Там задача всегда локальна и цель ее можно просто и понятно выразить обычным человеческим языком. "Перекрыть перевал", например. "Подавить все огневые точки на высоте 965". "Держаться, пока вас не заменят, а тем временем каждые пятнадцать минут докладывать обстановку". "Блокировать перегон "1137-й километр"". "При приближении сцепки из двух тепловозов взорвать мост и отходить на исходные".
Все просто. Кристально. Понятно. Вопросов не порождает.
А главное вот что: там, в горячих точках, за него думали другие. В том смысле думали за него, что самые важные, узловые решения принимал не он, а они – командир полка, штаб. Он думал только за себя и за свой взвод. Тут же, в хроноразведке, приходилось думать за них за всех самому, причем находясь в должности Верховного и в должности рядового, необученного, совершенно зеленого одновременно.
"…А ведь еще и этот сундук пиратский! Безделушки надо сдать и бортовой запас хронотопа вернуть к норме. Впрочем, это может и подождать".
Влетев в кресло хронопилота, он задраил люки хронотопа и включил предстартовую автоматику. "И так уж много сил на ерунде потерял".
* * *
– Ну, все в порядке с вашей девушкой! – сообщил Коптин, выходя из хронотопа в Верхнедоуменнобожском переулке, недалеко от общественного туалета… – Отвез, сдал, положил, расписку получил… Лечится. Все хорошо. Точнее, неплохо…
– Сергей Ильич! – встрял Алексей. – Надо бы в Полинезию на двадцать минут сгонять.
– Это зачем?
– Деньги забрать у пиратов. Пираты надули отца-то… Основное они ему недодали!
– С чего ты взял?
– Они ему сундук с драгоценностями принесли, в хронотоп загрузили, верно? Только ювелирка, одна сплошная ювелирка, и ни одной монеты – так?
– Наверное, так. И что же?
– Да вы подумайте, – вмешалась в разговор Катя. – Вот они ограбили, допустим, какое-нибудь торговое судно, разве они только бусы-серьги-кольца забирали? Наверняка нет. Да и бижутерия есть далеко не на каждом судне. Но деньги-то есть всегда! На любом! Их основная добыча была, пиратская, – деньги, монеты! Золото. Серебро. Монеты наверняка они хранили отдельно, в другом сундуке….
– Чего бы ради?
– Да это же совсем для них разные вещи! – пояснила Катя. – Монеты – дублоны там или пиастры – всегда можно использовать, расплатиться ими – ликвидный товар. А браслет или ожерелье жемчужное, – их еще сначала продать надо…
– И можно вляпаться на этом… – перебил Алексей.
– Деньги пиратам важнее. Их принимают в любом порту. Сундука у них было два, я уверена, – добавила Катя.
– Лопаты, вы заметили, – добавил Алексей, – некоторые испачканы в земле, а некоторые – зеленой болотной грязью.
– Да и следа на палубе два – видно, что два тяжелых и царапающих предмета протащили… – заметила Катя.
– Поэтому они отцу всучили побрякушки – золото, алмазы-изумруды – для отвода глаз. А основное, главное для них – денежки – они как раз и поприжали! – закончил Алексей.
– Наверное, вы правы, – согласился Коптин. – Но нет у меня ни времени, ни сил на поножовщину и стрельбу. Честное слово!
– Никакой поножовщины! – успокоил Коптина Алексей. – Все пираты умерли дней через десять после этого приключения с отцом. Умерли от гриппа. Их наши девочки, из нашего времени, своим насморком заразили!
– Это для нас насморк, грипп – пустяки, – подхватила Катя, – потому что у нас иммунитет есть против современных штаммов. Вирус же страшно быстро мутирует. А у них, в семнадцатом веке, от наших "продвинутых" вирусов иммунной защиты нет! Вспомните, что поросенок сказал: умерли все от простуды! Все, я подчеркиваю! Как могут все от простуды умереть? Только вместе если, дружно, скопом. Эпидемия на борту!
– Да и анимационный интерфейс уж больно быстро все их судьбы просмотрел, меньше чем за секунду. Видно, объем был у него для просмотра маленький – жизни ведь всем на неделю осталось. Косвенно, но указывает. Все умерли от гриппа.
– Одноногий – от старости или от пули в лоб должен был погибнуть, – напомнил Коптин.
– Да. Но здесь тоже все просто. Так как с барком Одноногий, оставшись один-одинешенек, справиться не мог физически, а умер он не от жажды и не погиб в шторме, то остается только одна версия – пуля в лоб. И он получил ее, наверное, минут через пять после того, как отец уехал. А остальные пираты неделю спустя скукожились от гриппа!
– Согласен. Убедил.
– Поехали!
* * *
Все оказалось именно так, как и предполагалось: корабль-призрак, полный мертвецов.
