Лондон. Август 1934 г
Гурьев подошёл к скамейке, где сидел, ожидая его, "гонец" от Городецкого, с которым удалось установить – восстановить – надёжную связь, и вежливо осведомился:
- Я не помешаю?
- Нет, что вы, - с готовностью откликнулся сидящий. - Прошу вас.
По скупой, экономной мимике "гонца", хорошо маскирующей для посторонних его истинные намерения и ощущения, Гурьев понял, что узнан. И с удовлетворением отметил – Варяг хорошо владеет искусством подбора кадров: "гонец" обладал ничем не примечательной внешностью, был одет подчёркнуто стандартно, хотя со вкусом и знанием предмета. Гурьев достал портсигар, вытянул папиросу и предложил "гонцу":
- Курите.
- Благодарю покорно.
Условная фраза соответствовала. Далее, как тоже было условлено, "гонец" обмял гильзу – тем самым способом, каким когда-то проделывал это Вавилов – и сказал, поворачиваясь к Гурьеву:
- Здравствуйте, товарищ Наставник. Рад вас видеть.
- Взаимно, - Гурьев достал папиросу и себе. Закурив и с силой выпустив дым через ноздри, кивнул: – Я вас внимательно слушаю.
- Товарищ Варяг просил кланяться – всё ваши подарки он получил. Велел передать, что слов, какими можно его благодарность и признательность передать, ни в одном языке не существует.
- Вот так и велел?
- Так и велел, товарищ Наставник. И ещё – отдельное спасибо за Петра Леонидовича. Товарищ Варяг его принял, они всё решили к обоюдному согласию. Сейчас они составляют план работы. Сами понимаете, там – просто море разливанное дел.
- Понимаю. Так он не вернётся?
- Нет. Это невозможно.
- Жаль.
- Вы можете не менее успешно сотрудничать с Гамовым. Он отличный специалист.
- Ну, ладно. Спасибо за подсказку. Ещё что?
- Товарищ Варяг просил передать буквально следующее: ваше отсутствие, товарищ Наставник, становится просто непереносимым.
- Передайте Варягу, что целый ряд задач с наивысшим приоритетом требуют моего присутствия здесь и сейчас. Одной из таких задач является моё личное душевное равновесие и психофизиологическая адекватность. Запомнили?
- Так точно, товарищ Наставник, - от Гурьева не смогло укрыться удивление, прозвучавшее в голосе "гонца".
Я сам буду решать, когда и где требуется моё присутствие. И определять как сроки, так и формат присутствия буду тоже я сам. Надеюсь, Сан Саныч, ты это поймёшь, подумал Гурьев. Тебе придётся научиться понимать меня с полуслова. Или не понимать совсем.
- Пожалуйста, предайте именно это – слово в слово. Это важно.
- Будет исполнено, товарищ Наставник. Не извольте волноваться.
- Хорошо. Теперь вот что. У меня есть несколько вопросов, которые я хотел бы задать товарищу из Коминтерна.
- Задавайте, товарищ Наставник. Никаких возражений с нашей стороны нет и не будет.
- Мне бы не хотелось тратить время на подходы к нему, у вас, вероятно, имеются о нём достоверные сведения.
- Вы получите их немедленно, как только это будет возможно. Способ связи стандартный.
- Спасибо. Может, однако, оказаться, что мои вопросы произведут на него неизгладимое впечатление.
- На ваше усмотрение, товарищ Наставник.
Щедро, подумал Гурьев. Щедро. Покупаешь меня, Варяг?
- Мне бы не хотелось, чтобы у Варяга возникли в связи с этим какие-нибудь сложности.
- Не волнуйтесь, товарищ Наставник. У товарища Варяга не будет никаких неприятностей.
- Хорошо. Тогда мне нужны те самые материалы по коллективизации и подавлению рабочего и профсоюзного движения, с которыми я уже частично ознакомился. Я не хочу отбрасывать людей, которые могут нам серьёзно пригодиться. И побольше фотодокументов, если это возможно.
- Будет сделано, товарищ Наставник.
- Мне кажется, вы как-то излишне налегаете на слово "товарищ", - улыбнулся Гурьев.
- Прошу прощения. Привычка.
- Избавляйтесь, - на этот раз голос Гурьева прозвучал резко, как пощёчина.
- Слушаюсь. Господин Наставник.
- Вот. Это лучше, - он снова улыбнулся и добавил мягко, обезоруживающе: – Не обижайтесь. Слово "товарищ" очень хорошее. Правильное, нужное слово. Но от чрезмерного употребления стирается и выцветает. "Господин" же совершенно нейтрально и ни к чему никого не обязывает. У вас есть какие-то просьбы, личные дела? Если нужны деньги, не стесняйтесь. Я понимаю – с валютой у Варяга не так хорошо обстоят дела, как хотелось бы. А я совершенно свободен в средствах.
