– Тебе ввек такого не испробовать, бродяжка! – с откровенной злобой прошипел питейщик.
– Свидетель, извольте соблюдать приличия в суде! – нахмурил брови председатель.
– Ничего, ваша честь, я стерплю, – махнула рукой девица, и вкрадчиво осведомилась: – Вы, уважаемый, часом, вино не разбавляете?
– У меня порядочное заведение!
Еще немного и питейщик лопнет от злости, – с интересом отметил я. И впервые уловил в голосе Анны едва заметное напряжение. Кульминация?
– Челядь, наверное, приворовывает? – спросила она с неожиданным сочувствием.
Но свидетеля это не обмануло. Сузив от гнева глаза, он раздраженно выпалил:
– Да будет вам известно, барышня, что такой строгости учета как у меня, во всей Москве не отыщется! В моем заведении даже мыши запись в бухгалтерских книгах оставляют, когда берут что-либо без спроса.
Рассыпавшись довольным смешком, он с гордым видом оглядел зал.
– И последний вопрос, – очень тихо произнесла девица, заставив публику затаить дыхание. – Скажите, господин Пфейфер, если я попрошу суд изъять ваши гроссбухи и проверю их, то что при этом выяснится? Не окажется ли, что все вино из особой партии "Смирновской" было продано до последней капли? И никаких разбитых бутылей не существовало и в помине? – щелчком стряхнув невидимую пылинку с рукава арестантского халата, она еще тише спросила: – Так что будем делать, господин Пфейфер? Изымаем гроссбухи или сами во всем сознаемся?
Питейщик мертвенно побледнел. Затем налился пунцовым цветом. И вновь побелел, взирая на девицу с нескрываемым ужасом. Я еще никогда не видел, чтобы человек так резко и кардинально менял цвет лица.
– Вы не являетесь экспертом по финансовой части, – неуверенно возразил товарищ прокурора.
Девица вздохнула.
– Смею вас огорчить, я не только им являюсь, и даже знаю такие страшные слова, как дебет, кредит, бухучет и финансовый аудит… И еще много других, о которых вы даже не слышали, господин государственный обвинитель… – кивнув на дрожащего, словно осиновый лист питейщика, она устало опустилась на скамью и перевела на суд измученный взор: – Как я понимаю, достопочтенная коллегия, допрос господина околоточного надзирателя нам уже не понадобится?
Глава шестая
Когда суд огласил вердикт, я особо не удивилась. Весь процесс я чувствовала на себе буравящий взгляд одного из членов коллегии. Вывод напрашивался сам собой: в деле у него имеется личный интерес. Илья Тимофеевич выглядел до крайней степени смущенным, изредка бросая на меня виноватые взгляды. Наплевать, победа все равно осталась за мной. Околоточный надзиратель отозвал свое заявление и дело прекращено за примирением сторон.
Правда, моего согласия никто не спрашивал, но так тому и быть. Бросаться с голой шашкой на весь репрессивный аппарат империи особого желания я не испытывала. Да и обвинение в бродяжничестве забылось как-то само собой. И Фрол Семенович, как вдруг выяснилось, в тот день был не на службе, значит, побои я наносила частному лицу. А это уже совершенно другая статья "Уложения о наказаниях уголовных и исправительных". Частным лицам закон не возбраняет завершать конфликты миром. От государственного обвинителя протеста не последовало.
Публика разочарованно гудела – она жаждала крови. А вот это вы зря, господа хорошие. Система своих не сдает ни в одной из эпох. Кареглазый жандарм слушал вердикт зло сощурившись и кусая губы. После чего сухо со мной попрощался, коротко откланявшись, и стремительным шагом покинул зал судебных заседаний. Я осталась одна-одинешенька. Растерянная, жалкая, усталая. Внезапно накатила волна отчаяния. Хотелось спрятаться от назойливых репортеров, скинуть с себя арестантский халат и грубые ботинки, забраться в горячую ванну с пушистой шапкой мыльной пены.
– Вам, барышня, в острог надо бы вернуться, – неслышно подкравшись со спины, прогундосил своей сарделькой судебный пристав.
