10
Амфитрион ни на минуту не сомневался, что умер.
Во всем теле ощущалась необыкновенная легкость, дышать было совершенно необязательно, солнце било прямо в глаза, заставляя щуриться, а вокруг почему-то шумела священная роща под Крисами, куда взбалмошная судьба однажды девятнадцать лет тому назад занесла Амфитриона с беременной Алкменой по пути к дельфийскому оракулу.
И бил у самых ног чудесный источник, исцеляющий все болезни, кроме смерти.
А в тени старого ясеня, бездумно играя льнущим к пальцам цветком шиповника, на том самом бревне, где некогда сидел слепой прорицатель Тиресий, сидел суровый, лишь слегка отяжелевший с возрастом мужчина, очень похожий на сорокалетнего Амфитриона.
- Я знаю тебя, - Амфитрион не был уверен, произнес он это вслух или только подумал. - Ты Зевс, сын Крона, внук Урана.
- И я знаю тебя, - ответил или подумал мужчина, медленно склонив тяжелую лобастую голову. - Ты Амфитрион, сын Алкея, внук Персея, мой правнук. Радуйся, смертный: ты умер, как жил, - героем.
- И ты радуйся, Олимпиец: когда-нибудь и ты умрешь, как жил, - богом.
Зевс испытующе глядел на Амфитриона, а тот, в свою очередь, разглядывал ладони Кронида: жесткие, мозолистые ладони воина со странными следами застаревших ожогов.
"Как же это должно быть больно!" - без сочувствия, но с пониманием и уважением оценил лавагет.
- Они все любили меня, - неожиданно вздохнул бог. - Во всяком случае, говорили, что любят. Все: Леда, Европа, Даная, Семела, Ио, и я платил им тем же, щедро разбрасывая семя, как пахарь зерно. Я был быком, лебедем, золотым дождем, могучим и непонятным божеством; лишь однажды я попробовал стать смертным, придя к твоей жене… У меня никогда больше не будет детей, Персеид! Ты понимаешь, что это значит - никогда?!
- Да, я понимаю это, Кронид. У меня больше никогда не будет ничего. Зря ты решил примерить мою шкуру - лучше бы тебе явиться в облике быка… и не к Алкмене. Но Алкмена оплачет меня, а не тебя. Ты разбрасывал то, что называл любовью, свято веря в ее неисчерпаемость, ты оставил мне смятое ложе и усталую жену, а я оставил ей мою ложь во спасение ее жизни и сыновей, звавших Алкмену матерью, а меня отцом, пока ты страдал над иссякшим семенем! Здесь, в роще под Крисами, слепой Тиресий предсказал мне, что я умру в бою - и я умер в бою; что у меня будет наследник - у меня их два, что бы ни говорили по этому поводу люди; что я буду бороться за сына с богом, и сперва победит бог, а потом - я. Кто победил, Громовержец?
Цветок шиповника дернулся на гибкой ветке и, уколов палец Зевса, выскользнул и закачался, играя розовой мякотью лепестков.
- Ты победил, Амфитрион. Сперва - я, когда ты солгал жене и людям, потом - ты, когда я молчал девятнадцать лет, хотя наша общая ложь жгла мне сердце сильнее, чем молнии - руки… но Тиресий сказал тебе не всю правду. Наслаждайся своей победой, ибо ты уходишь вместе с ложью, а я, Зевс-Олимпиец, отец великого героя Алкида, - остаюсь! Ну, кто теперь в выигрыше, смертный? Ты умер, и даже я больше ничего не могу сделать для тебя. Может быть, мой брат Аид будет добрее…
Амфитрион еще смотрел на опустевшее бревно, когда кто-то опустил ему руку на плечо.
- Гермий! - обрадовался старый лавагет, обернувшись. - А ты здесь откуда?
- Пойдем, Амфитрион, - Гермий старательно отводил взгляд в сторону, словно нашкодивший воришка. - Пойдем, я провожу тебя… тут недалеко.
- Хорошо, - согласился Амфитрион. - Я ведь все понимаю. Надо - значит, надо.