- Спасибо, господин Наставник. Не беспокойтесь, я полностью обеспечен всем необходимым.
- Ну, тогда – не смею задерживать. Берегите себя и привет Варягу. От товарища, - Гурьев наклонил голову к левому плечу и улыбнулся.
Мероув Парк. Август 1934 г
Гурьеву давно уже не давала покоя мысль о кольце. Интуиция прямо-таки вопила: найди его! Найди! Сделай хоть что-нибудь! Он поделился своими соображениями с Ладягиным, который сразу же высказал удивительно простую и здравую мысль, - Гурьев даже удивился, отчего она не пришла ему в голову без посторонней помощи:
- А почему бы вам не изготовить парочку копий, Яков Кириллович? Можно было бы, имея их перед глазами, что-нибудь интересное себе вообразить.
- Всё-таки я начинаю хотя и медленно, но верно осознавать разницу между гением и эрудитом, - вздохнул Гурьев. - Набитая сведениями голова – это одно, а способность расположить в нужном порядке знания и умения, пусть даже вовсе и не всеобъемлющие – это нечто совершенно иное. Как я вам завидую, Владимир Иванович, вы бы только знали!
- А мне кажется, ничего особенно сложного в этом нет, - возразил Ладягин. - Я ведь, решая задачу, думая над усовершенствованиями той или иной идеи, мыслю по определённому методу, алгоритму. Нужно просто этот алгоритм чётко определить и расписать по шагам. Вот и получится, что каждый, кто захочет, сможет изобрести что-то, о чём размышляет. Да ведь и у вас всё точно так же происходит. Просто времени как следует подумать об этом не находится.
- Вы думайте, Владимир Иванович, думайте, - согласился Гурьев. - Думайте – а остальное мы вам обеспечим. Средства, производственный потенциал. А изобретения, творчество – это не по моей части. Вот и мысль о возможности выработки теории изобретательства отнюдь для меня неочевидна. А ведь вы, безусловно, правы – возможен и метод, и алгоритм, особенно в том, что касается техники.
- Ну-ну, не скромничайте, - Ладягин посмотрел на Гурьева и хмыкнул. - А признайтесь, одному было бы скучно делать всё на свете?
- Ещё бы, - Гурьев покладисто кивнул.
Ни простые торговцы, ни златокузнецы-скороделы его не интересовали. Не откладывая реализацию ладягинской идеи в долгий ящик, Гурьев обратился к Рэйчел и получил – как всегда – точный совет и не менее точную исчерпывающую характеристику:
- Милрайс. Один из старейших домов, ему никак не меньше полутора столетий. Это на Хаттон Гарденс, совсем рядом с Марбл Арч. Ты легко отыщешь его. Не только ювелир, но и настоящий часовых дел мастер. Конечно же, он немного сумасшедший, но исключительно добрый и порядочный человек. По-моему, он легко нашёл бы общий язык с Владимиром Ивановичем. Мистер Джереми Милрайс – совершенно чудный старик, и тебе он непременно понравится.
- Я могу на тебя сослаться?
- Конечно! Только вряд ли он меня запомнил, - вздохнула Рэйчел.
Не может же он быть настолько сумасшедшим, чтобы не запомнить тебя, Рэйчел, подумал Гурьев. И меня, чёрт возьми, это радует.
* * *
При взгляде на Джереми Милрайса у Гурьева возникли некоторые подозрения – уж больно характерной внешностью обладал ювелир. Когда Гурьев отрекомендовался знакомым графини Дэйнборо, эффект превзошёл его самые смелые ожидания. Старикан подозрительно уставился на него горящими чёрными глазами, воинственно выставил вперёд бородку и грозно осведомился:
- И давно?!
Пришлось Гурьеву пустить в ход всё свое обаяние, навыки вербовки сторонников и искусство владения намёками и недоговоренностями, чтобы убедить ювелира в своих добрых намерениях – и в отношении Рэйчел, и вообще. Это возымело нужное действие, и Милрайс сменил гнев на милость. Правда, выразилось это весьма своеобразно. Оказалось, что ювелир в курсе происходящих событий и, сумев сделать из них собственные далеко идущие выводы, он тут же набросился на Гурьева:
- Эх, юноша. Как же вы могли допустить такое безобразие?!
- Никто не идеален, мистер Милрайс. Но я принял меры к тому, чтобы это не могло повториться. А кстати, откуда такая замечательная фамилия? Похожа на сефардскую. Не имеет, случайно, отношения к португальской валюте?
