- Я согласен. В первую голову надлежит думать о том, как людей спасти, но во вторую… Я, отче, вот чего умыслил. Когда мы наверх уйдем, в большой огневой фитиль зажженный оставим, а дверь подопрем. Ежели нам удастся пройти к храму - славно, а нет - тоже не беда. Там такая куча пороха, что от всего Яика ничего не останется. Потому я тебе и говорю - как почуешь, что прошло время нашей удачи, - уходи, а то боюсь, что и ход засыплет. Здесь все едино - никому уцелеть не удастся. Понял ли? А теперь отпусти мне, коли возможно, грехи мои, как вольные, так и невольные. Но последние особо, ибо они самые тяжкие, - слабо улыбнулся князь.
Вернувшись обратно в огневую, Святозар, к своему удивлению, обнаружил Смагу среди пятерки новой смены.
- Сна ни в одном глазу, - пожаловался тот. - Дай, думаю, потружусь и всем прочим растолкую, ежели сразу не поймут.
- А не поймут, так я подсоблю, - раздался знакомый голос, и из-за широченной спины Смаги, хитро улыбаясь, выглянул Кужель.
- А этого почто взяли? - указал Святозар на изрядно поседевшего пожилого мужика. - Я же просил кого поздоровей.
- Как узнал про тебя, так уперся, и все тут. Мол, с вами пойду. Хочу в остатний раз на княжича поглядеть, а то как знать - доведется, нет ли. Мы бы не взяли, да он божился, что матушку твою помнил.
Говорит, хочу поглядеть, каким вырос, потому как мальцом на руках пестал. Брехал поди, но уж больно складно, - смущенно пояснил Смага.
- Собаки брешут, а Маркуха одну токмо правду сказывает, - огрызнулся мужик и обратился к Святозару: - Ты, княже, не гляди, что власы снежком припорошило. Я из тех, кто с твоим батюшкой Константином свет Володимеровичем под Коломной полки князя Ярослава бивал. И когда они с братцем Юрием пришли - сызнова бивал. И под Ростислав-лем в первом ряду щит крепко держал. Так что кашу, кою ты сварить решил, не испорчу, а то, глядишь, и сам маслица в нее подолью.
Святозар невольно улыбнулся.
- А матушку мою зачем помянул? - все-таки упрекнул он его.
- Купаву Занятишну-то? - изумился Маркуха. - Так она же в моей Березовке проживала, когда Гремислав на нее налетел. И тебя я тоже помню. Хотя на руках и не пестал, тут я малость и вправду того, но помню. Нас в ту пору из Березовки твой батюшка, рязанский князь…
- Царь, - поправил Смага.
- Цыть, пострел! - буркнул Маркуха - Не сбивай старшого. Ты-то поди без порток бегал, когда я у Михаил Юрьича в Ожске из первой пушки палил. Царем-то Константин Володимерович опосля уж стал, а когда я служить ему начинал, он окромя свово княжества ничего боле и не имел - все сам потом добыл. Орел, что и говорить. Ну а мы, знамо дело, подсобляли, - добавил он скромно. - Кто сколь мог. Иные, пока он к своей короне шел, и головы свои поклали за ради него. Из тех, кого он тогда в свою рать позвал, ныне, почитай, половина в живых осталась, не боле. Взять наших, из Березовки, что в десятке у Прокуды были. Глуздырь под Коломной лег, Вяхирь - под Ростиславлем, сам Прокуда с Гунеем - на Красных холмах, а Любим и вовсе под Царьградом. Ты, княже, о них помни, не забывай, - заметил он строго.
- Не забуду, - заверил Святозар.
- То-то, - удовлетворенно кивнул Маркуха. - Ну а теперь сказывай, чем торговать будем да за ка-ку цену. Уж больно не терпится басурманам должок отдать, да чтоб с резой. Ажио зуд в руках объявился, - пожаловался он.
