Раничев улыбнулся, вспомнив лето, деревню, куда, еще будучи школьником, ездил отдыхать на каникулах. Не секрет, любой горожанин всегда относился к деревне предвзято, и, надо сказать, основания к этому были всегда. Мир деревни – аграрный, а аграрное общество всегда живет кланами. Отличие – "свой" – "чужой" – всегда прослеживается четко. Если деревня маленькая, то "чужаки" живут в соседней, точно такой же, деревне – с ними дерутся, про них обидные побасенки рассказывают. Если деревня побольше, скажем, тот же поселок, точнее – выросшая в хрущевские или брежневские времена центральная усадьба колхоза – так и там те же кланы, из бывших деревень. "Своим" доверяют, их поддерживают и словом, и делом, "чужих" же, даже живущих на соседней улице, в соседнем доме – не грех и обмануть. Что и говорить о дачниках, которые всем чужие, если не принадлежат, в силу рождения, к какому-нибудь местному клану. Городским жителям – даже потомкам бывшим деревенских, коих в провинциальных городках большинство, трудно понять всех сельских условностей и хитросплетений. Раничев, уже во взрослую пору, как-то пытался снять на лето небольшой домик, даже объявления вешал в поселке. Объявления регулярно срывали – ну тут причина была понятная, тривиальная зависть, весьма характерная для деревни, а когда кто-то все-таки позвонил, то долго выяснял по телефону – кто хочет снять, да откуда взялся. Казалось бы – какая тебе разница, кто? Ты желаешь свою хибару сдать, я – снять достаточно рафинированные товарно-денежные отношения, что тут мудрить-то? Оказывается, нет, не все так просто. Дом – если и сдавать, так в первую очередь – представителю клана, пусть даже и дальнему, но только не чужаку. Кондовая деревенская глупость, даже с некоторыми элементами потлача, как у северо-американских индейцев. Жизнь по принципу – "Я могу!". У меня есть старая избенка, а у тебя нету, но я ее тебе не сдам, хоть она мне и без надобности – "пусть будет!". Владеть совершенно ненужной вещью – ненужной тебе, а нужной кому-то – о, как это сладостно! Захочу – сдам, захочу – не сдам. А деньги? Да черт с ними, не жили богато и не фиг начинать. Вот такие вот дурацкие рассуждения. А потом сидят в нищете, власть ругают. И это уже не говоря о повальном пьянстве. Впрочем, и здесь тоже все тот же первобытно-общинный потлач – "я могу!". Я столько водки выпить могу, сколько ни один сосед мой не может, значит, я удалее, сильнее его, лучше! А что сосед при этом много работает и соответственно куда как лучше живет, так это все потому, что он куркуль проклятый! Это вот они, пьяницы да лентяи, про "своих" так. А кому приезжему, переселенцу, по местным меркам – "богатенькому куркулю" – могут и дом спалить, особенно – недавно выстроенный да красивый. "Я могу!" Запросто!
Такие вот настроения тысячелетиями в деревнях царят – аграрное общество меняется медленно и очень изменений не любит. Вот и здесь, у Ивана в вотчине, казалось бы, что делить? Однако – три деревеньки: Обидово, Чернохватово, Гумново. А значит – три клана. Правда, общий враг – обитель их сплачивала, да боярин Иван Петрович сохранял порядок властной рукою. При нем не забалуешь, попробуй-ка "я" свое дурное покажи! Одно дело – умом, ученостью, рачительностью и праведно нажитым добром хвастать, другое – тупостью непроходимой. Дураки не должны слово иметь – так Иван считал, так и делал. Старост деревенских Раничев всячески привечал, уважение и даже почет оказывал – что у тех в головах отпечаталось – не гумновсике они, не обидовские, не чернохватовские – а все вместе! Один за всех – все за одного. Ну-ка, напади тать лесной на Гумново – и чернохватовские, и обидовские, как один, плечом к плечу встанут. Такую политику Иван поддерживал, так и остающимся – Никодиму Рыбе, Хевронию, Лукьяну, наказывал. Лукьян, кстати, рядом скакал – рад был с сюзереном в столицу проехаться. С тех давних лет, когда знал его Иван еще смешным белоголовым подростком, возмужал Лукьян, силой налился, важностью – умелым стал воином, деловым и знающим командиром, строгим, но справедливым. За это Раничев его ценил – приблизил к себе, землицу с крестьянами дал в поместьице. Пусть небольшое, но свое. Так, в одночасье, сделался Лукьян своеземцем – мелким дворянином, человеком служилым – и служил не князю, а тому, кто землю дал из своей вотчины – боярину Ивану Петровичу Раничеву. Ехал вот теперь Лукьян рядом с Иваном Петровичем, почтительно боярина слушал.