- А вы откуда знаете?! Вы что, еврей?!? - изумился Милрайс.
- Самую чуточку, - улыбнулся Гурьев. - Тоже обожаю задавать вопросы вместо того, чтобы на них отвечать.
- Ну, если только в этом смысле, - успокоился старик. - А вообще запомните, юноша: евреем нельзя быть "чуточку" – или да, или нет! Поверьте, это гораздо хуже, чем беременность. Ребёнок родится и оставит мамочку саму себе, а еврей внутри вас – сдохнет, но не отпустит! Уж поверьте, я это отлично знаю.
Что-то в этом есть, подумал Гурьев. Но, желая закрепить достигнутый в охмурении ювелира успех, он возразил:
- Не скажите. Некоторые умудряются выдавить из себя еврея без остатка.
- Это вы о Ротшильде, что ли?! - опять взвился Милрайс. - Разве можно с такими людьми вести дела?!
- А вы не ведёте?
- Никогда не вёл и не собираюсь, - отрезал ювелир. - Приходил тут один из его молодчиков года полтора назад. Разумеется, я его взашей вытолкал. Они думают, если я еврей, так я обязан вылизывать пятки Ротшильда оттого, что его прадед тоже, оказывается, был когда-то евреем!
Вот это да, подумал Гурьев, чувствуя знакомый запах – если не удачи, то серы. Как всё интересно складывается-то.
- А ваш?
- Что?!
- А ваш прадед?
- Мои предки были ювелирами и часовщиками при дворе уже тогда, когда дедушка первого Ротшильда мальчишкой воровал у старьевщиков латунные побрякушки! - рявкнул Милрайс. - Да пусть только посмеет кто-нибудь равнять меня с этими жуликами! Ноги моей не будет в той синагоге, куда хоть раз в жизни заглянул один из этих полувыкрестов!
- Интересно, - улыбнулся Гурьев. - Чем это так вам не угодил мистер Ротшильд? Не богатству же его вы завидуете.
- Богатство?! Богатство – от слова "Бог"! Кто этого не понимает – идиот!
- Думаете, Ротшильд не понимает?
- Да конечно же, нет. Если Бог даёт еврею богатство – это не просто так, юноша. А если еврей таких вещей не понимает – пусть крестится к чёртовой матери, вот что я вам скажу! Каким жутким идиотом должен быть еврей, который твердит, что евреям незачем думать о Иерусалиме?!
- А зачем евреям думать о Иерусалиме? - Гурьев поудобнее устроился в кресле. - Расскажите мне, мистер Милрайс. Это меня страшно интересует.
- Зачем?! Я вот вам скажу, зачем. Конечно, если вы не еврей – откуда вам знать даже такие до смешного простые вещи!? Две тысячи лет, мистер Гур, евреи мечтали о Иерусалиме. Это делало их евреями и помогало оставаться ими – две тысячи лет. А потом приходит этот, как говорят ашкеназы, поц – и заявляет: я лучше знаю, о чём следует думать или не думать евреям, о чём им мечтать и на что надеяться. Почему?! Оказывается, потому, что он – Ротшильд и у него есть какие-то там деньги! Так я вам скажу по секрету, мистер Гур: пусть он катится к чёрту – вместе со своими деньгами! Конечно, не все Ротшильды – такие мерзавцы. Был всё-таки один нормальный. В семье, знаете, не без урода!
Извивы талмудической логики Милрайса откровенно забавляли Гурьева, хотя он и понимал, что ничего смешного в словах ювелира на самом деле нет.
- Так вы – сионист, мистер Милрайс?
- Да какой же из меня сионист, юноша?! Сионисты – это ваши ровесники, а мне сионизм – одна головная боль. Но еврей без Иерусалима – это не еврей. А сионисты это понимают. И я понимаю. Наверное, я сионист, хотя своего сионизма я уж точно не переживу… Слушайте, а зачем вам всё это?!
- Интересно, - пожал плечами Гурьев. - Знаете, вы необыкновенно напоминаете мне моего деда, мистер Милрайс. Хотя он был не сефардом, а ашкеназом. И, конечно, точно таким же, как вы, сионистом.
- Ага. Ну, я должен был сразу понять – если вы знаете, кто такие ашкеназы и сефарды…
- Я даже знаю, что такое "поц", - улыбнулся Гурьев.
- А графиня? Она знает?! - уставился на него ювелир.
- Что? Как переводится на английский слово "поц"?
- Не путайте меня! Про деда!
- Конечно, - пожал плечами Гурьев. - Мой дед не был большим праведником, но он был человеком слова. По-моему, достаточный повод помнить о нём и хорошо к нему относиться.