- Нет! - неожиданно выкрикнул Лукавый, очерчивая вокруг себя и Амфитриона круг своим страшно зашипевшим кадуцеем. - Нет, не сразу!.. Пусть вся Семья потом взъестся на меня - но ты должен увидеть! Смотри!
И Амфитрион увидел.
…Он увидел кровавое болото, грязное поле боя, которое осталось за ним, он увидел Алкида, стоящего над телом отца - над ЕГО телом, - и рядом с ним Ификла; увидел, поразившись в последний раз, до чего же братья похожи друг на друга… увидел колесо, швырнувшее наземь Арея-Эниалия, увидел глаза оставшихся в живых, услышал дрожь в голосе пленных орхоменцев, когда они вспоминали его имя, имя Амфитриона, сына Алкея, внука Персея, Амфитриона-Изгнанника, Амфитриона-лавагета…
И услышал слова сына, за которого боролся с богом.
- Клянусь своим отцом, - голос Алкида звенел натянутой струной, и воины переглядывались при этих словах, косясь то на тело лавагета, то в хмурое небо, - клянусь своим отцом, что никогда Арей не дождется от меня той жертвы, которую он хочет! Никогда! И если для этого надо, чтобы война забыла мое имя, а я - ее грязь… значит, так тому и быть! Ты слышишь, отец?!
- Слышу, дурачок! - усмехнулся Амфитрион. - Слышу, не кричи… Гермий, как ты думаешь - он выполнит эту клятву?
- Не знаю.
- И я не знаю… Ну что, пошли?
- Пошли…
Ни Гермий, ни Амфитрион не знали тогда, что Алкид будет верен своей клятве ровно пять лет - до того дня, когда жрица дельфийского оракула назовет его Гераклом.
Не знал этого и сам Алкид.
Стасим V
Строфа
- …ты, Лукавый?
Тьма резко светлеет, словно кто-то зажег сразу дюжину масляных светильников.
- Я… дядя.
Тот, кого назвали Лукавым, явно смущен и напуган, хотя и пытается скрыть это.
- Ты провел его в обход Белого Утеса Забвения?
В вопросе кроется ответ.
И намек на гнев, готовый прорваться.
- Да… Владыка.
- И не дал напиться из Леты?
- Да… Старший.
- Ты понимаешь, что будет с тобой, если кто-нибудь из Семьи узнает об этом? Впрочем, я уже узнал. Я спрашиваю - понимаешь?!
- Да… понимаю.
- Отлично. Потому что меня радует твоя понятливость. Потому что я заранее предупредил Харона, чтобы он не брал тень Амфитриона на борт и послал вас обходным путем. Но мой приказ оказался напрасным - племянник вполне достоин своего любимого дядюшки!
Тьма хохочет.
Долго.
Взахлеб.
- Так значит, ты хотел того же, дядя? - радость пойманной птицей трепещет в голосе Лукавого.
- Нет, - смеется тьма. - Потому что я не знаю, чего хотел ты. Подозреваю, что ты и сам не очень-то знаешь, чего хочешь. Ведь ты собирался оставить ему не только память, но и волю к действиям?! Отвечай!
- Ну… вряд ли.
- Врешь - собирался!
- Дядя! При посторонних…
- Не волнуйся. Твой подопечный дремлет с того момента, как я увидел вас. Так и ему, и нам спокойнее. В Эребе герои ни к чему. А ты прикуси-ка язычок и отведи его пока на Пустые Территории!
- На Острова? Но ведь ты…
- Пусть тебя не волнует то, что я намереваюсь делать. А Амфитриону лучше побыть на Островах. Одному. Скажешь Керам, пускай проследят. Так он и не встретится ни с кем, и не угодит случайно в Лету или к Утесу.
Тьма сгущается, собирается в складки и умолкает.
И когда Гермий-Психопомп на цыпочках удалился, ведя за собой безмолвную тень того, кого еще недавно звали Амфитрионом, - Владыка Аид еще долго сидел, задумавшись.
Сегодня они с Гермием нарушили древний закон, который сам Владыка и установил. Поэтому Старшему было невероятно трудно решиться на подобный шаг.
Но все же он решился.
Тени, попав в Эреб, теряют земную память. Это известно всем. Вот только мало кто задумывался: кому это надо и зачем?
