* * *
"Пора", - решил Зевс, открывая Дромос.
Гроза бушевала уже чуть ли не по всей Элладе, жрецы и пифии в храмах, закатив глаза в экстазе прозрения, вещали об ужасных событиях, разыгрывавшихся на Олимпе, весть эта передавалась из уст в уста, наверняка дойдя и до тех, кому она, собственно, предназначалась, - короче, все шло как надо.
И владыка богов и людей бодро шагнул в запульсировавший серебристым светом кокон Дромоса.
На той стороне в лицо Олимпийцу немедленно ударил пронзительный ветер, его с головы до ног окатило дождем, который он сам же и вызвал, и несколько дротиков просвистело совсем рядом - впрочем, поведение непочтительных стихий, как и оружие смертных, Зевса не интересовало.
Ему нужно было свое оружие.
Ему нужен был Геракл.
Подсветив себе причудливо разветвившейся молнией, в ее жутковатом, сине-белом блеске Зевс увидел распростершееся у самой черты прибоя могучее тело; и щуплого молоденького воина, из последних сил отбивавшегося от подступавших врагов, не давая им приблизиться к беспомощному сейчас Гераклу. Еще один солдат лежал в двух шагах от Громовержца, между богом и его целью, нелепо ткнувшись лицом в мокрый песок, и из спины убитого торчал обломок копья, пригвоздившего человека к негостеприимному берегу.
Проклиная нелепые случайности, грозившие разрушить столь тщательно продуманный план, Громовержец погрозил кулаком непонятно кому и двинулся сквозь грозу.
* * *
…Лихас никогда не мнил себя великим воином, и в других обстоятельствах уже давно предпочел бы спастись бегством или скромно погибнуть. Но сегодня пришла ночь, когда платят долги, когда жизнь берет тебя за шиворот и без спросу швыряет в огонь, заставляя чудом уворачиваться от смертельного удара копьем и бросаться вперед, рубить, колоть, сбивать с ног - с тем, чтобы снова избегать бронзового жала и жить, когда это кажется невозможным. Напарник-арголидец погиб почти сразу, успев зарезать кого-то из островитян, и Лихас остался один… нет, конечно, рядом дрались и другие спрыгнувшие с корабля воины, но здесь, на крохотном пятачке чужой земли, у Лихаса была своя битва, один на один со всем миром, потому что позади лежал бесчувственный Геракл, некогда спасший десятилетнего оборвыша от кровожадных кобыл Диомеда, и сегодня оборвыш платил долги, не имея права бежать или умереть.
Косцы шарахались в стороны, не решаясь приближаться к верткому пирату, к яростному демону с безумно горящими глазами, который, казалось, мог находиться сразу в нескольких местах, всякий раз избегая направленных в него ударов, даже не отражая их.
"Аластор![70] - кричали солдаты Эврипила, промахиваясь в очередной раз. - Дурной глаз!"
А Лихас метался вокруг Геракла уже из последних сил, соленый пот тек по лицу вперемешку со струями дождя, туманя зрение, хотя и без того в этой кромешной тьме было трудно что-либо разглядеть; небо раскололось над самой головой - парню некогда было понимать, что это просто очередная молния, только какая-то очень уж долгая, - и рядом с Лихасом неожиданно возник пожилой, но крепкий еще мужчина с косматыми бровями и изрядно поседевшей бородой.
Незнакомец взмахнул жилистой рукой, ураганный порыв ветра отшвырнул несколько летящих копий, как сухие тростинки; вокруг образовалась гулкая пустота, как иногда бывает в самой сердцевине шторма, и Лихас догадался, что перед ним - бог.
Более того, парень даже знал - какой; и бог этот только что спас ему жизнь.
- Ты хорошо сражался, мальчик. - Бог положил тяжелую ладонь на плечо Лихаса, и тому отчего-то не пришло в голову, что надо бы пасть на колени и вознести хвалу. - Спасибо - за него.
Бог ободряюще кивнул парню и, легко подхватив оглушенного Алкида на руки, ступил во тьму и исчез во вспыхнувшей серебряным огнем воронке.
Лихас не знал, что никто, кроме него, этого не видел.