Начало задумки прошло как по маслу. Со второй звездочкой Святозар, правда, подгадал, но шустрый Маркуха, невзирая на возраст, успел вовремя подскочить и, первым делом зажав монголу рот, резко полоснул охранника ножом по горлу.
- Старый конь борозды не портит, - подмигнул он Святозару, уважительно посмотревшему на него.
- Но и глубоко не вспашет, - заметил кто-то из новичков.
- Дай отсюда вырваться, так я и свою женку вспашу, и твою осилю, - пообещал Маркуха. - Давай, княже, дале глаголь.
- Теперь вервь давайте, - вздохнул Святозар. - Ночи ныне холодные, так что надобно дорогих гостей согреть, чтоб не зазябли.
Ратники поначалу даже не поняли, что князь имеет в виду. Маркуха и тут оказался проворнее остальных. Восхищенно поглядывая на Святозара, он живо извлек здоровенный моток специальной веревки, пропитанной сернистой смесью. Вдвоем они быстро размотали прадедушку бикфордова шнура и уложили так, чтобы один конец уходил в самую гущу пороха.
- Это у нас здесь сколь же саженей? - прищурился князь, быстро производя в уме нехитрые вычисления и бормоча еле слышно: - Так, вершок у нас сгорает за… ага… стало быть, одна сажень, а тут… ага.
- Сами-то успеем уйти? - усомнился Смага.
- Если без шума - тогда да, - ответил Святозар. - А ежели нарвемся на басурман, то едва ли.
- Ежели нарвемся, тогда нам все едино, - невозмутимо пожал плечами Маркуха. - А с вервью куда как красно получится, - и похвалил: - Ай да молодца, княже. Ишь чего удумал! Ныне в Яике почитай сотни три-четыре басурман, не мене.
- А тысячу не хошь? - усмехнулся Святозар.
- Ишшо лучшее, - довольно улыбнулся Маркуха.
- Тогда за мной, - скомандовал князь, подпалив другой конец веревки, и они двинулись к подвалу, где сидели остальные пленники.
Путь выдался легкий. Хватило трех звездочек и двух бросков ножей, которые точно метал Маркуха, державшийся справа от князя. Смага подпирал Святозара с другого плеча. Еще трое шли во втором ряду.
Факелы мешали, но гасить их было нельзя. Человек, крадущийся в темноте, выглядит гораздо подозрительнее, чем идущий открыто.
Святозар поначалу успевал вовремя, но хватило и одного промаха. Досадуя на себя, он тут же метнул вторую звездочку, понимая, что поздно, слишком поздно.
Гортанный крик охранника уже летел, будил остальных, а монголам, чутко спящим прямо в одежде, для сбора хватило коротких мгновений.
Когда беглецы отодвинули засов, закрывавший тяжелую дубовую дверь, и из нее стали выбегать пленники, у князя на короткий миг мелькнула надежда, что им удастся прорваться. Мелькнула и тут же пропала - на место одного убитого врага тут же вставали двое или трое, на место русича, погибшего в неравной схватке, - никто.
Увести врага за собой, как предполагал Святозар ранее, тоже не получалось - о том, чтобы прорваться к разветвлению ходов, один из которых как раз и вел наверх, в покои, где сейчас лежал княжич Николай, нечего было и думать. Единственно свободным оставался другой конец коридора, но он был тупиковым, поскольку вел в большую огневую, из которой они пришли.
Дрались отчаянно. Один только Смага завалил с десяток, не меньше, узкоглазых корявых поганцев, которые, что-то злобно крича, все равно продолжали наседать на богатыря.
Облегчало дело то, что Бурунчи, прибежавший на шум, неистово орал во всю глотку, чтобы урусов брали живыми и только живыми, особенно князя.
- Стрелять по ногам, - распорядился он, но куда там.
Для стрельбы из лука нужно свободное пространство, пусть всего в несколько шагов, а где оно? И все-таки враги одолевали. Брали не умением - числом, но какая разница, коли верх их.