Сундук с золотом нашли сразу. Крышка была сбита топором – видно, самые живучие гриппозники, собираясь покинуть барк смерти на шлюпе, надеялись увезти с собой хотя бы часть золотого запаса.
Единственное, чего не учли ребята и Коптин, – это удушливый запах разложения на невыносимой жаре десятков трупов.
Золото приходилось таскать в мешочках одной рукой, другой прижимая к лицу Катины надушенные носовые платки: в хронотопе у Коптина противогазов не оказалось. Сергей Ильич давно уже избегал путешествий в прошлом по смрадным местам, предпочитая бывать на природе, на худой же конец, в богатых и чистых аристократических домах или королевских дворцах, пропитанных благовониями.
– Вот тебе и двадцать минут… – вздохнул Коптин, когда погрузка золота в хронотоп была завершена. – Почти два часа мы тут с вами угробили.
Катя хотела ему что-то возразить, сказать что-то типа того, что Париж стоит мессы, но реплика застряла у нее в горле: позади и немного сбоку от Сергея Ильича стоял Одноногий с попугаем на левом плече и со старинным пистолетом в правой руке…
Он, видно, лежал на баке, среди канатных бухт и обрывков парусов сбитой Колей Аверьяновым фок-мачты и тихо, никого не тревожа, умирал либо, наоборот, выздоравливал. Но вдруг очнулся, услыхав разговор, и, накопив сил, встал.
Ствол пистолета качавшегося, нетвердо стоящего на ногах Одноногого медленно нацелился в Алешку, пересыпавшего последний мешочек в багажник хронолета.
Перехватив Катин взгляд, Коптин резко обернулся, и в тот же миг "марголин" в его руках громко хлопнул…
Медленно опустив руку с пистолетом, Одноногий начал оседать; на лбу его появилось красное пятнышко – как у индийской красавицы.
Брашпиль с испуганным клекотом сорвался с плеча Одноногого и стремительно понесся прочь.
Алексей оглянулся и, поняв все, потерял на время дар речи.
Ему в голову вдруг пришли совершенно непонятно откуда взявшиеся в этот момент мысли. Сначала Коптин втянул, вовлек отца в свою операцию, затем сделал его, Алексея, своим сторонником, после чего увез Олену и куда-то там положил, взял в заложницы, если угодно. А теперь он еще и спас его, Алексея, от смерти. Это факты. А приводят эти факты к одному простому итогу: Коптин, говоря фигурально, сжал всю их семью в кулак.
Алексей сунул руку в карман и похолодел. Визитки, на которой был записан штрих-код время-местонахождения Олены, в кармане не было. Таская золото, приходилось то прятать Катин надушенный платок в карман, то доставать. Наверное, выронил. Искать нет времени. Надо попросить у Коптина продублировать. Опять зависимое положение. Чуть-чуть, но все же…
Коптин молча убрал "марголин" в наплечную кобуру, под пиджак. Ему тоже было не по себе. Он давно уже вышел из ковбойского статуса. В голову ему пришла вдруг горькая мысль о том, что прилетели они сюда вроде как подобрать бессмысленно пропадающее, а вышло, что, убив последнего живого, старика, осиротив попугая, они выгребли пиратскую добычу до последней монетки, присвоили награбленное. Глянув на штрих-кодер, он сказал:
– Самое значительное последствие наших художеств: в 2009 году сборная России по футболу займет на чемпионате мира двадцать седьмое место, а не двадцать четвертое… Годится!
Он нажал кнопку, подтверждая изменения, происшедшие в основном мире.
– Смотрите, вот дурак же этот попугай! – заметила Катя. – В открытый океан понесся. А Фату-Хиву-то от нас на юге!
– Придет в себя, вернется, – хмыкнул Коптин.
* * *
Но он не угадал.
Брашпиль не стал возвращаться на Фату-Хиву. Он, очумевший от пережитого за последние дни, жал и жал куда-то на запад, как заведенный. Конечно, какаду не приспособлены к дальним перелетам, но тайные силы, скрывающиеся в любом живом организме, не знают границ и пределов.
Брашпиль вспоминал потом, что сделал крупную передышку на каком-то большом острове с двумя вулканами по краям.
Потом все стерлось. Пролет над северной Австралией не запомнился, выпал из попугайских мозгов.
В отличие от Колумба Вест-Индия мало интересовала Брашпиля, и он не стал сходить с трассы. Над Персидским заливом он встретил уток, прилетевших сюда зимовать с Мещерских болот. Утки были несколько озадачены, увидев одинокого какаду, летящего напористо, быстро и зло – как с турбонаддувом.
Глаза какаду сияли безумным светом.
