Милена в это время, стоя у крыльца какой-то лачужки, снимала с коромысла две деревянные бадейки с водой. Неприязненное чувство к простой бабе, ухитрившейся соблазнить его сына, у Константина к тому времени прошло, так что смотрел он на нее без какой бы то ни было вражды.
К тому же женщина ему понравилась. Спокойное округлое лицо, добрые глаза, волосы, аккуратно спрятанные под кику, - все в ней дышало каким-то спокойствием и умиротворением.
А вот жила она бедновато. Ветхая избушка выглядела не просто убого - дышала на ладан. Казалось, обопрись о бревенчатый угол плечом, и она тут же рухнет, рассыпавшись на трухлявые бревна.
"Гривенки-то у нее были - батюшка пред отъездом оставил, - вспомнились ему слова Истислава, сказанные по пути. - Только дед сильно хворал, вот они все и ушли на знахарок. Опять же тетка у меня малая вовсе, и уй тож годами не вышел, а старший брательник маманин воротился из-под Медвежьего урочища и вовсе плохой. Нынче-то оклемался, да все едино - не работник он покамест. Вот и выходит, что ей одной за всех горб гнуть надобно. Такой вот жеребий выпал".
По одежде Милены было ясно, что судьба действительно не баловала женщину. Все чистенькое, опрятное, но латаное-перелатаное. На одном сарафане можно было насчитать не меньше десятка разноцветных заплаток.
По-прежнему осторожно присматриваясь и не торопясь выдавать себя, Константин завел речь о заказе. Ми лена охотно согласилась, но, узнав, что у заказчика нет даже самой рубахи, которую надо расшить, замялась.
- Ежели покупать надобно, то мне бы вперед немного, - несмело попросила она.
За работу женщина затребовала недорого, можно даже сказать - дешево. Немного подумав, Константин попросил ее управиться побыстрее, денька за три. И опять Милена удивила его, увеличив цену совсем чуть-чуть, строго на стоимость свечей, которые ей придется жечь ночью, чтобы управиться ко времени.
- Так не пойдет, - заметил Константин. - Глаза устанут, опять же дорога ложка к обеду, а за дорогую ложку и платить надо иначе. Словом, вдвое отдам, коли управишься.
Уезжая, он заговорщически подмигнул Истиславу, мол, помню и молчу, на что тот, прижавшись к матери, благодарно улыбнулся в ответ.
Через три дня Константин вновь стоял возле убогой лачуги. Телохранителей он взял прежних, чтобы Милена чего не заподозрила, хотя была не их очередь. Он еще не знал, что будет делать дальше и о чем говорить с ней, но все разрешилось само собой, едва государь взглянул на свой заказ.
На красной рубахе спереди жарким пламенем горело желтое солнце, а на его фоне гордо вздымал крылья белый сокол Рюриковичей, цепко сжимая в когтях прямой русский меч. Словом, вышивка как две капли воды напоминала изображение на государевых стягах. А вот на рубахах синего цвета для телохранителей сокола не имелось, хотя сама вышивка тоже была знатная, с выдумкой и несомненным вкусом.
- Не по чину твоим людям будет, - пояснила Милена причину различий, не дожидаясь вопроса. - Такое токмо тебе нашивать, государь-батюшка.
- Как же ты разглядела, глазастая? - подивился польщенный Константин.
- Да понять нетрудно, - лукаво улыбнулась Милена. - За кем же еще на Руси ратники следовать могут? Опять же брат мой тебя в оконце узрел. Правда, лишь перед самым твоим отъездом, так что даже поздоровкаться не успел, но меня известил.
А вот гривны за этот труд она брать отказалась. Наотрез. За две рубахи для дружинников взяла, а за эту - нет.
- Коли ты и впрямь желаешь уплатить, государь, то заставь прикусить языки тех поганцев, кои о Святозаре - твоем сыне и моем венчанном супруге, лжу погану распускают. Тогда и в расчете со мной будешь.