– Ты, Лукьяне, смекай: как сев кончится да перед сенокосом пустое время будет – за деревнями приглядывай, гумновские с обидовскими вечно дрались, на чернохватовских стенка на стенку ходили. Слава богу, есть людишки свои в деревнях, докладают. Услышишь чего нехорошего – сразу в той деревне вели верным людям тайно забор какой-нибудь поломать, на стадо налет сделать. Осторожненько, чтоб не узнали. Потом все на монастырских вали – они, дескать, больше некому. Внешний враг очень хорошо народ сплачивает. Пусть хоть такой хитростью, да все на общее благо. Хуже раздоров – нет ничего.
– Так-так, – вникая, задумчиво кивал Лукьян. – Умен ты, Иване Петрович.
Раничев не удержался, похвастался:
– Был бы глуп, так не стал бы вотчинником именитым.
Лукьян улыбнулся:
– То-то и верно.
Как стало смеркаться, остановились на ночлег, выбрали лесную полянку. Не хотел Иван в села окрестные да на постоялые дворы заезжать – Ферапонтову монастырю, недругу старому, вся округа принадлежала. Завтра вот совсем другое дело будет, кончатся монастырские селения, княжеские пойдут. Там уж можно и приют найти, заночевать без опаски. А пока так, по-походному.
Воины развели костер, Лукьян распределил посты – кому какую стражу держати. Места глухие, из лесу вполне могли выскочить, налететь лихие людишки, да и ордынцы не так далеко – хоть и поистрепали Орду тумены Железного Хромца Тимура, да всегда хватало там рисковых людишек, всяких там князьков да мурз. Набрал охочих людей, да вперед, за полоном в русские земли. А что такого? Пути-дорожки знакомые. Так и с этой стороны рязанские ловкачи хаживали – за скотом, за товаром ордынским. С обеих сторон набегов хватало. Вот Иван и осторожничал.
Наломав лапника, устроили шалаши, над костром, высоко, меж деревьями, натянули рогожку – мало ли дождь, – уселись вечерничать. Пока часть воинов готовила бивуак, остальные запромыслили тетерева, которого тут же и сварили в котле с травами да кореньями. Вкусный попался тетерев, жирный, наваристый. Так и сидели вокруг костра – десять человек, включая Ивана, и еще двое затаились в лесу – сторожили. Запрядав ушами, всхрапнули привязанные неподалеку кони, видать, почуяли волка или медведя. Пронька поднялся на ноги, подошел к коням, успокаивающе погладил ближайшего по гриве. Да кони и без того успокоились, видно, лесное зверье, почуяв людей, сочло за лучшее скрыться в чаще.
Потрапезничав, завалились до утра в шалашах. Иван завернулся в прихваченную с собой медвежью шкуру. Сразу сделалось тепло, благостно и как-то спокойно. Воины погасили костер, чтобы не привлекать внимание – пламя-то средь ночного леса далеконько видать. Раничев почувствовал, как засыпает, проваливаясь в приятно-томящую негу. Что и говорить, поскачи-ка без перерыва полдня – любой устанет. Приснилось не пойми что, какие-то обрывки: то грозящий пальцем Повелитель полумира Тимур с морщинистым желтым лицом, то какие-то голые непотребные девки, а то собственною персоной Адольф Гитлер с косой челкой и почему-то в рыцарских латах.
– Вставай! – почему-то по-русски кричал Гитлер. – Подымайся, боярин-батюшка!
– Вставай, подымайся, боярин-батюшка! – растолкал спящего Ивана Лукьян. – Неведомы люди напали!
– Напали?