И оставалось идти назад, потому что иного выбора не было. Хотя нет, не так. Выбор есть всегда. Вот только не всегда он приемлем. Порой к нему настолько не лежит душа, что о нем и не думаешь. Вся разница лишь в том, что у каждого оно по-разному.
Трус и герой в одной и той же ситуации в один голос могут заявить: "У меня не было выбора". А вот дальше… "Иначе смерть", - промямлил бы трус. "Иначе предательство", - отчеканил бы герой.
В огневую добрались лишь двое, Маркуха, не утративший за долгие годы верткости, и Святозар, которого все остальные прикрывали своими телами.
Тяжелую дверь строители ставили на века, но разве устоит дерево под топором. Монголы уже хищно вгрызались в створку с той стороны, хотя благородный дуб держался стойко.
- Гаснет, - заметил Святозар, глядя на еле тлеющий факел, который Маркуха забыл выпустить из рук.
Он оглянулся назад, где высилась большая гора пороха, высыпанного из мешков, затем на факел, потом на пол, где бодрый огонек неспешно скользил по веревке.
- Эх, княже, а ведь не зря я тебя на руках пе-стал! - восхищенно заметил Маркуха.
Хрясь! - и первая щепка отскочила от дверного полотна ему в лицо.
- Вострая какая, - подивился он, вытаскивая ее из щеки, и поинтересовался у Святозара: - Мы тут долго еще стоять будем?
- Да нет, - усмехнулся князь, и беззаботная улыбка осветила его лицо. - Пройдем-ка вон туда, - указал он в сторону кучи пороха. - А уж когда поганые вломятся, тогда мы им и подсветим.
- Видел бы тебя сейчас наш государь! - восторженно крикнул Маркуха. - Ну и меня тоже, - добавил он, подумав. - Чай, мы с тобой оба березовские. - Старый вояка сокрушенно вздохнул и пожаловался: - Даже чарку опрокинуть за встречу не успели, а как хотелось! Я же с князем сроду медку не пивал!
- Зато тебе ныне с ним погибать довелось, - заметил Святозар, все так же радостно и беззаботно - почти как в детстве - улыбаясь от осознания того, что вот сейчас искупит он свой невольный грех, а вольных за собой князь попросту не помнил. Ну словно баньку принял да чарку медку испил - так хорошо ему теперь было.
- Это да, - согласился Маркуха. - Это уж честь так честь! Я ее и на бочку меда не променял бы. Даже вишневого. Да что бочка, - досадливо махнул он рукой. - Я бы… - и повернулся к двери, в проломе которой показалось радостно оскаленное скуластое лицо.
Поэтому и не успел договорить…
Почуяв неладное, отец Анастасий крадучись прошел к двери, слегка приоткрыл ее и долго-долго вслушивался, пытаясь понять, почему вышла такая большая задержка. Между тем на улице зимние сумерки, все в голубых искорках свежевыпавшего снега, обещали вот-вот уйти прочь, уступив место очередному новому дню, который сулил…
"Нет. Пожалуй, ничего хорошего он не сулит, - подумал священник и оглянулся на заблаговременно открытую им плиту. - Идти или подождать еще? Хотя чего уж тут - и так все ясно".
Он опустил голову и медленно, еще надеясь на какое-то чудо, побрел к плите. Спускаясь вниз, он вновь ненадолго задержался, размышляя, закрыть ее за собой или оставить так, давая тем, кто сумеет прорваться, еще несколько мгновений, которые могут оказаться спасительными.
"Оставлю", - решил священник и побрел дальше, углубляясь в подземную черноту.
Приглушенный грохот донесся до него, когда он был недалеко от выхода. Земля под его ногами задрожала, а в следующее мгновение часть свода рухнула, не выдержав мощного сотрясения. В кромешной тьме перепуганный отец Анастасий опрометью кинулся бежать вперед, и в этот миг сзади что-то с силой ударило его в плечо.
"Догнали, - подумал он, ускоряя бег. - И без отпущения грехов - вот что тяжко. А ведь для священника это, поди, вдвойне грешно - так-то помирать".