- Сама ведаешь, что тут я не в силах, - сконфуженно развел руками Константин. - К тому же нет дыма без огня. Есть люди, которые собственными глазами видели, как он на пиру с басурманами гулял и как врата у Яика открыть повелел, а когда поганые народ христианский резать принялись, смеялся весело.
- Да брешут они, как мерины сивые! - воскликнула женщина.
- Знала бы ты этих видоков, так тоже поверила бы, - угрюмо произнес Константин. - А теперь что сделаешь. Добрая слава на вратах весит, а дурная - по белу свету бежит. Думаешь, у меня сердце кровью не обливается, когда мои люди доносят о том, как его в народе величают?! - И горько усмехнулся. - Это раньше он в Святозарах ходил, а ныне его и Иудой, и Каином, и Святополком Окаянным прозывают. Гусляры уже такое наплели - хоть за голову хватайся. Не слыхала?
- Вот еще! И слушать не желаю! - строго поджала губы женщина.
- А что ты там про венчание-то говорила? - уточнил Константин. - Насколько я помню, Святозар, после того как благословение у меня испросил, из Оренбурга никуда не уезжал. Когда это вы успели?
- Да в Угличе, - просто ответила Милена. - Приезжал он с тех рубежей как-то, вот и утянул под венец.
- Утянул, - усмехнулся Константин. - Будто бы ты сама не хотела.
- Без благословения - нет! - резко мотнула головой Милена, и Константин почему-то поверил ей. - Да уж больно горячо он уверял, что не устоит государь супротив сыновней просьбишки. А чтоб никто тебе до поры до времени не донес, мы с родней сразу после венчания сюда перебрались. Святозар-то, касатик мой, всю дорогу уверял, что батюшка-де век гневаться не станет, сменит его на милость, да, видать, не успел, - вздохнула она.
"То-то он, приехав на побывку, сразу в Углич подался, - припомнил Константин. - Теперь понятно зачем".
- Успел Святозар, - нехотя откликнулся он. - И разрешил я ему. А где венчались-то хоть? - уточнил, меняя тему.
- В церкви Всех святителей. Святозар еще шут-ковал, мол, не один отец Никодим, а все святители нас благословляют. Так что быть нам вместе до старости, пока всех внуков и правнуков не поженим, а помрем - так в один день, чтоб никто погоревать не успел. Да не вышло по его-то, - и глаза Милены наполнились слезами.
"Ну прямо Александр Грин! - возмущался Константин на обратном пути. - И умерли они в один день… Тьфу! И что теперь делать?! Гривны брать отказалась, помощь тоже не приняла. Скажите, пожалуйста, какие мы гордые! Пока длинные языки не отрежу - ничего ей от меня не надо. Вот же дурная баба! Ее послушать, так у меня вся Русь немой должна стать. Ну и пусть живет как знает! Подумаешь, цаца выискалась!"
Однако, вернувшись в Рязань, он первым делом вызвал к себе Любомира и насовал ему кучу тайных поручений. Сюда входило и строительство нового просторного дома - нечего семье в хибаре ютиться, и отправка в селище лучших лекарей. Пусть посмотрят ее отца Мудролюба, в крещении нареченного Петром, и брата Первака.
- Максимом его поп назвал, - хмурясь и не глядя на внимательно слушавшего Любомира, зачем-то пояснил он. - Только пусть они поосторожнее с нею будут.
- С кем? - не понял тот.
- С этой, с Пелагеей Петровной или, как там ее - Миленой Мудролюбовной. А переезжать не захочет - о сыне напомни да о маленьких сестре с братом. Поди до сих пор вповалку на одной лавке спят. Да и о Перваке тоже. Ладно сестренка ее, Маша. Она хоть и в невестах бегает, но если что - жить в женихов дом пойдет, а Максиму с Иваном куда деваться? Об этом пусть подумает. Гривен она от меня не берет, так что ты уж как-нибудь в обход зайди - заказов ей подороже напихай, что ли. Ну, тут не мне тебя учить. Помню я, какие коленца ты выкидывал, когда я с матерью Святозара встречался.