Раничев долго не думал, отбросил шкуру да, прихватив саблю, выскочил из шалаша, глянул на окольчуженного Лукьяна – и когда успел натянуть кольчужицу? Или так и спал в ней? Так ведь неудобно! Хорошо хоть более тяжелых доспехов с собой не взяли, чай не на битву ехали.
– Ну где вражины? Ужо отвадим нападать на беззащитных путников!
Иван устрашающе взмахнул саблей.
– Пронька только что сообщил. – Лукьян прижал палец к губам. – Слышишь, у дороги сабли звенят.
– Вперед, – поворачиваясь, бросил боярин. – К дороге. Наши где?
– За тобой, господине.
Раничев улыбнулся и покрепче сжал в руке тяжелую саблю.
Когда вышли к дороге – а вышли довольно быстро, – лишь услыхали быстро удаляющийся стук копыт. А самих всадников уже видно не было, видать, благоразумно решили не связываться, увидав вместо легкой добычи вооруженного воина – Проньку.
– Эх, – сплюнул Иван. – Жаль, не успели.
– Погоди жаловаться, боярин, – шепнул Лукьян. – Похоже, наш Прохор с кем-то бьется.
И в самом деле, на фоне звездного неба было видно, как молодой воин взмахнул мечом – послышался лязг, скрежет.
– Что же это они своего бросили? – с усмешкой произнес Иван и велел зажечь факелы.
Пронька снова отбил, похоже, нешуточный удар и резко отпрянул в сторону. Как видно, соперник его был достаточно опытен, к тому же умело пользовался ночной темнотой, чуть подсвеченной мерцающими желтыми звездами. Истончившийся до размеров кривого кинжала месяц можно было не принимать во внимание – света он давал немного.
Разгоняя тьму, резко вспыхнули факелы, и Раничев наконец смог хорошо разглядеть попавшегося в засаду врага. Молод, даже, можно сказать, юн. Ловок, не очень высок, худощав. И стремительный, словно стрела – эвон, резким выпадом едва не поразил Проньку. А ведь Прохор, несмотря на свои семнадцать лет, воин достаточно опытный.
Раничев усмехнулся: а не пора ли заканчивать весь этот балаган?
– Схватить его? – тихо спросил Лукьян. – Можем навалиться, и…
– Не стоит с наскока… – так же тихо отвечал Иван. – Сей тать, как видно, опытный боец. Сделаем похитрее…
Быстро прошептав Лукьяну на ухо несколько слов, боярин скрылся в лесу.
– Эй, сдавайся! – послышался громкий крик. – Обещаем жизнь.
– Жизнь? – хрипловато рассмеявшись, неожиданно высоким голосом воскликнул враг. – А вы спросили – нужна ли она мне? О, подходите, подходите, не медлите! Клянусь, я заберу с собой на тот свет немало ваших. Все веселее.
– Да уж, куда как весело, – глухо хохотнув, Иван выбрался из ельника позади вражины. Тот резко, в прыжке, крутанулся, силясь достать Раничева тонкой ордынской саблей. Иван с силой подставил клинок, чуть повернул – и выбитый вражий клинок, сверкнув отражением звезд, отлетел в кусты.
Однако враг не собирался сдаваться – быстро отпрыгнул в сторону. Иван бросился следом, схватил за плечо, развернул, разрывая рубаху… Жуткий, полный ненависти взгляд! Длинные черные волосы… И – черт побери! – обнажившаяся девичья грудь, не очень большая, с твердо торчащим коричневатым соском. Девка!!!
Раничев ухмыльнулся, но не ослабил хватку, быстро заломив вражине руку за спину. Жилистая, крепкая и – судя по затвердевшему соску – получавшая от схватки какое-то сексуальное наслаждение.
– Кто ты?
– Пусти…
Раничев покачал головой, передавая девку своим. Пленницу тут же связали и притащили к вновь разожженному костру. Разорванная рубаха – большая, слишком большая по размеру – спадала с плеча, обнажая левую грудь, что, похоже, ничуть не беспокоило девицу. Иван и все его воины рассматривали ее, словно какое-то чудо. Черные, чуть вьющиеся волосы, для мужчины – длинные, для женщины – слишком короткие, тонкий чувственный нос, глаза – миндалевидные, вытянутые к вискам, непонятного в свете костра цвета, но блестящие, большие, словно сливы. Красивая… Только вот слишком тощая – словно мальчик. Не успела еще заматереть, округлиться. Интересно, сколько ей лет? На вид – вряд ли больше двадцати. Ишь, ощерилась, прямо змея!