Он все стоял, опустив меч, и в голове его эхом отдавались слова бога: "Ты хорошо сражался, мальчик. Спасибо - за него".
И крепкая мозолистая ладонь на плече.
Алкид теперь находился в безопасности.
Можно было умирать.
И Лихас расхохотался в лицо опешившим косцам, шагнув на копья, - но тут чья-то рука, не менее крепкая, чем рука бога, ухватила его за шиворот и оттащила назад.
- Где Алкид? - выкрикнул невесть откуда взявшийся Ификл, и Лихас сперва различил рядом с ним звериный оскал Иолая, а уж потом, за их спинами - силуэт второго, только что причалившего корабля, за которым уже проступали из размытого дождем мрака контуры третьего.
- Его оглушили. Камнем. А потом… потом явился Зевс, сказал мне, что я хорошо сражался, и унес Алкида.
Лихас понимал, что ему не поверят.
Особенно про "хорошо сражался".
Но в глазах Ификла не было недоверия.
- Как они ушли? - вмешался Иолай, озираясь по сторонам и жестами отдавая какие-то команды бегущим от кораблей воинам. - Куда?!
- Не знаю! Они в такое… в светящееся… ну, на воронку похоже!
- Дромос… - пробормотал Ификл, окончательно убеждаясь, что Лихас не врет. - Ну что ж, мальчик, ты и впрямь хорошо сражался! А теперь - не научить ли нам этих драных козопасов, как положено встречать дорогих гостей?!
- Научить! - счастливо завопил Лихас и - откуда и силы взялись! - устремился вслед за Ификлом.
Рядом, по щиколотку увязая в песке, уже бежали мирмидонцы Теламона и седые тиринфские ветераны; при вспышке молнии на вершине утеса Лихасу померещилась какая-то высокая фигура, похожая на женскую, но в шлеме и с копьем в руке - только задумываться над этим не было времени, потому что надо было не отстать от машущего дубиной Ификла, облаченного в изрядно потрепанную и мокрую львиную шкуру, которую он так и не успел вернуть брату; и тут на Лихаса снизошло вдохновение.
- Геракл с нами! - взметнулся над побережьем пронзительный клич. - Вперед, герои! Геракл с нами!
- Геракл с нами! - подхватила сразу дюжина глоток, и с этим кличем невиданная волна, пенясь остриями мечей и копий, хлынула на дрогнувший остров Кос.
Не ждавшие такого натиска и прибывшего к "пиратам" подкрепления, островитяне начали отступать. Кое-кто успел вскарабкаться обратно на утесы, но большинство оказалось прижато к скалам и было вынуждено принять бой. Рубились вслепую, на слух, ориентируясь лишь во время коротких вспышек молний - но когда дубина Ификла с тупым хрустом размозжила череп немолодого бородача в потрепанном дедовском доспехе, кто-то из сражавшихся рядом косцев воскликнул, не сумев сдержаться:
- Эврипил… басилея убили!
- Геракл убил басилея Эврипила! - немедленно поддержал оказавшийся, как всегда, в нужном месте Лихас - и исход ночной битвы был решен.
Клянясь, что не знали о том, что имеют дело с самим Гераклом (это, в сущности, было чистой правдой), косцы начали сдаваться, моля о пощаде.
И первым бросил копье рыжий Халкодонт, сын рыжего Антисфена - хвастовство решив оставить на потом, когда Геракл и его люди покинут остров.
Главный козопас твердо знал, что мертвым слава ни к чему.
Может быть, Халкодонт и не был настоящим героем, но уж дураком он не был ни в коем случае.
8
Ификл ни секунды не сомневался, что его брат - жив.
Мелкие ракушки, похожие на распростерших крылья хищных птиц, хрустели под ногами; из бухты по ту сторону мыса раздавались возбужденные возгласы - Иолай с мирмидонцами приводил в порядок потрепанные бурей корабли; море ластилось к побережью Коса, как напроказивший щенок, вылизывая песчаные отмели, и вчерашняя битва под проливным дождем казалась дурным сном.
А Алкид был жив.
Не здесь; но - жив.
