куда ж ты на лед, дурень? За веревку, за веревку хватайтесь… Эх, что ж вы…
Митря и второй, бывший с ним разбойник схватились за веревку… и та порвалась вдруг с громким хлопком. Перевернувшаяся гать с головою накрыла обоих. Затрещал лед…
– Царствие вам небесное, парни, – бросив долгий взгляд на реку, выдохнул Милентий, обернулся к своим. – Нечего ждать. Скачем! Чай, стражи уже на мосту!
Кто-то помог Раничеву взгромоздиться на лошадь, и вся разбойная кавалькада быстро понеслась по заснеженной лесной дороге. Ехали молча, лишь свистел в ушах ветер да глуховатым эхом отдавался меж деревьями стук копыт.
Сидевший на облучке Феоктист, не оглядываясь, нахлестывал лошадей плетью:
– Скорей, вороны! Скорей!
Лошади и без того мчались быстро, едва не опрокидывая легкий возок, – он таки опрокинулся на особенно крутом повороте уже почти что у самой башни. Вылетевший в снег тиун больно ударился о какой-то пень и, похоже, сломал руку.
– Перемудрил, – со стоном ползя к башне, громко шептал он. – Сам себя перемудрил. Сам себя…
Над рекой, подернутой хмурой дымкой, над башнями и помостом с плахой…
Глава 5
Декабрь 1396 – январь 1397 г. Северо-восточная окраина Рязанского княжества. Таисья
Ох, увы, злая и лютая томительница
И всякого греха любительница,
Паче всех любодейца…
Антоний Подольский
"Послание к некоему".
…кружа, каркали вороны.
Посреди глухих лесов, тянущихся до самых земель мордвы, меж сумрачными, усыпанными снегами елями, в густом подлеске терялась уходящая в полутьму дорога, даже скорее тропинка, набитая копытами коней и уже почти заметенная вьюгой. Все темнее становилось вокруг, все гуще лес, все ниже серое, похожее на густой подгоревший кисель небо. То и дело пересекали тропу цепочки звериных следов – волчьих, лосиных, лисьих. Видно, недавно прошло-пробежало зверье, еще не завьюжило следы и даже вроде бы как ощутимо пахло диким лесным зверем. Да-да – вон, за елкою, сверкнули волчьи глаза, словно два алмаза; сверкнули и тут же исчезли, как и не было.
Раничев вздрогнул, когда из-под лошадиных копыт выпорхнул вдруг рябчик! Пестрый, изрядных размеров, он полетел в кусты, тяжело махая крыльями. Пущенная кем-то стрела, пропев, пролетела мимо.
– Эх, и мазилы, – покачал головой Милентий Гвоздь.
Их расковали уже по пути в маленькой сельской кузне, и самого Милентия, и Раничева, и Клюпу. Жаль вот, не дожил до свободы несчастный Митря. Видно, разговаривает сейчас подо льдом Оки-реки с водяным да с русалками. Да, не повезло парню. Хотя, с другой стороны, – все ж таки умер свободным. А ведь мог бы закончить свои дни и на плахе под топором палача Арсения. И это еще в лучшем случае – Арсения, мог бы и к неумехе Сергуне попасть, вот уж когда помучился бы на потеху согнанной по велению тиуна толпе. От такой смерти Бог миловал, от другой, правда, не уберег. Ну тут уж что скажешь? Не повезло парню.
У зарослей можжевельника Милентий придержал коня, подождал ехавшего почти позади всех Ивана. Взглянул с хитрой усмешкой:
– И через кого ж ты все ж таки передал мои словеса? Тиун ведь перехватил записку.
– Через палача, ката, – не стал запираться Раничев – да и к чему? Если б не попросил ката разыскать Авраамку да передать тому содержание записки, вряд ли упаслись бы от смерти.
– Хорошо, что ты, Милентий, не мочой написал, – Иван засмеялся. – А то б не разобрал бы я ничего, поди, без голов уже б были.
– Да уж, – согласно кивнул разбойник. – Мы с Клюпой, выходит, в долгу у тебя?
– Так и я ж с вами спасся, – мотнул головой Раничев. – Не вы бы, так…
На этот раз захохотал Милентий, громко, так что с ближайших кустов слетели тяжелые хлопья снега. Отсмеявшись, спросил:
– Ведаешь ли, к кому попал, человече?
Иван кивнул:
– Ведаю. К татям, ворам лесным.
– Не боишься? Мы ведь теперь долгонько тебя не отпустим – незачем лишний раз рисковать.
– Ваше право, – улыбнулся Раничев. – Ну хотя бы кормите.
– Накормим! – с хохотом пообещал Милентий и, хлестнув коня, унесся вперед. Красный, подбитый медвежьей шкурой плащ его скрылся за деревьями. Остальные разбойники поскакали за ним, лишь двое ехали позади, внимательно наблюдая за Иваном.
– Что смотрите? – ухмыльнулся тот. – Не сбегу ужо, леса не знаю. А вы б, чем тащиться сзади, подъехали б ближе. Поговорили бы – все не так скучно.
Разбойники ничего не ответили, лишь нахмурили брови.
– Ну как знаете. – Иван подогнал лошадь.