– Крятин, крятин… – закрякали они. – Лету конец, а он на север двинул…
Смысл реплики дошел до сознания Брашпиля только три недели спустя, когда ночи стали уже нестерпимо холодными. Раз десять он ночевал на печных трубах, сидя сбоку и прижимаясь к струе горячего дыма – всюду сушили грибы, – но однажды, едва не свалившись спросонья в трубу, он решил завязать с этой затеей.
В лесу, попытавшись нахохлиться среди еловых лап, он чуть было не дал дуба минут через двадцать, после чего, заухав от холода, как филин, рванул в ближайшую деревню, в курятник.
Конечно, петухи сначала возмутились, не разобравшись в темноте и сослепу в деталях. Но, разглядев-таки эту черную, как трубочист, птицу, пахнущую дымом, свежими яблоками и отрыжкой от вареной репы из свиных корыт, сочли разборку с гостем бессмысленной, унижающей их процедурой.
Возмущенно, но еле слышно подквохивая, петухи безропотно подвинулись на насесте, когда этот отморозок, этот копченый ворон с мощным кривым клювом профессионального киллера распихал грудью кур и, усевшись между двумя самыми горячими пеструшками, сказал в ответ на их изумленно-восторженное кудахтанье: "Р-раритету не западло!", после чего сразу уснул.
В Южной Саксонии при ночевке в стогу ему пришлось подраться с лисицей, пришедшей искать в сене гнезда полевых мышей, но налетевшей на остекленевшего от холода Брашпиля, а к западу от Гамбурга его чуть не прихватили ортодоксальные католики, чтобы поджарить на костре в качестве "вести дьявола". Только чудом католикам не удалось его поймать, в силу чего пришлось им удовлетвориться пытками дочери владельца местной крупорушки – потенциальной ведьмы, – доставив тем самым много удовольствия самим себе, этой самой дочери, а возможно, заодно, и Вездесущему – как знать?
В глухой и ненастный осенний день Брашпиль в конце-то концов рухнул, упал плашмя на подернутую инеем траву, раскидав в стороны крылья…
Он лежал возле таверны, принадлежавшей брату Одноногого, на самой окраине Дартмута, недалеко от реки Дарт.
Он знал, что Энжела тут, рядом, в таверне, – и все!
Теперь можно дать себе сдохнуть. Конец!
Краем глаза он вдруг увидел подкрадывающуюся к нему ворону и, не успев уйти в небытие, расхохотался: жизненных сил у него не было вовсе, но дух его был сильнее, чем в юности, чем в яйце!
Даже на смертном одре… Ворона ведь – не птица. Не противник. Таких ворон – пучок, через колено…
Он звонко щелкнул клювом и расхохотался вороне в глаза. Он не боялся смерти.
Вороне же, напротив, крайне не понравился этот беспросветно черный и провонявший гарью какаду с красным ирокезом на голове (кровь лисицы!), его манера нагло, по-мужлански вульгарно смеяться в лицо, притворясь обессиленным.
Как и большинство дам, ворона искренне считала все болезни, включая инсульт, инфаркт, плоскостопие и шизофрению, заразными; перспектива получить вместе с завтраком маниакально-депрессивный психоз, так и струившийся от этого попугая, ей не катила. Подумав, она запрыгала в сторону и, встав на крыло, отвалила от греха подальше на свою ветку дуба, что растет на крутом берегу реки Дарт.
Брашпиль ехидно клекотнул ей вослед и отключился – на сей раз наглухо.
Сознание снова забрезжило в нем, лишь когда сквозь туман возвращающейся действительности он услышал знакомый божественный голос: Энжела склонилась к нему, тревожно блестя влажным глазом.
– Не покидай нас, любимый, – дрожащим голосом, подавляя рыдание, курлыкала Энжела. – Ты нужен мне, что стану делать я без тебя в этом пустом и ненужном мне больше мире? Не уходи! Я умру от тоски, если ты выберешь вдруг для себя другой, параллельный мир!..
* * *
Несмотря на то что тьма, пришедшая со Средиземного моря, опустилась на западную часть Северной Атлантики – что, впрочем, эта самая пришедшая со Средиземного моря тьма вытворяла каждый божий день вследствие вращения Земли, – Бард, присев, нашарил в темноте рыболовную сеть и, найдя в ней на ощупь знакомую дыру, поведал трагическим голосом:
– Гребаные козлы! Прожгли мою сеть! – Положив сеть дырой на колено, Бард достал из-за пояса кремень с трутом, высек искру и, раздув трут, зажег от него небольшой факел. – Смотри, Торхадд Мельдун, сын Вулкана! Эту сеть…
– Не надо, – попросил Торхадд, сидевший на днище-палубе бака рядом с колодой для разделки рыбы и мяса, прислонясь спиной к палубному строению ладьи. – Ты уже семь раз рассказывал эту историю…
– Неужели? – заинтересовавшись, спросил Бард. – Семь раз! Вот это да! Если ты, мудрый Торхадд, запомнил это, стало быть, каждое из семи моих повествований запало в твою душу!