Из-за береговых скал тянулись к небу робкие дымки: жители Коса мало-помалу приходили в себя, возвращались к повседневной жизни, поминая лживую кровавую ночь недобрым словом и готовясь к огненной тризне по убитым, и в первую очередь - по своему басилею Эврипилу.
А Алкид был жив.
Ификл знал это.
Он только не знал, что будет, если один из близнецов - не важно, который - умрет первым, не дождавшись брата.
И поэтому - Алкид жив.
Они скоро встретятся.
Ификл не догадывался, насколько скоро это произойдет.
По правую руку, у скального разлома в два человеческих роста, послышался слабый вздох, словно каменная громада тихо прочистила легкие своих глубин; и Ификл, увязая в песке, двинулся к стеклянистому водовороту открывающегося Дромоса.
- Гермий! - обрадованно позвал он, надеясь узнать от легконогого бога что-нибудь о судьбе брата.
Но это был не Лукавый.
Рослая статная девушка выступила из мерцающей воронки; крупные черты лица и строгий, даже суровый взгляд делали ее старше, из-под сдвинутого на затылок легкого шлема с коротко остриженной щеткой гребня выбивались пышные пряди русых волос; в сильной руке девушка держала длинное копье, круглый же щит висел за ее спиной.
- Радуйся, Геракл! - негромко объявила девушка, бесцеремонно разглядывая Ификла, как раба, выставленного на продажу; или как навязанного союзника - кому что больше нравится.
Ее лицо было незнакомо, но на нем отчетливо проступала печать Семьи: брезгливо-жесткие складки в углах юного, прекрасно очерченного рта, привычно сдвинутые брови, словно шелковистые тучи над хребтом тонкой переносицы, опасные зарницы играют в синих глазах, готовых вмиг потемнеть…
И копье, копье в руке.
- Радуйся, Промахос![71] - кивнул Ификл, не вдаваясь в подробности, представляя, как выглядит со стороны: седеющий мужчина сорока лет, практически голый, покрытый старыми шрамами и свежими, еле подсохшими дарами прошлой ночи. - Не знаешь ли ты, что с моим братом?
То ли Воительнице пришелся по душе этот вопрос, то ли во внешнем виде Ификла крылись достоинства, которые можно было увидеть лишь взглядом грозной богини-девственницы, - короче, лицо девушки смягчилось и потеплело.
- Он в безопасности, - низким, чуть хрипловатым голосом ответила Афина. - Отец вынес его из боя, приняв за тебя. Хотя, полагаю, лично я не спутала бы Геракла и его земного брата даже в горниле ночного боя.
- Не спорю, - вежливо кивнул Ификл, действительно не собираясь спорить.
Ситуация говорила сама за себя.
Кроме того, в ответе Афины крылся еще один смысл, незамеченный, пожалуй, даже ею самой: "Не спутала бы" - и конечно же, не стала бы выносить.
- А почему бы тебе не пасть на колени, - невинно поинтересовалась Афина, - и не воздать мне хвалу?
Ификл улыбнулся, огладив ладонями жесткую от морской соли бороду.
- А тебе это доставило бы удовольствие, Промахос? Ты только представь: ты выходишь из Дромоса во всем великолепии, а я грузно бухаюсь на колени, обдирая их об острые края ракушек и, еле сдерживаясь, чтоб не выругаться от боли, ору дурным голосом стертые, как галька, слова! Достойно ли это тебя; и достойно ли это меня?
Тупым концом копья богиня чертила на песке волнистые линии, явно не имеющие никакого скрытого значения; чертила и тут же стирала, чтобы приняться за новые.
- Нет, это не гордость, - Афина обращалась к самой себе, словно на побережье, кроме нее, никого не было. - Это что-то другое… Что? Наверное, я должна была бы обидеться или даже разгневаться - а мне приятно и легко. Почему?
- Потому что ты умна, - серьезно ответил Ификл. - А это то, что уравнивает…
Сперва он хотел сказать - "богов и людей"; потом - "нас с тобой", но что-то в лице Афины все-таки остановило его.
- Уравнивает, как и глупость, - вместо этого подытожил он.
И понял, что непринужденная беседа завершилась.