Не задумывался над этим и Старший.
Потому что знал.
Если умершим оставить память, они будут стремиться обратно, к живым - долюбить, довоевать, достроить, отомстить за собственную смерть, наконец! - всегда найдется что-то, чего человек не успел. Но, вырвавшись из Эреба, тень не способна действовать, как человек. Она - тень.
Она хочет жить, не будучи живой в земном смысле слова.
И станут тени захватывать тела живых, пытаясь подчинить их своей воле. Схватятся не на жизнь, а на смерть, две души в темнице единой плоти, и ужаснутся окружающие, и скоро уже две души вернутся в Эреб, ненавидя одна другую - чтобы снова рваться в мир.
Достроить, долюбить… отомстить!
Вот почему Харон-Перевозчик - родившееся старым дитя Эреба - не перевозит обратно; вот почему неусыпно стережет выход из Аида трехглавый и драконохвостый пес Кербер - именно ВЫХОД, а не ВХОД, ибо кто ж по доброй воле явится в царство мертвых, а явившись, сумеет в нем затеряться?
Всевидящ Владыка в Эребе.
Не для гостей нужен Кербер. Нужен для того, чтобы не бегали тени к свету, руководствуясь самыми благими намерениями, которыми известно куда дорога вымощена.
Сюда.
Но старая память жжет тени, как проглоченные угли, и в вечную муку превращается стремление, не находящее выхода.
Оттого и проводят души умерших мимо Белого Утеса Забвения, оттого и дают испить из Леты, чтобы покинула их память о прошлой жизни, чтобы бродили они во мгле, ни о чем не вспоминая, ни о чем не сожалея и никуда не стремясь.
Лишь жертвенная кровь может на некоторое время вернуть память теням; но неподкупен Харон, неумолим Кербер, и забывают о прошлом тени, вновь покорно бредут они во мглу…
Впрочем, сегодня Владыка впервые нарушил свой закон.
Чувствовал: понадобится ему Амфитрион-Изгнанник вместе со всей своей нелегкой судьбой.
Не знал лишь Аид - Когда, Как и Зачем.
Об этом надо было думать.
Что ж, думать Владыка привык. Думать долго, обстоятельно, не считая времени, которого у него было достаточно.
Антистрофа
- Радуйся, дядя! Я принес новости!
- Приятно слышать, малыш! Сам знаешь, меня Семья новостями не балует.
- Ну-ну, дядя, не прибедняйся! Когда тебе нужно, ты узнаешь все новости еще до того, как они случаются. Только последний скандальчик - это что-то особенное! Посейдон грандиозно роет под папу, и на этот раз Младшему не отвертеться!
- Не смеши меня, Гермий. С каких это пор твой отец обращает внимание на Среднего?
- А что ему остается, если сейчас на стороне Среднего и Мачехи Геры половина Семьи: и Артемида с чумазым Гефестом, и эта бестия Гестия, и даже твердолобый Аполлон, который раньше по причине природной тупости поддерживал папу в любых его начинаниях! Одна Афина кое-как держится…
- Интересно… ну не томи, поведай старому дяде о тайнах Семейных, - в голосе Владыки крылась еле уловимая насмешка. - Кто на сей раз виноват?
Гермий сделал вид, что ничего не заметил, и продолжил:
- Старый камень преткновения, дядя! Алкид из Фив, Мусорщик-Одиночка, папочкина гордость!
- И что же он на этот раз натворил?
- Ничего! - выпалил Лукавый. - В том-то и дело, что ничего! За пять лет - ни-че-го-шеньки! В Иолке Арг-корабел судно заложил, все герои Эллады в Колхиду за Золотым Руном собрались; даже семнадцатилетний Тезей, Мусорщик Посейдона, с ними… Что там Тезей - из сыновей Среднего там и Эвфем, и Эргин; потом сыновья Борея Зет и Калаид, Мусорщики Диониса Фан со Стафилом, Авгий Гелиад, Ялмен и Аскалаф Ареады, Палемон Гефестид, Диоскуры, божественный Орфей, и мой Автолик, и…
- Стоп! - рявкнул Владыка. - Сколько их там всего?!