Сердце ухнуло в кандалы, лишь по недоразумению именуемые обувью.
– Это еще зачем? – дрогнувшим голосом уточнила я.
– Вещички свои забрать, что до ареста на вас имелись.
Хобот-сарделька красноречиво шевельнулся в сторону моего каторжного одеяния.
– Негоже моей защитнице в обносках щеголять, – прогромыхал над ухом знакомый бас. – Вы, Анна Васильевна, не сомневайтесь – обустроим все в лучшем виде. Мой давешний знакомец модный салон держит, вот к нему отсель и направимся.
– В этом? – изумленно пискнула я, показывая на халат.
Купец пренебрежительно отмахнулся.
– Коляска моя у входа стоит. Верх поднимем, и ни одна живая душа вас не увидит… И ни слова о деньгах, сочту за великую обиду.
Он решительно взял меня за локоть и, не вслушиваясь в мои робкие возражения, потащил к выходу, озабоченно бормоча на ходу:
– Бумаги ваши секретарь выправит еще не скоро, я эту братию ленивую знаю не понаслышке – пока не подмажешь, шага лишнего не ступят… Пошлю к ним Николашу, племяша своего, он паренек расторопный, вмиг все организует… – неожиданно остановившись, он с силой хлопнул себя по лбу. Загудело, что медный колокол. – Вот ведь голова моя еловая! Вам же совершенно некуда податься… Анна Васильевна, голубушка, со всеми церемониями приглашаю вас погостить у меня. Спешу уведомить, что отказ не восприемлю категорически.
Сроки приглашения он не уточнил, но я безропотно подчинилась. А что мне еще оставалось делать? Бродяжничать по улицам Москвы? Уже сидя в мягко покачивающейся коляске, я из-за широкой спины кучера разглядывала дореволюционный пейзаж, изредка бросая любопытствующие взгляды на своего благодетеля. Купец Севастьянов мужчиной был представительным, даже с излишком. Если медведя обрядить в костюм-тройку, да немножко причесать, вылитый Петр Трофимович и получится.
– К самому крыльцу подвези! – строго приказал он кучеру, ободряюще подмигнув мне.
Я вытянула шею, пытаясь разглядеть пункт прибытия. Сквозь прозрачное стекло роскошной витрины на меня безучастно взирали деревянные манекены в умопомрачительных нарядах. Не удержавшись, я взвизгнула от восторга. Ну берегись, Петр Трофимович! Твой пухлый кошелек в страшной опасности! В предвкушении, с гулко бьющимся сердцем я ступила следом за купцом в полумрак великолепия модного салона.
Услужливый приказчик, бросив на меня безумный взор, судорожно икнул, стремглав кинулся по витой лестнице, ведущей наверх, и спустя минуту вернулся в сопровождении элегантного, сухощавого господина в строгом фраке. При виде меня хозяин салона деликатно кашлянул, выдав свои чувства лишь легким движением брови.
– Племянница Серафимы Павловны, погостить прибыла из провинции, красотами нашими полюбоваться, – слегка смущенным голосом поведал мой благодетель, закончив обряд обнимания со своим старым товарищем. – Ты уж приодень ее со всей возможностью, чтоб соответствовала…
Серафима Павловна, надо полагать, дражайшая половина моего благодетеля, – догадалась я после недолгих раздумий. А вот чему я должна соответствовать… возбужденный мозг наотрез отказал в подсказке. Бережно увлекаемая за локоть элегантным господином, я проследовала обширный холл с выходом на мужскую половину салона и была торжественно передана на руки столь же элегантной барышне с холеным, надменным лицом. Окинув меня быстрым взглядом, она брезгливо поджала губы.
– Мадмуазель Софи, лучшая модистка первопрестольной, – спеша развеять возникшую неловкость, представил ее хозяин салона. – Можете смело положиться на ее вкус – среди наших клиенток есть и весьма знатные особы.
Задрав для пущей важности указательный палец, он бесшумно удалился, оставив меня на съедение высокомерной модистке.
– Начнем с нижнего белья? – сухо осведомилась Софи.
Жадно оглядев вешала с роскошными нарядами (до завтра точно не успею все перемерить!), я покладисто кивнула и, после небольшой паузы, робко поинтересовалась:
– А что сейчас в моде?