- Так значит, эта девочка ещё лучше, чем я сначала решил, - вздохнул ювелир и покачал головой. - Эх, юноша… Или вы – великий артист, или… Или мне можно вам поверить. Отчего-то мне кажется, что вас не интересуют пятипроцентные скидки…
- Совершенно не интересуют, мистер Милрайс. Торговаться я не обучен, хотя дедушка делал это виртуозно. А что, для евреев у вас специальные скидки предусмотрены?
- Да прямо! - рассердился ювелир. - При повторном заказе больше ста фунтов – пять, больше пятисот – десять процентов! Но только так – и всё! Гои, евреи, марсиане – идите все к чёрту! ваша графиня однажды чинила у меня часы своего дворецкого – подарок старого графа! А, вы ни черта не знаете… Это был настоящий Бреге с турбийоном из второй серии! Вы понимаете, что это значит?! Вы понимаете, сколько стоит такая работа?!? Она говорит, - он так ими гордится! Вы можете их починить? Могу ли я их починить?!? Что за идиот! Как можно сломать в таких часах турбийон – скажите мне, как?!? Я вам сам скажу, как! Нужно хорошенько закрепить их на своём дурацком котелке для овсянки – а потом разбежаться и со всего маху врезаться им в стену какого-нибудь их дурацкого замка потолще!!! Что вы улыбаетесь?! Вы понимаете, я ревел, как последний идиот, когда она ушла от меня со своими дурацкими часами?!? Женитесь на ней – или вы идиот ещё хуже меня!!!
- Я подумаю, - вздохнул Гурьев.
- Нет, вы посмотрите только на него – он подумает!!! Ещё один хахам гадоль! Когда надо думать – его нет! А когда надо хватать и бежать – он думает! Что вы смеётесь?! Что такого смешного в моих словах?!
Ну, вот – а ты сомневалась, что старик тебя запомнил, Рэйчел, подумал Гурьев, без всякого стеснения наслаждаясь происходящим. Ты всё-таки должна была предупредить меня, Рэйчел. Обязана была предупредить – по-настоящему. Совсем не так, как ты это сделала. Но я знаю, что тебе просто даже в голову это не пришло, моя Рэйчел. И не могло прийти – уж такая ты есть, моя Рэйчел. Он прав, моя Рэйчел. И сам не подозревает, насколько.
- Ничего, - продолжая улыбаться, заверил старика Гурьев. - Совершенно ничего, уверяю вас, мистер Милрайс. Я чувствую себя совершенно дома, и меня это радует.
- Сварить вам кофе? - проворчал ювелир. - Будете совсем как дома. Между прочим, в этой стране никто не умеет лучше меня чинить часы и варить настоящий тунисский кофе. Это же англичане. Они могут только выгонять из него пену. Ничего не понимают совершенно – а тем более, как надо варить кофе. Хотите?
- Хочу, - кивнул Гурьев. Наверное, Бог иногда всё-таки заглядывает на Землю, решил он. Ну, редко, конечно, и так – одним глазком. Но… - Очень хочу. Спасибо. Можно задать вам вопрос?
- Ну, задайте.
- Тот молодчик от Ротшильда, - вам не захотелось узнать, зачем он приходил?
- Затем же, за чем и все остальные ко мне приходят. Вы вот, например, - зачем? - Милрайс вдруг уставился на Гурьева: – А что, это как-то связано?!?
- Что?
- Графиня?! И Ротшильд?!
- Связано, - заявил Гурьев, не испытывая ни малейших угрызений совести по поводу своих умозаключений и стремления познакомить с ними ювелира. - Связано. Не знаю, как, но знаю, что связано.
Милрайс горько вздохнул и поднялся:
- Посидите, это недолго – кофе сварить.
Когда старик вернулся с двумя высокими чашками кофе, запах которого мог сбить с коня самого Салах-ад-дина, Гурьев достал изображение кольца и положил перед ювелиром:
- Хотелось бы стать счастливым обладателем хорошей копии.
Милрайс не спеша отхлебнул кофе, аккуратно поставил чашку обратно на поднос и извлёк из кармана своего необъятного жилета лупу. Он долго разглядывал рисунок, потом чуть отодвинул его в сторону. Подняв на Гурьева взгляд, сказал с ноткой уважения в голосе:
- Очень подробный рисунок. А что же, оригинала нет? Утерян?
- Украден, мистер Милрайс, - вздохнул Гурьев.
- Ага, - кивнул старик. - Хорошо, что сообразили зарисовать. Такие вещи, юноша, надо хранить, как зеницу ока, и если кому и показывать, так только в виде рисунков и фотографий.
- Каких – таких?