- Пятьдесят, дядя! Если не больше уже…
- Ну и нечего мне всех перечислять! Я тебе не тетка Мнемосина, богиня памяти! Толком говори!
- Так я ж толком и говорю - один Алкид не приехал! Ему и приглашение отсылали - даже ответить не удосужился! Он-то молчит, а Эллада о нем и подавно забыла. У всех на уме молодой трезенец Тезей, Посейдонов отпрыск! Наш пострел везде поспел - и Кроммионскую свинью зарезал, и великанов каких-то поубивал (интересно, где он их нашел?!), и разбойничков повывел, и девок кучу испортил…
- А Алкид в свои без малого двадцать три сиднем в Фивах сидит и носу оттуда не кажет! Ты это имеешь в виду, Лукавый?
- Вот именно, дядя! Семья шумит: что ж это за Мусорщик такой, что подвигов не совершает, войн не ведет, гор не сворачивает, ему уж и приглашения шлют, в ножки кланяются - глухо! В Фивах недорослей в палестре тренирует, богоравный наш! И все. Поговаривать начали, что не Алкид - Мусорщик-Одиночка - а скорее Тезей из Трезен, Посейдонов сынок.
- А отсюда один шаг до другой мысли, - задумчиво проговорил Владыка. - У Среднего сын-Мусорщик - истинный герой, в отличие от сына-Мусорщика Младшего. Ослабел Зевс, истаскался - может, и править стоит не Младшему, а Среднему?
- Да, дядя. Вслух этого пока не говорят, но думают. Те, кто умеет думать. Значит, скоро заговорят - те, кто умеет говорить.
- Выходит, авторитет Младшего пошатнулся, и ему позарез надо, чтобы Алкид начал совершать подвиги в честь Отца-Олимпийца? Тебя это беспокоит, Лукавый?
- Не то чтобы беспокоит, но я решил, что ты должен знать. А беспокоит меня другое: у Алкида за эти пять лет не было ни одного приступа.
- Вот тут ты прав - очень уж похоже на затишье перед бурей. Да и Тартар в последнее время притих… не нашли ли Павшие новый выход из создавшегося положения? А, Гермий? Мы тут себе ждем прорыва, войны, грохота, а они…
- О чем ты, дядя?
- Все о том же. Я долго думал, Лукавый, я складывал мозаику и так и эдак, я беседовал с тенями Мусорщиков, на время возвращая им память жертвенной кровью - и, кажется, кое-что понял.
- Что, Владыка?
- И мы, и Павшие, и титаны - бессмертны. Мы знаем это. Мы убеждены, что не способны убивать друг друга навсегда. Те, кого люди называют чудовищами, - сродни нам. Но… Беллерофонт убил Химеру, а Персей - Медузу. Почему? Почему смертный Мусорщик смог уничтожить существо, уверенное в собственном бессмертии?! Ты когда-нибудь всерьез задумывался над этим, Гермий?
- Нет, дядя, - Лукавый был явно растерян.
- А зря. Младший видит в Мусорщиках новое оружие, Гера - объект для нападок, остальные - скаковых лошадей, иметь которых престижно и на которых можно делать ставки; я же попытался понять, в чем их сила.
- И понял?
- Надеюсь, что так. Мусорщик, вступая в бой с чудовищем, вначале побеждает себя, свой страх смерти, ужас смертной плоти, которая хочет жить. И если это ему удается - тогда он вкладывает изгнанную смерть в свои удары, он заражает смертью бессмертного противника, как прикосновение к больному чумой заражает здорового человека; на какое-то мгновение смертный и бессмертный меняются местами! Мы не боимся смерти, но Мусорщик заставляет нас научиться этому, заставляет нас испугаться… и от такой мысли мне холодно, Лукавый!
Некоторое время оба молчали.
- Ты говоришь "мы", дядя, - первым нарушил молчание Гермий. - Ты не говоришь просто - "чудовища". Это значит…
- Да, Гермий. Это значит, что если Мусорщик способен убить чудовище, то он способен убить и бога. Это обоюдоострое оружие, и мы должны понимать это, используя его.
- Но смертные Мусорщики - наши дети, Владыка!