- Иди за оружием, - другим голосом, властным и не терпящим возражений, приказала богиня, - и не забудь лук со стрелами. Я подожду тебя здесь. Сегодня великий день, Геракл, день, для которого тебе стоило рождаться; день Гигантомахии. Семья ударила по Флегрейским полям; мы с тобой идем следом.
- А мой брат? - чуть набычившись, Ификл смотрел на Воительницу тяжелым взглядом воина, привыкшего самому выбирать союзников; а не влажными восторженными глазами собаки, которую наконец-то хозяева взяли на охоту.
- Я же тебе сказала, что он в безопасности, - удивленно подняла брови Афина. - И потом: не слишком ли много внимания ты уделяешь ему, если рано или поздно вам придется расстаться?
- Когда?
- После смерти. Геракл пойдет на Олимп, Ификл - кажется, его зовут Ификл? - в Аид; Геракл будет принят в Семью, став богом; Ификл же растворится во мгле Эреба, став тенью.
- Я иду за оружием, - помолчав, ответил Ификл.
Алкид был жив; ранен, но жив.
Этого было достаточно, чтобы спокойно отправляться на Флегры - не во имя Семьи, но выполняя обещание, данное Ифиту-лучнику.
Остальное не имело значения.
Мелкие ракушки, похожие на распростерших крылья хищных птиц, хрустели под ногами.
9
Беспамятство никак не хотело отпускать Алкида, назойливо-монотонно баюкая его, пеленая мраком и тишиной, подбрасывая на мягких руках, подобно толстой добродушной мамаше, пытающейся угомонить непослушное чадо; но чадо упрямо не желало спать, сучило ручками-ножками, барахталось - и беспамятство, вздохнув, ушло восвояси.
Тепло.
Сухо.
Подозрительных шорохов или нет, или они очень хорошо прячутся.
И не надо быть мудрецом, чтобы догадаться еще с закрытыми глазами: со времени последних Алкидовых воспоминаний - гром, молния, ливень, камни и дротики - успело случиться немало всякого.
Так что пора сесть и оглядеться.
Он сел и огляделся, чувствуя в голове болезненный прибой, бьющийся о берега проклятого Коса.
- Хирон? - негромко позвал Алкид, уже понимая, что ошибся, что это не пещера на Пелионе, где он не раз бывал в гостях у мудрого кентавра, что здесь так же тихо и уютно, но не пахнет сушеными травами и кореньями; и, пожалуй, для Хирона здесь было бы тесновато.
- Очнулся? - поинтересовался участливый старушечий голосок из-за спины. - Ты уж лежи, милый, лежи лучше, чем скакать-то… а Хирон не здесь, Хирон далеко, в Фессалии. С чего ему здесь околачиваться, умнику четвероногому?
Обернувшись, Алкид обнаружил в углу пещеры горбатенькую крючконосую бабку с удивительно ясными синими глазами - сочетание само по себе странное и вызывающее недоумение.
- Это, - слова давались с трудом, едва-едва прорываясь сквозь гулкий прибой внутри черепа, - это ты меня спасла?
Старуха хлопнула пушистыми девичьими ресницами.
- Дел у меня больше нету, как всяких молодцов из дерьма вытаскивать, - хихикнула она, выудив откуда-то Алкидову одежду и ловко швырнув ее Алкиду на колени. - Прям-таки сплю и вижу, как такого здоровенного лоботряса на плечах волоку! Нет уж, это тебя малыш притащил - у него как забота, так он про Крит и вспоминает, а в хорошие времена и носу не кажет, шалопай…
- Малыш?
- Это для меня, для старой Дикте[72] - малыш; а для всяких - Дий-отец, Зевс-Высокогремящий! Понял?
Алкид кивнул, одеваясь. Хитон оказался свежевыстиранным и слегка влажным, боевые сандалии с бронзовыми бляшками на кожаных ремнях были очищены от косской грязи, а пояс вообще был чужой.
- Благодарю за приют да ласку, богиня Дикте, - встав, он низко поклонился старухе.
- Богиня? - удивилась та. - Нет уж, я из первых, из Уранидов - титанова роду-племени… Ты не гляди, что старая - это я для тебя старая, от греха подальше-то!
- От какого греха? - усмехнулся Алкид.