И тут же на него обрушился еще один удар. На этот раз он пришелся по затылку…
А когда через сутки или двое - как угадаешь? - он очнулся, то был уже совсем иным. Ушел в прошлое отец Анастасий, канул в забытье юный инок, потерялся в закоулках памяти младень Жива, и даже русич бесследно растворился где-то в темном омуте. Остался же просто человек - без имени, без судьбы, без роду и племени.
Единственное, что он знал, так это то, что должен выжить. Но зачем выжить, для чего, что именно осталось недоделанным - ничего этого он не помнил.
Какое-то время он бестолково разбирал завал из кирпичей, образовавшийся сзади (или спереди?) него, затем, махнув рукой, двинулся вперед. А может, назад? Да какая разница.
Нащупав дерево двери, он что есть силы толкнул его, рухнул лицом в снег и успел подумать, что на свету помирать гораздо приятнее, нежели в темноте.
Через некоторое время кто-то из всадников передового десятка племени кайы обнаружил странного человека - живого, но ничего не говорящего, а чуть позже выяснилось, что ничего и не помнящего. Никакие расспросы не приносили результата, и после недолгого колебания незнакомца - не выгонять же из юрты на мороз - оставили в племени.
Прежнюю одежду его - не годилась такая в степи- женщины раскроили на куски, из которых сшили иную, более практичную. Незнакомец оказался сообразительным. Не сразу, но довольно-таки быстро он научился и языку племени, и нехитрым премудростям простой жизни кочевников. А так как нашел его юный сын вождя, чем очень гордился, то и имя незнакомцу дали в честь него - Осман.
Потом, спустя годы, его стали и вовсе считать за своего, даже предложили в жены вдову храброго воина Юсуфа, погибшего в битве, но Осман почему-то отказался. Смущенно пожимая плечами, он на расспросы любопытных отвечал только одно:
- Нельзя мне.
- А почему нельзя? - приставали к нему.
- Не ведаю.
Он и правда этого не знал. Что нельзя - да, уверен был, а вот почему…
Любопытные степняки целый день после его отказа думали и гадали - почему, но так и не нашли никакого ответа.
Может, вера не велит? Но ведь у него на груди крест, а Кристос, которому велит кланяться старый добродушный мулла в каменной юрте, не запрещает жениться. Может, он сам из тех, кто ему служит? Непохоже. Одежду, которая была на нем, можно увидеть на любом урусе. Да если бы и так, все равно что-то не то, ведь мулла-то женат, и ничего.
В конце концов махнули рукой. Только вдова немного обижалась, однако потом все равно простила, став пятой женой самого Эрторгула.
Так человек и жил один. Пас овец, вместе с пастухами объезжал диких лошадей. Всегда и всем, кто ни попросит, охотно помогал.
Словом, прижился.
* * *
Господь, услыша мольбы тех, кои в полон попали, избавил их от тяжкыя доли, обрушил гнев свой на ворогов земли русския, и содрогнулась от оного гнева земля, руша башни и стены.
Из Владимирско-Пименовской летописи 1256 года
Издание Российской академии наук. СПб., 1760
* * *
От чего взорвался захваченный монголами Яик? Тут, на мой взгляд, даже не о чем говорить. Совершенно очевидно, что имела место простая неосторожность при обращении с так называемым "огненным зельем". Правда, есть и еще одна версия - возможно, что русским пушкарем Гайраном, взятым монголами в плен, была совершена диверсия.
Сразу отвечу на возможные возражения, поскольку летописи приписывают ему иной и гораздо более скромный подвиг - подрыв пушки в Оренбурге, в результате чего погибли несколько монгольских мастеров-камнеметчиков. Скорее всего, тут произошла путаница в названиях крепостей. К тому же, если предположить, что Яик - работа Гайрана, то получается, что Святозар, которого позже всеми силами старались обелить историки, к взрыву крепости не причастен вовсе, а этого допустить было никак нельзя.