Отпустив его, он направился к патриарху, и тоже с просьбой. На сей раз она касалась учебы маленького Истислава.
- Ты уж расстарайся. Священника на тот приход поставь из числа самых лучших учителей.
- Давно пора, - откликнулся владыка Мефодий. - Сам сказывал, когда сыновей беглых князей на службу брал - что, мол, сын за отца не в ответе.
- А ты теперь это с амвона скажи! - неожиданно для самого себя озлился Константин. - И не мне, а народу. Вон прямо в храме Святой Софии! Заставь народ заткнуться, а я посмотрю, как оно у тебя получится!
- Злопыхателей и я не уйму, - строго ответил патриарх. - Одначе, сын мой, кручиниться о том тоже не след. Гоже ли с оглядкой на эти разговоры жить?
- Был бы я купец какой-нибудь или еще кто - это одно. А так получается, что не на мне пятно, а на всем роду. Получается, что в сына плюют, а утираться мне приходится. А главное, справедливо ли - вот в чем вопрос?! Там же до сих пор многое неясно, - и тут же уточнил: - Мне, во всяком случае. Я, ну хоть убей, все равно не могу поверить, что он предал! Не укладывается у меня в голове, и все тут! Не такой это был человек! - Он уже не говорил - почти кричал, сам того не сознавая.
- Ты чего раскипятился-то? - добродушным тоном спросил патриарх.
- Да оттого, что не верю, еще больше обидно становится, - тоскливо, но уже тихо произнес Константин. - Не столько за себя, сколько за него. Знаешь, владыка, я ведь как о нем подумаю, аж сердце щемит, будто кто-то там мечом орудует.
- Раны душевные завсегда самые тяжкие, - вздохнул Мефодий. - А ты думал, тебя жизнь все время пряниками медовыми кормить станет?
- Пряники не пряники, но и полыни я тоже вроде как не заслужил. А уж он тем паче. Может, на самом деле он…
- Ты людям веришь, кои о нем сказывали? - перебил патриарх.
- В том-то и беда, что верю. Не болтуны пустопорожние. После того как все закончилось, я с ними не раз говорил, все уточнял, как и что было. Тут сомнений нет - и впрямь видели они это. Но верю… головой, душой же - нет.
Помощь, которую упрямая Милена отвергала, все равно удавалось всучить ей обходными путями. Любомир старался на совесть. Правда, отца ее вылечить не удалось - слишком запущенной оказалась болезнь. Зато красавец Максим выздоровел, был призван на службу в царскую дружину и через десяток лет мог похвастаться знатным потомством - дочками Надеждой, Риммой, Татьяной, Евгенией, да еще сыном Александром. Маша вышла замуж, да не за смерда, а за сына именитого боярина Козлика, и тоже в скором времени обзавелась детишками. Одного из них - Сергея - крестил сам Константин, а другого - Андрея - царевич Святослав. Подросшего Ивана после учебы Константин тоже определил к посольскому делу.
Словом, все жили счастливо, вот только Милена - сколько бы ни сватались за нее - отвечала на все предложения решительным отказом. А женихов и впрямь хоть отбавляй - каждому лестно было взять в жены бывшую невестку императора. Однако та держалась стойко, а на откровенный вопрос Константина, который он ей как-то задал, ответила столь же откровенно:
- Мне после Святозара весь свет постыл. Если бы он живую памятку по себе не оставил, то как знать - была ли бы я жива. - И, улыбнувшись лукаво, не утерпела, чтобы не съязвить: - Опять же честь берегу. Негоже жене князя и сына императора вдугорядь за кого-нибудь саном пониже замуж выходить.
Истислав же оказался настолько смышленым мальчишкой, что Константин даже колебался - куда его приткнуть. Разве что посольское дело отпадало - уж больно он иноземными языками тяготился, а в остальном на лету хватал. К тому же был он не просто смышленым, но и сдержанным. О том, что его отец - князь, и не заикался никогда.