– Смотри не зашипи, – усаживаясь на пень, пошутил Иван.
– Как есть – змея, – громко промолвил кто-то из воинов. – Хорошо, из наших никого убить не успела – жало вырвали.
– А соратнички-то ее того, сбегли, бросили! – Лукьян ухмыльнулся. – Хороши, сказать нечего!
– Не соратники они мне. – Девчонка презрительно повела плечом. – Так, случай свел. Ускакали – и шайтан с ними.
– Шайтан? – насторожился Иван. – Да ты, видать, с Орды?
Девчонка не ответила, отмолчалась.
– Ну и что с тобой теперь делать? – Раничев посмотрел пленнице прямо в глаза.
– Убей! – В глазах пленницы проскочили презрительно-гордые искры.
– Убить? – Иван усмехнулся.
– А иного выхода у тебя нет! Я никогда больше не буду полонянкой, никогда, слышите?! – Вскричав, девчонка дернулась и сразу сникла – видно, пришлось побывать в плену, и воспоминания об этом вряд ли были радостными.
– Полонянка? – Раничев с усмешкой покачал головой. – А кто тебе сказал, что ты нам очень нужна?
– Я же говорю – убей!
– Рябчика хочешь?
Пленница удивленно моргнула – никак не ожидала подобного предложения.
– Подайте ей миску, – распорядился Иван. – Ну и мне заодно.
Воины быстро исполнили требуемое.
– Теперь развяжите ее… Ну?
Лукьян лично разрезал ножом спутывающие девчонкины руки ремни, прошептал:
– Господине…
Раничев гордо мотнул головой:
– Оставьте нас. Что стоите? Я вынужден повторять?
Воины почтительно удалились, однако продолжали пристально присматривать за пленной.
Иван улыбнулся и кивнул на валявшееся у костра полено:
– Присаживайся, бери миску и ешь.
– Не боишься?
– Поверь, я опытный воин.
– А если я сейчас убегу?
– Я же говорю, ты нам не нужна. – Раничев хохотнул и поставил себе на колени миску с похлебкой. – Беги, ради бога, кто тебя держит-то? – Вытащив из миски крылышко, он со смаком впился в него зубами. – Умм, вкусно. Зря отказываешься.
Девчонка вдруг улыбнулась – все еще недоверчиво, но с каким-то неожиданным весельем:
– Кто тебе сказал, что я отказываюсь?
Усевшись, она вытащила из миски мясо и, жадно проглотив кусок в один миг, выпила бульон.
Иван усмехнулся: да, оголодала девка!
– Еще хочешь?
– А есть?
Раничев лишь покачал головой.
Вторую миску с остатками варева девчонка опалузила так же быстро, как и первую. Потом подняла глаза:
– Ну так я пошла?
– Скатертью дорога.
Вместо ответа пленница нырнула во тьму… Нет, остановилась у ельника, обернулась, видать, только теперь поверила в свое везение:
– Кого благодарить?
Иван не стал скромничать, бросил с горделивой усмешкою:
– Именитого вотчинника, боярина Ивана Петровича Раничева. Коль крещеная, помолись за здравие, большего не прошу.
– Крещеная… была когда-то.
– Как звать-то тебя, дева?
– В Орде Уланой кликали.
– Ульяна, значит… Ну, прощевай, Ульяна.
– Прощай.
Девушка скрылась в ельнике неслышно – видно, умела ходить по лесам. Между тем светало – и бодрый предутренний морозец выкрасил траву и подлесок серебристым инеем.
– А не зря ты ее отпустил, господине? – подойдя, тихо спросил Лукьян. – Не было бы с того нам худа.
Раничев потеребил бородку и, посмотрев в сторону леса, ответил:
– Не думаю. Девка-то на своих больше зла, чем на нас. Да и, по всему, от безысходности они на нас напали, с голодухи, не просекли, что оружны мы, что воины. А как поняли, так улепетнули без оглядки. Вряд ли девица их быстро нагонит.