К счастью, мы живем в свободном демократическом государстве, несмотря на то, что формой правления в нем является, как и шесть веков назад, конституционная монархия, а потому можем говорить правду и только правду, как бы ни была она горька и неприятна для нашего нынешнего императора Константина VIII.
Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности.
Т. 3, с. 285. СПб., 1830
Глава 18
Битва под Ряжском
Там русский поражен врагами,
Здесь пал растерзанный монгол,
Тут слышен копий треск и звуки,
Там сокрушился меч о меч.
Летят отсеченные руки,
И головы катятся с плеч."Задонщина"
Нынче сказали бы, что глубокая депрессия монгольского хана стала неизбежным последствием каталептического припадка, который, в свою очередь, вызвали постоянные потрясения, связанные с нервной работой. Что до последнего, тут спору нет. Ходить грабить Русь - труд не из легких. А в остальном…
В те времена народ изъяснялся гораздо проще, и кешиктены, стоящие на страже ханской юрты, боязливым шепотом сообщали друг другу при смене постов, что джихангир все так же лютует.
Заглянуть вовнутрь не решался никто. Даже старый Субудай, подойдя к ханской юрте, всякий раз колебался и некоторое время прислушивался к звукам, доносившимся изнутри. Затем, услышав особо громкий вопль своего воспитанника, он вновь приходил к благоразумному выводу о том, что с визитом лучше повременить.
Лекарей он тоже не посылал. Из троицы самых лучших один уже валялся бездыханным после визита к хану, а второго - с тяжкими ранами - как раз лечил третий, которого следовало поберечь.
Лишь через сутки одноглазый барс все-таки отважился на решительный шаг, зашел к Бату и остолбенел. Такого погрома он не видел ни разу за всю свою долгую и полную событиями жизнь. Даже если предположить невероятное и допустить, что в ханскую юрту забрались грабители, то и они никогда не сумели бы учинить там такой беспорядок, каковой предстал перед его глазами.
Ну, унесли бы они всю ценную утварь, прихватили бы оружие, ухитрились бы вдобавок обмотать себя дорогими хорасанскими коврами, которые так нравились Бату за причудливые темно-багровые узоры. Пусть даже эти грабители что-то в спешке перевернули бы, кое-где задрали бы кошму, но они не стали бы так изгаляться над пуховыми подушками и одеялом, не топтали бы ногами медные кумганы, да и войлок, покрывавший пол, не стали бы грызть зубами и тыкать в него саблей.
Сам буян лежал навзничь с бледным, словно у покойника, лицом и дышал так тихо, что Субудай поначалу даже слегка испугался, не помер ли хан в одночасье. Прислушавшись, понял - жив. Дыхание было ровным и спокойным, как у младенца.
Немного подумав, Субудай решил не будить Вату, хотя сказать было что - вестей за пару дней набралось изрядно. Чего стоил только один каан русичей. Вон его люди стоят - отсюда можно разглядеть. Стоят и ждут.
Хорошее местечко выбрал каан для своих людей, ничего не скажешь. Одно поле чего стоит - узкое, так что для слабого пешего воина самое то. Да и с боков не подойти - лес да река. Разумеется, попытаться все равно нужно, тем более что урусы нападения оттуда и не ждут. С реки - нет, гиблое дело, а вот со стороны леска…
Но лучше всего нанести удар в спину, которую пока что прикрывает городок, наскоро срубленный той тысячей урусов, которую так и не смог побить Шейбани. Конечно, штурмовать его в лоб глупо. Пусть он и состряпан на скорую руку, но об него поломали себе зубы целых три тысячи воинов.
Однако тут была одна хитрость. Городок-то невелик, но по бокам - что влево, что вправо - пустота. Зачем его вообще брать? Пусть остается, как утес в море, которое поступает мудро и, разливаясь, не трогает скалу, а обходит ее со всех сторон, наступая на берег там, где он самый пологий.