Да с другой стороны, и хвалиться-то было нечем.
"Если князь, так назови имя", - заметят ему. А что они скажут, когда услышат это имя, угадать несложно. Хотя мальчишка пошел в мать - такой же упрямый и не верящий в предательство отца.
А годы шли, да что там - бежали. Римский первосвященник больше не созывал святое воинство на русских схизматиков, посчитав, что лучше иметь живых сторонников, чем мертвых. К тому же новому папе Иннокентию IV, пришедшему к власти в 1243 году, хватало иных забот.
После того как папское войско под водительством кардинала Райнера из Витербо безжалостно вырезало все германские отряды, находившиеся в Центральной Италии, Иннокентий IV, опасаясь мести со стороны императора Священной Римской империи Фридриха II, укрылся во Франции. Там он и созвал XIII Вселенский собор, он же I Лионский, на котором в очередной раз предал императора анафеме, объявил его низложенным и призвал подданных не подчиняться ему.
Словом, крестовый поход был объявлен, но против Фридриха, хотя даже с этим у папы ничего не получилось. Тогда он накинулся на еретиков, одобрив применение к ним пыток и смертной казни, а в своем декрете потребовал даже от детей доносить на своих родителей.
Кроме того, пытаясь упрочить свои позиции, он направил в Каракорум посольство во главе с опытным дипломатом Плано Карпини, но и там его поджидала неудача. Константин не зря столько времени работал с Гуюком, формируя его отношение к разным ветвям христианства.
К тому же католики из разных рыцарских орденов почти поголовно поддерживали египетского султана, на что не раз жаловался великому каану джи-хангир Менгу, руководивший походом на Ближний Восток. Это обстоятельство тоже не могло вызвать симпатий, и более того - оно на практике подтверждало слова Константина о том, что правители франкских государств лживы и монголов не любят.
Последнюю попытку натравить саму Русь на монголов сделал следующий папа - Александр IV, но напоролся на дикое непонимание своих проблем со стороны окаянных схизматиков, искренне недоумевавших, с какого перепуга они должны проливать кровь из-за интересов какой-то там Европы и какого-то папы римского.
Вторая просьба папы - помочь богоугодному делу войны с монголами хотя бы деньгами - тоже не дала положительного результата. Константин в очередной раз развел руками и заявил, что готов дать им не десять тысяч гривен, что они просят, а гораздо больше, но… только после удовлетворения последнего из интересов жителей самой Руси.
На свою беду, Александр не угомонился и решил немножечко пошантажировать императора тем обстоятельством, что этот титул римский первосвященник ему не присваивал. Так что он получался вроде бы как не совсем законный, а вот если царь русичей поможет своим единоверцам, то глава католической церкви незамедлительно пришлет своего легата, и тот проведет должный обряд по возведению государя Руси в императорское достоинство. Об этом заявили новые послы римского первосвященника.
В ответ Константин немедленно напомнил им, что испокон веков на византийских императоров корону возлагали патриархи Константинополя, а не какие-то там захудалые епископы, уныло сидящие на развалинах Рима. Учитывая, что духовный владыка Константинополя давным-давно возвел в точно такой же сан митрополита всея Руси Мефодия, который и венчал Константина императорской короной, титул его самый что ни на есть законный.
И вообще, император всея Руси считает кощунством и ересью, когда человек провозглашает себя даже не преемником апостола Петра, а наместником Христа. Он, государь, может сквозь пальцы смотреть на заблуждающихся в вере, но с такими страшными еретиками, как римские папы, ему знаться отвратно.
Взашей послов не гнали, но они сами поняли, что еще немного, и их пребывание закончится именно этим, и благополучно ретировались.
Получив такие неутешительные сведения, папа на всякий случай еще раз проклял неуступчивого схизматика, как пособника монголов, служивших дьяволу, и тут же махнул на него рукой, устремив свой взор на Сицилию, бесхозную после смерти императора.