– Извольте, – Софи протянула мне розовую комбинацию, утопающую в кружевах. – Неделю как из Парижа, последняя пара осталась… – лукаво улыбнувшись, отчего маску высокомерия неожиданно сменило милое личико обычной девушки, она доверительным шепотом произнесла: – Для кузины берегла, но родственнице Петра Трофимовича у нас особый почет.
М-да, последний писк моды столетней давности меня особо не вдохновил. Представив себя в розовом творении французских кутюрье, я прыснула от смеха. Нет уж, пусть поросята это носят, а меня – увольте.
Мое внимание привлек шелковый комплект цвета слоновой кости, отделанный тонкой полоской ручного кружева. Да, умели! Я молча указала на невесомое полупрозрачное белье. В темных глазах модистки мелькнул проблеск интереса.
Затем мы с головой окунулись в мир моды начала двадцатого столетия. Раз за разом отвергая предложенные наряды, я остановила свой выбор на кремовом укороченном сюртуке с рядом мелких перламутровых пуговиц и очень узким в талии. Юбку подобрала на полтона темнее: длинную, восхитительно шуршащую, из нежнейшей тафты. К ней идеально подошла тончайшая крепдешиновая блуза нежно-кофейного цвета с широкими рукавами и мелкими складочками на груди. Добравшись до обувных полок, без колебаний ухватила английские сапожки бежевого цвета из шелковистого на ощупь шевро. На каблучках, с высокой застежкой.
– К этому наряду положены туфли, – с недоумением в голосе предупредила меня Софи.
– У нас в провинции иначе одеваются, – безмятежно возразила я, скрываясь за ажурной дверцей примерочной. Но по пути не забыла зацепить потрясающее бальное платье со шлейфом. Точь-в-точь как у Наташи Ростовой.
Торопливо сбросив с себя опостылевший арестантский халат, я мельком глянула в старинное зеркало, обрамленное позолоченной рамкой, и потрясенно ахнула. Мамочка моя, неужели это я?! Ленка, если ты меня сейчас разбудишь, я тебя загрызу! Показав язык симпатичному зеленоглазому отражению с взъерошенной прической, я медленно, продлевая наслаждение, примерила выбранные наряды.
Ну, что за гадство! Вот тебе и роскошь дореволюционной эпохи. В кино это, конечно, выглядело здорово, но когда сама облачишься… Юбка до пят меня, честно говоря, комфортом не впечатлила. И пышная чересчур, и при ходьбе запутаешься. Интересно, в метро они пробовали в таком наряде прокатиться в час пик? Воровато оглянувшись на вход примерочной, я взяла портновские ножницы, весьма кстати оказавшиеся под рукой на маленьком кривоногом столике.
Сейчас мы аккуратненько отпорем эти воланы и наша юбка превратится в… Ну, не в шорты, конечно, и даже не в мини, а в обычную юбку деловой женщины – если судить по меркам моего времени… Отлично получилось! Чуточку ниже колен, никакая инквизиция не придерется. Прости меня, Коко Шанель, что я самым наглым образом слямзила твою идею.
Странная штука человеческая натура. Еще час назад я мечтала о нарядах этой эпохи, но стоило дорваться до бесплатного сыра, как мышеловка тщеславия с лязгом захлопнулась: захотелось вдруг удивить местных модниц. Явив себя взору строгой модистки, я с удовлетворением отметила неприкрытое изумление.
– Однако! – не удержавшись от восхищенного восклицания, Софи покачала головой. – Дерзко до необычайности, но в изяществе решения вам не откажешь. Не удивлюсь, если у вас очень скоро найдутся подражатели – мода покровительствует смелым… – еще раз окинув меня оценивающим взглядом, она озадаченно пробормотала: – Хотелось бы знать, из какой провинции вы прибыли.
– Да так… – туманно ответствовала я. – Есть тут поблизости одна большая деревня.
– Ну-ну… – подозрительно прищурилась Софи.
– Шляпку еще надо, – спохватилась я, вспомнив о беспорядке на голове. – Давайте подберем что-нибудь в тон.