– А если это все не просто так сделано? Если засада?
– Засада? – Иван вдруг громко расхохотался. – А что с нас взять-то?
Они тронулись в путь рано, едва рассвело и стала видна дорога, с обеих сторон которой тянулся дремучий лес. Темные мохнатые ели, изредка перебиваемые осиной, сумрачно темнились вокруг путников, по низкому предутреннему небу бежали редкие облака.
– А день сегодня хороший будет. – Лукьян кивнул на показавшийся из-за деревьев сверкающий край солнца. – Небосвод чистый.
Природа просыпалась, отходила от ночи первыми трелями недавно вернувшихся с юга птиц, желтыми, поднимающимися к солнцу, цветками мать-и-мачехи, радостным перестуком дятлов. По приказу Лукьяна воины были начеку и не выпускали из рук оружия. Всякое могло случиться, но, похоже, Бог миловал – так никто больше и не напал.
К полудню дорога заметно расширилась, пошла перелесками, лугами. На холмах все чаще виднелись деревни и даже большие села. Встречавшиеся по пути мужики, завидев боярскую кавалькаду, снимали шапки и кланялись:
– Здрав буди, боярин!
– И вам не хворать, православные.
К вечеру нагнали торговый обоз, двигавшийся в Переяславль из Ельца, поговорили с купцами да потом вместе и заночевали на просторном постоялом дворе – безо всяких приключений… Впрочем, нет, кажется, было одно – ночью кто-то попытался стянуть с пальцев Ивана перстни. Раничев, правда, проснулся вовремя, с ходу огрев татя кулаком. Мужиком был неслабым – а тать, наоборот, маленький, тощий – только и закувыркался по лестнице вверх ногами. Жаль, темновато было, не разглядеть. Утром Иван предъявил было претензии хозяину-постоялодворцу, да тот с ними не согласился, отродясь, заявил, такого не бывало, чтоб мои люди у постояльцев-гостей крысятничали, да и залетных тут не бывает – ни одна мышь в ворота не прошмыгнет. Обиделся даже, бороду утерев, выстроил всех своих людишек в ряд: смотри, мол, господине боярин. Все как на подбор молодцы были – ни одного тощего да юркого… и, кажется, рыжего.
– Нет, не похожи.
– То-то и оно, что не похожи, – ухмыльнулся хозяин двора. Потом помолчал немножко да предложил у купцов посмотреть – может, это кто из их людей баловал?
Иван подумал-подумал да махнул рукой, некогда было разбираться. Кивнул своим – враз поскакали на коней да выехали, благо до столицы разанской не так уж и далеко оставалось. А насчет татя – пес с ним, ужо ему и так нехило досталось, удар-то у боярина ужас как был силен.
Переяславль-Рязанский, "новая" столица, выстроенная после сожжения монголами старой Рязани, встретил гостей по-праздничному – золотым сиянием куполов и колокольным звоном. Подъехав к воротам, Иван размашисто перекрестился и спешился. Воротник – седоусый дружинник в посеребряном колонтаре и с мечом у пояса – завидев знатного боярина, поклонился и вежливо осведомился: по какому делу?
– По важному, – усмехнулся Иван. – К самому князю Федору Олеговичу и думному дворянину Хвостину приехал.
Лицо воина вытянулось, причем не так при имени князя, как при упоминании Хвостина. Видать, думный дворянин присматривал тут за всеми.
– Милости прошу, – поклонился страж. – Завсегда гостям рады.
Милостиво кивнув, Раничев и его свита проехали южные ворота и, повернув, неспешно направились к княжьему терему. На просторной площади у княжеских палат располагались добротные амбары, несколько коновязей, небольшая церковь и с полдесятка приказных изб, из волоковых окошек которых курились дымки; видать, любили тепло дьяки.
– Зайдем? – кивнув на избы, спросил Лукьян. – Авраамия-дьяка проведаем.
– Не сейчас. – Раничев махнул рукой. – Сначала к Хвостину и, может быть, к князю. Да и Авраама, поди, сейчас легче при князе найти, нежели где-то еще. Чай, не простой дьяк – секретарь. И всего, заметь, своим умом да усидчивостью добился, без всяких там связей.