На восточных рубежах Руси теперь тоже царила тишина. После того как Шейбани своими силами учинил бесславный набег на заводы, стоящие на Урале, Константин велел воеводе собирать войско.
Ответный поход оказался успешным во всех отношениях. Константин получил огромные ханские табуны и спокойную - потому что обескровленную - степь от Тобола до Аральского моря. Отпор, который попытался дать хан, закончился не поражением и даже не разгромом, а настоящим побоищем. У Вячеслава Михайловича теперь уже хватало конницы, и он устроил монголам полное окружение.
Изо всего войска Шейбани уцелело не больше нескольких тысяч, которые попали в плен и были по дешевке проданы в Корчеве, благо египетский султан усиленно искал замену погибшим мамлюкам. Сам Шейбани уцелел лишь благодаря инициативе нукеров личной охраны, которые, не долго думая, чуть ли не насильно уволокли хана с поля боя.
Шейбани попытался пожаловаться в Каракорум, но там давно было не до Руси. Вспыхнуло там не сразу после смерти Гуюка. Поначалу чингизиды пытались мирно договориться между собой, но эмиссары Константина не зря совершали неустанные поездки к потомкам сыновей Чингисхана, которые и без того не испытывали друг к дружке особого доверия.
Если бы не русские послы, которые вовремя подкинули детям и внукам Чагатая идею объединения с потомством Угедея, то Менгу и его братья Хулагу и Хубилай взяли бы верх достаточно легко. Но после объединения остальных улусов силы сторон практически уравнялись, и теперь не проходило и двух-трех лет, как огромные полчища, насчитывающие по пять, шесть, а то и десять туменов каждое, сходились в ожесточенной сече и старательно рубили друг друга.
Воистину, самая жестокая вражда всегда бывает именно между родичами. Но что интересно, каждый из противников при этом считал Русь своей союзницей, пусть и пассивной.
Словом, на Шейбани грозно цыкнули, заявив, что он сам виноват, и ткнули пальцем в Орду-ичена, мирно кочующего по Иртышу и его притокам. Мол, бери пример с брата. Он Русь не трогает, и она его тоже. Хочешь - поучись, не хочешь - воюй дальше, но мы тебе не помощники.
А время все так же неслось вскачь, тонко намекая, что век любого человека не беспределен. У Константина эти намеки были связаны с участившимся сердцебиением, тупой болью в правом боку и… Впрочем, перечислять все старческие болячки - дело муторное, да оно нам ни к чему.
Но он еще бодрился и хорохорился, хотя уже пришлось отказаться и от утреннего кофе, и от копченого сала, употребляя вместо них горькие настои и противно пахнущие снадобья. Неравноценная замена, что и говорить, но, когда прижмет, деваться некуда.
"Мне помирать никак нельзя, пока я Русь в надежные руки не передам, - все чаще говорил он своим ближайшим сподвижникам из числа тех, с кем начинал и кого еще не унесло в неизведанные края безжалостное время.
Те согласно кивали, но Константина ни о чем не спрашивали. А зачем, коль все равно не ответит - на распутье государь после внезапной смерти старшего сына Святослава, происшедшей пять лет назад. Так пока и не определился - то ли кого-то из Святославичей властью наделить, то есть внука выбрать, то ли из Николаевичей - старшего правнука.
Первые вроде в самой силе - по тридцати с лишним годков, но характер смущал. И напористые, да излиха, и решительные, но с перебором, а главное - власть не в меру любят. Для хорошего правителя, как Константин считал, она в какой-то степени бременем быть должна, тяготить, а для них, особенно для самого старшего - Вячеслава, она сладостью сплошной виделась.
Константин же, старший покойного внука Николая, вроде бы получше будет, но уж больно молод - и двадцати трех лет нет. Вот и думай, государь, да не промахнись, чтоб потом за твою ошибку людям платить не пришлось.