Нашлась и шляпка: широкополая, с белой атласной лентой и кокетливой полувуалью.
– Лето нынче холодное, без пальто не обойтись, – пытливо разглядывая красавицу меня, поведала Софи. – Могу предложить из плюша с меховой отделкой, это последняя новинка.
Вот что мне не нравилось в нарядах этой эпохи, так это пальто. И если среди зимних моделей еще встречались достойные образцы, то на летние без слез не взглянешь. Архаика, одним словом. Неожиданно вспомнилась Одри Хепберн с ее безумно стильным пальто-баллоном из белой буклированной шерсти. Попросив лист бумаги, я в несколько штрихов набросала стройный девичий силуэт и обрядила его в свою давнюю мечту.
– Сможете отшить такое? – с надеждой в голосе вопросила я.
Повертев листок в руках, Софи недоверчиво фыркнула:
– Говорите, из провинции погостить прибыли?
Я благоразумно промолчала. Подумала немного, мысленно сплюнула и дорисовала шляпку-клош, сведшую с ума женскую половину человечества в двадцатые годы столетия. К этой модели пальто она должна подойти идеально.
– У нас в деревне все в таких ходят, – нахально заявила я в округлившиеся глаза лучшей модистки первопрестольной.
Софи молча взяла меня за руку и потащила за собой. Я только пискнуть успела от возмущения, что все здесь помыкают мною без моего на то согласия. Доставив покорную меня под очи элегантного господина, мирно попивающего кофе в компании сонного купца, она дрожащим от гнева голосом заявила:
– Хочу заметить, месье, что я не давала повода усомниться в своих профессиональных качествах. И если вы подыскали мне замену, то приличия требуют объявить это в глаза, а не устраивать низменные проверки.
Положив на кофейный столик листки с моим творением, Софи гордо вскинула голову и ушла с неестественно прямой спиной, не забыв с грохотом хлопнуть дверью. Элегантный господин, чье имя мне так никто и удосужился сообщить, какое-то время переводил ошеломленный взгляд то на меня, то на рисунки, то в сторону ушедшей модистки. Молчание нарушил Петр Трофимович, с глуповатым выражением лица испросив у меня:
– А где Анна Васильевна? Вы, барышня, часом, ее не видали?
Словом, отказавшись от предложения элегантного господина поступить к нему на службу с щедрым жалованьем, мы с моим благодетелем, погрузив в карету всевозможные коробки и свертки, отбыли в его хоромы. Всю дорогу Петр Трофимович угрюмо сопел, искоса бросая на меня настороженные взгляды. Оттаял лишь по приезду, когда на пороге трехэтажного особняка, укрытого от уличной суеты зеленью акаций, нас встретила Серафима Павловна.
– Вот, Серафимушка, ты всю жизнь слезы лила, что дочкой нас господь не сподобил, – пробасил купец, за громогласностью неумело скрывая смущение; на супругу он глядел виновато и с искренней любовью. – Прошу любить и жаловать – это Аннушка, сиротинушка горемычная… Поживет у нас, пообвыкнется с городскими порядками, опосля придумаем, как ей дальше быть.
Невысокая круглолицая женщина проницательно глянула на меня и ласково улыбнулась:
– Сирота?
– Казанская, – не подумав, брякнула я.
Купец озадаченно крякнул, пробормотав что-то в бороду о Варшаве.
– Пойдем, милочка, смоешь грязь с дорожки, пока к столу собирают. Баньки у нас нет, уж не обессудь, в Москве с этим строго, но ванную Петруша намедни новую пристроил, не хуже, чем у людей.
Взяв мою ладошку в руку (я горестно вздохнула: видно судьба такая, что все меня таскают за собой), Серафима Павловна засеменила к широкой лестнице. Спустя четверть часа я нежилась в пенном блаженстве, мурлыча под нос какой-то назойливый мотивчик и сквозь полузакрытые глаза озирая ванную комнату. "Не хуже, чем у людей" не уступало размерами нашей с мамой двухкомнатной "хрущевке".