– Один раз, первый, я выслушал тебя не без интереса, – ответил Торхадд, – а остальные шесть раз я мысленно считал: "Ну вот сейчас, когда он во второй, третий, четвертый, пятый, шестой… ну, словом, опять заладит эту историю, вместо того чтобы сесть и починить сеть, на этот-то… второй, третий, четвертый, пятый, шестой раз он не отделается оплеухой, а останется либо без головы, либо без языка…"
– Мне горько слышать эти слова, Торхадд, а еще горше сознавать, что ты прав: у нас на корабле одна цена знаниям и поэзии – увесистая оплеуха! А ведь бог Oдин ради знаний отдал свой глаз великану Мимиру! А ради поэзии он, обманув врагов, вкусил магический напиток квасир, мед поэзии, дающий талант сочинительства.
– Квасир? – задумчиво повторил Торхадд Мельдун. – Звучит заманчиво… Рецепт-то знаешь?
– Конечно! – кивнул Бард. – После заключения мирного договора между богами асами и великанами ванами асы и ваны взяли большую чашу и плюнули в нее в знак примирения. Смешав слюну, боги создали из нее человека-карлика Квасира. В этом действии состоял первый этап процедуры…
– Мы говорили с тобой о напитке, а не о карлике…
– Не перебивай меня, Торхадд. Рано или поздно мы дойдем и до напитка, узнать рецепт приготовления которого возжелала твоя душа. Так вот Квасир…
– Карлик?
– Ну да. Квасир был мудрым. Квасир много странствовал и учил людей. Однако два коварных гнома, Прячущий и Поющий, обманули и убили его. Затем они слили его кровь в две чаши, а из чаш слили ее в котел и, смешав в котле с медом, получили питье, вкусив которое всякий становится скальдом либо мудрецом.
– Ничего не понял. "Вкусив которое всякий становится…" Ну, вот я хочу вкусить. Прямо сейчас. С удовольствием вкусил бы. Где?!
– Это иносказание. Прячущий и Поющий должны убить мудрость и склонность к наставлениям. А потом добавить меда! Неужели тебе непонятен этот простой рецепт, Торхадд Мельдун, сын Вулкана?
– Нет, – пожал плечами Торхадд. – Если из твоей речи выкинуть все иносказания, то остается только то, что кто-то сначала наплевал в чашу, а потом добавил меду. Такой напиток ты сам пей, пожалуйста.
– Я вижу, сын Вулкана, твой дух далек от пути к смирению… Но ты, как никто другой, должен знать, что…
– А я и знаю, – перебил Барда Торхадд Мельдун. – Что воды у нас осталось на сто дней…
– На сто дней? – изумился Бард. – Почему же ярл Сигурд приказал выдавать воду всего лишь по полчерпака на день?!
– Потому что ее осталось на сто дней для одного человека. Только для одного! А нас сколько? Больше сорока! Мало? Придется еще поделиться водой с ярлом Бьярни: на его корабле скотина и лошади…
– Да, это так. Но что тебя расстраивает, мудрый Торхадд?
– Голод и жажда, Бард, больше ничего! Я – вольный человек, кэрл, шкипер, бонд, как говорят исландцы, а не презренный трэл, не раб…
– Это всем известно, сын Вулкана! Я тоже кэрл, а не трэл. И мне еще больше, чем тебе, хочется пить. Но что ж с того? Я надеюсь.
– Я тоже.
– Земля где-то близко, Торхадд. Я уверен. Уже два дня назад появились птицы. Это верный признак того, что земля где-то рядом…
– Да, это так, – согласился старый Торхадд. – Но может быть, справа, а может быть, слева по курсу. А мы идем мимо…
– Сегодня днем я видел собственными глазами проплывший туесок, корзинку…
– Ее потеряли люди Бьярни, или она упала с корабля Кальва…
– Нет! Она была сделана из редкого дерева, ну, у нас оно не растет… С белой корой дерево, знаешь?
– Береза…
– Ну да! Не рыбы же сплели эту корзинку, Торхадд? Где-то тут рядом есть люди…
– Может быть. Может быть, справа, а может, и слева… Там, сбоку, там… – Торхадд явно подтрунивал над молодым Бардом.
– Есть еще один признак, Торхадд Мельдун! Уже второй день прямо по курсу видно землю! Мы все хорошо видим берег. Невысокие горы на нем становятся выше и выше: он приближается. Попутный ветер нас гонит к берегу! Ведь ты не станешь возражать, Торхадд, что приближающийся берег служит верным признаком приближающегося берега?!
– Я не настолько глуп, чтобы оспаривать это, Бард. Но ты думай дальше того, что видят твои глаза. Ну, берег? Ну? Разве берег съешь или выпьешь?