- Да. И Павшие в Тартаре могли додуматься до того же! Там хватает времени для размышлений, а Крон-Временщик никак не глупее меня или Младшего. Так что, узнав о подоплеке гибели Медузы и Химеры, Павшим вполне могла прийти в голову идея породить в Тартаре собственную расу смертных героев - назовем их, к примеру, Гигантами - которые будут знать о своей смертности и звать чудовищами нас с тобой!
- То есть?..
- То есть они будут способны убивать нас навсегда.
- Но Павшие или Гиганты - они ведь в Тартаре, дядя, под охраной Сторуких!
- Смертные Гиганты просто-напросто выйдут из Тартара. Гекатонхейры и не заметят их, потому что смертные якобы не могут посягать на миропорядок, охраняемый Сторукими. И потом, ты возьмешься предсказывать действия гекатонхейров? Я - нет. Так что Семья вполне может быть снова втянута в войну, но даже если Гея-Земля и не выдержит новой бойни - Сторукие на этот раз не смогут вмешаться и бросить охраняемый ими Тартар. И тогда для Семьи вопрос станет так: не победа или поражение, а жизнь или смерть. Как это было для Медузы и Химеры. Но может быть…
- Что - может быть?
- Все может быть, Гермий. А также может быть, что я ошибаюсь. Ребенок тоже способен увидеть буку в вывешенном для просушки хитоне.
- Тогда мы должны выяснить это, Владыка. Мы знаем, с чем на самом деле связаны приступы Алкида - значит, кто-то из Одержимых Тартаром находится в Фивах или поблизости. Если найти его и допросить, если взять его живым…
- Живым не надо. Я предпочитаю допрашивать мертвых - они честнее. Но ты прав, Гермий. Просто мне хотелось, чтобы ты сказал это вслух. То, что сейчас у Алкида нет приступов, ни о чем не говорит. Если Младший погонит своего Мусорщика на подвиги - Павшие в долгу не останутся.
- Что ж, пусть братья и отыщут для нас Одержимого!
- Ты разочаровываешь меня, Лукавый. Даже если Алкид и выйдет на след культа Павших - Одержимым достаточно принести ему человеческую жертву, чтобы Алкиду стало не до поисков.
- Ну, тогда могу попробовать я…
- Не можешь. Отец отозвал тебя из Фив, и нечего попусту раздражать Младшего.
- Кто-то из смертных?
- Нет.
- Тогда кто же?
- Тот, кто ждет своего часа на Островах. Амфитрион, потомок Персея.
Эпод
Тьма.
Густая, вязкая тьма, озаряемая багровыми сполохами.
Шум реки.
Далекий приглушенный стон, ропот исполинского сердца, голос мириадов теней…
И скорбным эхом:
- Амфитрион… Амфитрион, потомок Персея.
- Ты хочешь вернуть его в мир живых, Владыка?!
- Да. Я нарушил закон один раз - нарушу дважды.
- Чье же тело он сможет взять, не став безумным?
- Тело ребенка. Достаточно большого, чтобы быть свободным в поступках; и достаточно маленького, чтобы убить неокрепшую душу и стать единоличным хозяином тела.
- Кто этот ребенок?
- Иолай. Его внук, сын Ификла и Автомедузы. Так Амфитрион будет в Фивах рядом с близнецами, и при этом - вне подозрений.
- Ты жесток, дядя.
- Я? Нет. Я рассудителен. И Амфитрион будет лезть из кожи вон, чтобы выяснить, кто сводит с ума Алкида.
- Скорее он сдерет кожу с Одержимого…
- Меня это вполне устроит.
- Владыка, я знаю Амфитриона. Поверь, он не менее… рассудителен, чем ты, и к тому же не менее горд, чем Младший.
- Не беспокойся. Гордый или рассудительный, он смертен. И он будет знать, что Острова (усмешка в голосе Владыки), Острова Блаженства всегда готовы принять его обратно. Кроме того, наши интересы во многом совпадают, так что твой Амфитрион станет работать не за страх, а за совесть.
- За страх - сомневаюсь. А вот за совесть… Слетать за ним на Острова, дядя?
Владыка молча кивнул, и легконогий Гермий мгновенно исчез в сгущающейся багровой мгле.