Долго нежиться мне не дали. Запыхавшаяся горничная, бесцеремонно ввалившись в купальню, с порога заявила, что барыня ужинать кличут. И если я поспешить не изволю, то гневаться будут шибко. Наскоро обтерев меня мохнатым полотенцем и обрядив в ситцевый сарафан, расторопная девка потащила несчастное создание (другого слова подобрать я уже не могу) за собой. Я вновь почувствовала себя безропотным теленком.
За круглым столом просторной столовой меня уже ждали. Плюхнувшись на жесткий венский стул, я вожделенно облизнулась. Нет, я часто встречала выражение "стол ломится от яств", но одно дело читать, другое – увидеть воочию. Вполуха прослушав молитву в исполнении Петра Трофимовича, сердито стрельнув глазами на любопытствующего рыжеволосого паренька лет семнадцати (надо полагать, это и есть племяш Николашка), я приступила к трапезе. Пусть мне будет хуже, но попробую все!
– Егор отписывал, винился, что на каникулы не прибыл, – с улыбкой наблюдая за моим обжорством, вскользь упомянула Серафима Павловна. – Сказывал, что практика у него важная. Если усердие проявит, то протекцию получит на должность хорошую.
Петр Трофимович сердито пробурчал:
– Практика… – и с обидой в голосе добавил: – Да какие там, в Петербурге, кондиции? У него к делам торговым призвание, ан нет, на инженера потянуло… А обо мне он подумал? На кого я дело оставлю, когда срок придет?
Как мне показалась, речь шла о непутевом сыне, бросившим купеческий промысел ради обучения в столице. Впрочем, в этой эпохе хороший инженер ценился на вес золота.
– Ну, а ты, Аннушка, с какими планами в Москву прибыла? В услужение хотела поступить, иль другие намерения имелись?
Серафима Павловна подложила мне в тарелку тающую жиром форель, запеченную до нежно-золотистого цвета.
– М-мм… – ответила я, пытаясь прожевать пирог с зайчатиной.
– Она, матушка, у нас особыми талантами наделена, дай бог каждому, – степенно прояснил Петр Трофимович, заполняя возникшую паузу. – И службой ее манили денежной уже не единожды… Но я с превеликим моим удовольствием предложил бы ей хорошую должность в своей конторе.
Купец пытливо посмотрел на меня из-под кустистых бровей.
– Посмотрим, – уклонилась я от прямого ответа, нацеливаясь на творожную запеканку, щедро политую клюквенным сиропом.
В столовую забежала уже знакомая служанка и тревожным шепотом известила:
– Барин, вас к аппарату просят безотлагательно.
Грузно поднявшись из-за стола и бурча под нос о нехристях, не дающих без суеты отдать дань мамоне, купец прошествовал из комнаты. Не успели мы с хозяйкой перекинуться и парочкой пустопорожних фраз, как он вернулся. С мрачным видом подошел к племяннику и цепко ухватил его за ухо.
– Ты что творишь, поганец эдакий? За что имя мое честное позором облекаешь?
– Отпусти немедля мальца, сядь за стол и сказывай толком, что произошло! – ледяным тоном приказала Серафима Павловна.
Выпустив ухо страдальца, купец опустился на жалобно скрипнувший стул и хриплым от гнева голосом пояснил:
– Управляющий банком телефонировал, просил упреждать особо, когда Николашке чек выписываю на крупную сумму. Сказывал, что племяш мой разлюбезный поутру получил по чеку полтораста рублей.
Серафима Павловна, ахнув, всплеснула руками. Рыжеволосый мальчуган, побледнев, с непритворной обидой выдохнул:
– Напраслину возводите, дядя! Не было такого, перед Христом-богом клянусь.
– Не было?! – загремел Петр Трофимович. – Думаешь, управляющий мне лгать станет? Сказывай, куда деньги девал, на что тратил? Кто надоумил мою подпись подделывать? Или тебя в гимназии этому учат?
Не люблю быть свидетелем семейных ссор и тем более вмешиваться в них, но на этот раз я не удержалась. Виной тому была моя твердая уверенность в собственном умении разбираться в людях. Вот и сейчас, глядя на бледного, до боли прикусившего губу мальчишку, я безоговорочно поверила в его невинность.