- А от главного, - старуха обожгла его синим пламенем молодого взгляда. - Зевс как тебя доставил, так я гляжу: мужчина видный, молодой, небось очухаешься и приставать станешь - а тебе покой нужен, еще уморю тебя до смерти! Вот облик-то и сменила, для безопасности… тут Зевс над тобой убиваться стал: как же, дескать, без Геракла на Флегры идти?! Семья с Гигантами схватилась, а здесь главный союзник без сознания валяется!
Алкид вздрогнул.
Пещера вдруг показалась западней, хитроумной ловушкой, из которой нет выхода.
- Ты лежишь, - продолжала меж тем Дикте, - малыш чуть не плачет, вдруг девка эта влетает, с копьем, чуть глаз мне не выколола! Афина Промахос, значит… И давай отцу рассказывать: Геракл Кос взял, Эврипила-басилея убил, так что не того ты, папаша, спасал! Ну, малыш себя по лбу хлоп, дочку за шиворот - и помчались, как оглашенные… а тебя мне оставили. Подлечи, говорят, и пускай валит на все четыре стороны!
Дикте резко замолчала.
И почти сразу же в пещеру шагнул высокий воин, снимая глухой конегривый шлем.
Серебряные львы с поножей гостя оскалились в лицо старухе; одинокая седая прядь упала воину на глаза, он отбросил ее и в упор посмотрел на застывшего Алкида.
- Ты помнишь меня? - ясно и звонко прозвучал вопрос.
- Да, - Алкид нарочито медленно потянулся, словно после долгого сна, - я помню тебя, Арей-Эниалий. Когда-то я отказался быть твоим возничим.
- Зато сегодня я пришел наниматься к тебе в провожатые. - Арей выхватил из ножен меч с рукоятью из слоновой кости и швырнул оружие Алкиду; тот поймал его на лету.
- На Флегры? - негромко спросил Алкид.
- На Флегры.
- А ты уверен, Эниалий, что я пойду драться за Семью?
- Уверен. Я догадываюсь, что у тебя есть и помимо Семьи веские причины участвовать в Гигантомахии; но одну из них я знаю наверняка.
- Какую?
- Твой брат уже на Флеграх.
И Арей вышел из пещеры, даже не оглянувшись, чтобы проверить, следует ли за ним Геракл.
10
Над Флегрейскими Пустошами опасливо вставало солнце.
…Сегодня тот, второй, словно что-то предчувствуя, не подавал признаков жизни, спрятавшись в самом дальнем уголке сознания или даже еще глубже, в темных запутанных галереях его внутреннего Тартара, куда Эврит не смел заглянуть - и бывший басилей Ойхаллии, бывший глава Салмонеева братства, бывший Одержимый Эврит-лучник, а теперь герой Тартара все с тем же именем, потому что Гигантом он не звал себя никогда, и Одержимые-няньки к этому уже привыкли…
Еле-еле вспомнив, о чем он только что думал, Эврит наконец вздохнул полной грудью и огляделся по сторонам более-менее осмысленным взглядом.
Это удавалось ему нечасто - сознание то и дело туманил тот, второй (вернее, первый, живший в этом теле до Эврита), которого так и не удалось убить до конца. Да, Эврит сумел подавить примитивное мышление юного Гиганта, но полностью уничтожить душу своего внука бывший басилей не смог. Он ходил, ел, дышал, стрелял из лука - все навыки прекрасно сохранились, - разговаривал с Одержимыми, но в то же время его разум, тень его бессмертной души всегда ощущала слабое, но настойчивое давление чужого и жуткого присутствия. Эврит грезил наяву, речь его становилась бессвязной, фантасмагорические видения роились внутри и снаружи - плачущие кровью скалы, огромный, довольно агукающий рыбий хвост, глотающий вереницы покорно бредущих к нему бесплотных призраков, усеянное слезящимися глазами небо, полуразложившиеся лица Одержимых-нянек…
Иногда он вспоминал встречу с Амфитрионом-Иолаем и всегда недоумевал: почему этот упрямый, несговорчивый человек сумел до конца убить душу своего внука, самолично захватив власть над телом?!
Он, Эврит-лучник, не смог - но, небо свидетель, не потому, что не хотел!